Теофания
Теофа́ния или Феофа́ния (от др.-греч. θεοφάνια = θεός — «бог, божество» + φαίνω — «светить(ся), являть, показывать,обнаруживать») — непосредственное явление божества в различных религиях.
От этого понятия образовались имена Феофания и Феофан.
Содержание
Теофания в политеистичных религиях
Теофания типична для большинства как политеистических, так и монотеистических религий. Так, теофания обычна для религии и мифологии древней Греции: в творчестве Гомера олимпийские боги непосредственно являются людям и вмешиваются в ход Троянской войны, многие герои ведут свой род непосредственно от богов и богинь, сочетавшихся со смертными женщинами (Геракл) или мужчинами (Эней). В античной культуре теофания вошла как в религиозную практику (например, в Дельфах отмечались ежегодные теофании Аполлона, посвящённые его рождению и явлению людям), так и в литературную и театральную традицию (теофания Артемиды в финале драмы «Ипполит» Эврипида, традиция deus ex machina в античной драматургии и т. п.).
Теофания в Ветхом и Новом Заветах
В иудаизме и ветхозаветной традиции Бог-Яхве, в отличие от эллинистических религий, не принимает антропоморфную форму, поэтому теофания в Ветхом Завете символизирована: Бог является как пророкам, так и, в некоторых случаях, народу, в опосредованом явлениями природы виде, причём существуют избранные места теофаний (горы Синай и Феман, города Сихем и Силом)[1]:
Гора же Синай вся дымилась от того, что Господь сошел на неё в огне; и восходил от неё дым, как дым из печи, и вся гора сильно колебалась; и звук трубный становился сильнее и сильнее. Моисей говорил, и Бог отвечал ему голосом. (Исх. 19:21)
В христианстве присутствуют оба типа теофании: и не антропоморфная, ветхозаветного типа, и антропоморфная. Примером первой является теофания Пятидесятницы — снисхождение Святого Духа на апостолов:
И внезапно сделался шум с неба, как бы от несущегося сильного ветра, и наполнил весь дом, где они находились. И явились им разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них. (Деян. 2:2-3)
Обе теофании весьма сходны: первая празднуется в иудаизме как Шавуот, отмечаемый на 50-й день после Песаха, вторая — как День Святой Троицы, отмечаемый на 50-й день после Пасхи. Иоанн-Павел II отмечает сходство обеих теофаний — как в их проявлениях, так и символизме: Синайская теофания знаменовала дарование ветхозаветских законов народу Израиля, теофания пятидесятницы — рождение апостольской церкви и «народа Божия»[2].
В Новом Завете антропоморфной теофанией является как вся земная жизнь Иисуса Христа, так и его явления после воскресения.
Праздник Теофании
Ранние христианские культы заимствовали обрядовость как в иудейской традиции синагогального богослужения, так и в эллинистических культах. Праздник Теофании первоначально был близок скорее к эллинистической, чем к собственно раннехристианской эсхатологической идеологии: именно для эллинизма и римской традиции были характерны празднования дней рождения (как в случае дельфийских теофаний), для ранних христиан днями рождения к новой, небесной жизни (лат. dies natales) были даты их смерти.
Впервые празднование Теофании (одновременно с рождеством Христовым) появилось в гностических общинах II века н. э. — именно гностицизм с его попыткой объединения эллинистических культов с христианством привнёс античную традицию прославления рождения в христианство: эта традиция была воспринята восточными церквями и одновременное празднование теофании и рождества продолжалось до IV — начала V вв. н. э.. В «Апостольских постановлениях» (греч. Λιαταγαί των αγιων αποστόλων, лат. Constitutiones apostolicae, IV—V в.) упоминается отдельный от Рождества праздник Теофании (Эпифании) как праздник нисхождения Бога на землю, однако в этом источнике праздник связывается не только с крещением, но и с поклонением волхвов, чуде в Кане Галилейской и другими эпизодами новозаветных теофаний[3].
В современном православии Феофания (Богоявление) один из двунадесятых православных праздников. Празднуется Крещение Господне, когда была ясно явлена вся Пресвятая Троица — Бог Сын крестился, Бог Отец свидетельствовал Его своим гласом, а Бог Дух Святой сошел на Него в виде голубя.
Исключением является Армянская апостольская церковь, в которой сохраняется традиция восточных церквей IV в. и праздник Эпифании (Теофании) празднуется одновременно с Рождеством 6 января.
Напишите отзыв о статье "Теофания"
Примечания
- ↑ [lib.ru/HRISTIAN/MEN/isag1.txt Александр Мень. Опыт курса по изучению священного писания. Загорск, 1982]
- ↑ [www.agnuz.info/book.php?id=173&url=page03.htm Иоанн Павел II. Пятидесятница // Верую в духа святого господа животворящего (Пер. с польского: Виктор Данилов)]
- ↑ Поснов М. Э. [www.krotov.info/history/00/posnov/16_posn.html История христианской церкви (до разделения Церквей — 1054 г.])
См. также
Ссылки
[monotheism.narod.ru/onoma.htm В. Герасимчук. Имя Божье как одна из форм ветхозаветной теофании]
Отрывок, характеризующий Теофания
Государь прошел в Успенский собор. Толпа опять разровнялась, и дьячок вывел Петю, бледного и не дышащего, к царь пушке. Несколько лиц пожалели Петю, и вдруг вся толпа обратилась к нему, и уже вокруг него произошла давка. Те, которые стояли ближе, услуживали ему, расстегивали его сюртучок, усаживали на возвышение пушки и укоряли кого то, – тех, кто раздавил его.– Этак до смерти раздавить можно. Что же это! Душегубство делать! Вишь, сердечный, как скатерть белый стал, – говорили голоса.
Петя скоро опомнился, краска вернулась ему в лицо, боль прошла, и за эту временную неприятность он получил место на пушке, с которой он надеялся увидать долженствующего пройти назад государя. Петя уже не думал теперь о подаче прошения. Уже только ему бы увидать его – и то он бы считал себя счастливым!
Во время службы в Успенском соборе – соединенного молебствия по случаю приезда государя и благодарственной молитвы за заключение мира с турками – толпа пораспространилась; появились покрикивающие продавцы квасу, пряников, мака, до которого был особенно охотник Петя, и послышались обыкновенные разговоры. Одна купчиха показывала свою разорванную шаль и сообщала, как дорого она была куплена; другая говорила, что нынче все шелковые материи дороги стали. Дьячок, спаситель Пети, разговаривал с чиновником о том, кто и кто служит нынче с преосвященным. Дьячок несколько раз повторял слово соборне, которого не понимал Петя. Два молодые мещанина шутили с дворовыми девушками, грызущими орехи. Все эти разговоры, в особенности шуточки с девушками, для Пети в его возрасте имевшие особенную привлекательность, все эти разговоры теперь не занимали Петю; ou сидел на своем возвышении пушки, все так же волнуясь при мысли о государе и о своей любви к нему. Совпадение чувства боли и страха, когда его сдавили, с чувством восторга еще более усилило в нем сознание важности этой минуты.
Вдруг с набережной послышались пушечные выстрелы (это стреляли в ознаменование мира с турками), и толпа стремительно бросилась к набережной – смотреть, как стреляют. Петя тоже хотел бежать туда, но дьячок, взявший под свое покровительство барчонка, не пустил его. Еще продолжались выстрелы, когда из Успенского собора выбежали офицеры, генералы, камергеры, потом уже не так поспешно вышли еще другие, опять снялись шапки с голов, и те, которые убежали смотреть пушки, бежали назад. Наконец вышли еще четверо мужчин в мундирах и лентах из дверей собора. «Ура! Ура! – опять закричала толпа.
– Который? Который? – плачущим голосом спрашивал вокруг себя Петя, но никто не отвечал ему; все были слишком увлечены, и Петя, выбрав одного из этих четырех лиц, которого он из за слез, выступивших ему от радости на глаза, не мог ясно разглядеть, сосредоточил на него весь свой восторг, хотя это был не государь, закричал «ура!неистовым голосом и решил, что завтра же, чего бы это ему ни стоило, он будет военным.
Толпа побежала за государем, проводила его до дворца и стала расходиться. Было уже поздно, и Петя ничего не ел, и пот лил с него градом; но он не уходил домой и вместе с уменьшившейся, но еще довольно большой толпой стоял перед дворцом, во время обеда государя, глядя в окна дворца, ожидая еще чего то и завидуя одинаково и сановникам, подъезжавшим к крыльцу – к обеду государя, и камер лакеям, служившим за столом и мелькавшим в окнах.
За обедом государя Валуев сказал, оглянувшись в окно:
– Народ все еще надеется увидать ваше величество.
Обед уже кончился, государь встал и, доедая бисквит, вышел на балкон. Народ, с Петей в середине, бросился к балкону.
– Ангел, отец! Ура, батюшка!.. – кричали народ и Петя, и опять бабы и некоторые мужчины послабее, в том числе и Петя, заплакали от счастия. Довольно большой обломок бисквита, который держал в руке государь, отломившись, упал на перилы балкона, с перил на землю. Ближе всех стоявший кучер в поддевке бросился к этому кусочку бисквита и схватил его. Некоторые из толпы бросились к кучеру. Заметив это, государь велел подать себе тарелку бисквитов и стал кидать бисквиты с балкона. Глаза Пети налились кровью, опасность быть задавленным еще более возбуждала его, он бросился на бисквиты. Он не знал зачем, но нужно было взять один бисквит из рук царя, и нужно было не поддаться. Он бросился и сбил с ног старушку, ловившую бисквит. Но старушка не считала себя побежденною, хотя и лежала на земле (старушка ловила бисквиты и не попадала руками). Петя коленкой отбил ее руку, схватил бисквит и, как будто боясь опоздать, опять закричал «ура!», уже охриплым голосом.
Государь ушел, и после этого большая часть народа стала расходиться.
– Вот я говорил, что еще подождать – так и вышло, – с разных сторон радостно говорили в народе.
Как ни счастлив был Петя, но ему все таки грустно было идти домой и знать, что все наслаждение этого дня кончилось. Из Кремля Петя пошел не домой, а к своему товарищу Оболенскому, которому было пятнадцать лет и который тоже поступал в полк. Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил, что ежели его не пустят, то он убежит. И на другой день, хотя и не совсем еще сдавшись, но граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петю куда нибудь побезопаснее.
