Терентьев, Виктор Васильевич

Виктор Терентьев
Общая информация
Полное имя	Виктор Васильевич Терентьев
Родился	16 декабря 1924(1924-12-16) Москва, СССР
Умер	14 февраля 2004(2004-02-14) (79 лет) Москва, Россия
Гражданство	СССР
Рост	174 см
Вес	70 кг
Позиция	нападающий
Карьера
Клубная карьера*
1945	Динамо (Иваново)	? (?)
1947	Пищевик (Москва)	? (?)
1948—1953	Спартак (Москва)	103 (34)
1953	Спартак (Калинин)	? (3)
1954—1957	Динамо (Киев)	67 (18)
1958	Металлург (Запорожье)	26 (7)
Тренерская карьера
1959—1962	Динамо (Киев)	тренер
1963	Динамо (Киев)
1963	СССР (олимп)	тренер
1964—1970	Динамо (Киев)	тренер
1970	Динамо (Киев)
1971	Динамо (Киев)	начальник команды
1972	Металлист (Харьков)
1974	Динамо (Брянск)
1977—1980	Динамо (Москва)	тренер
1982—1984	Динамо (Кашира)
* Количество игр и голов за профессиональный клуб считается только для различных лиг национальных чемпионатов.

Ви́ктор Васи́льевич Тере́нтьев (укр. Віктор Васильович Терентьєв; 16 декабря 1924, Москва, СССР — 14 февраля 2004, Москва, Россия) — советский футболист и тренер, двукратный обладатель Кубка СССР (1950,1954), мастер спорта СССР (1958), заслуженный тренер УССР (1961).

Футбольная биография

Карьера игрока

Коренной москвич Виктор Терентьев, в футбол начинал играть в местной юношеской команде «Мясокомбинат», в 1937 году.

В 1943—1944 годах выступал в составах динамовских команд Иваново и Москвы. С возобновлением чемпионата СССР, в 1945 году молодой полусредний нападающий провёл в ивановском «Динамо». В 1946 году возвратился в Москву, где играл за команду «Мясокомбината», а со следующего года был игроком московского «Пищевика», выступавшего в центральной зоне второй группы.

В 1948 году Виктора приглашают в московский «Спартак», который в том же году стал бронзовым призёром чемпионата. Свой первый матч за спартаковцев, в котором отличился и дебютным голом, провёл 22 июня 1948 года в поединке «Локомотив» (Москва) — «Спартак» — 1:5. Всего в дебютном сезоне форвард отыграл за москвичей 8 матчей из 20, отличившись 3 голами, что согласно регламента оказалось недостаточно для получения медалей. Следующий сезон Терентьев уже был игроком основного состава, играя уверенно и результативно, отличившись в чемпионате 16 голами. Один из них, забитый нападающим 17 сентября 1949 года в ворота московского «Локомотива», стал для «Спартака» юбилейным — 500 в чемпионатах СССР. Команда по итогам сезона снова финишировала на третьем месте, а форвард заслуженно получил бронзовую медаль. В 1950 году спартаковцы выступили не столь удачно, заняв по итогам чемпионата 5 место, но успешно сыграли в турнире на Кубок СССР, дойдя до финала, в котором победили московское «Динамо» со счётом 3:0. Свой вклад в разгром соперника внёс и Терентьев, забив второй гол в поединке. Чемпионат 1951 года, «Спартак» провёл ещё хуже предыдущего, заняв итоговое 6 место. В команде ощущалась нехватка квалифицированных игроков, фактически весь сезон спартаковцев вытянула основная обойма из 12 футболистов. Терентьев провёл 22 поединка и забил 4 мяча. Вскоре произошла смена тренера, в 1952 году команду возглавил её бывший игрок Василий Соколов. В сезонах 1952—1953 годов, ставших для «Спартака» «золотыми», Виктор практически не играл, к тому же часть сезона 1953 провёл в «Спартаке» из Калинина.

В 1954 году Терентьев переходит в киевское «Динамо». В том же году киевская команда, впервые в своей истории, побеждает в турнире на Кубок СССР, обыграв в финале «Спартак» из Еревана — 2:1. Не ушёл с поля без гола и Терентьев, принимавший участие во всех кубковых матчах своей команды, открыв счёт в финальном поединке. Всего же в составе киевских динамовцев нападающий провёл четыре сезона.

В 1956 году, в составе команды Украинской ССР, принимал участие в Спартакиаде народов СССР, где стал бронзовым призёром.

Заканчивал Виктор игровую карьеру в запорожском «Металлурге».

Карьера тренера

Заакончив актавные выступления, Виктор Васильевич вернулся в Киев, где работал в тренерском штабе киевского «Динамо», который возглавлял Вячеслав Соловьёв. В 1961 году динамовцы впервые в своей истории побеждают в чемпионате СССР. За этот успех Виктору Терентьеву, как одному из тренеров команды, было присвоено почётное звание «Заслуженный тренер Украинской ССР». После триумфального сезона в команде наступил спад, следующий чемпионат динамовцы закончили на 5 месте и вскоре Вячеслав Соловьёв покинул команду.

Чемпионат 1963 года Терентьев начал в должности старшего тренера и начальника команды. Но заметного прогресса в игре Виктору Васильевичу и его помощникам Михаилу Коману и Юрию Войнову добиться не удалось. Команда играла не ровно, теряя важные очки, к середине сезона занимая 7 место. В июле Спорткомитет Украинской ССР принимает решение, до конца сезона назначить старшим тренером Анатолия Зубрицкого.

После этого Терентьев возвращается в Москву, где с июля 1963 года работает старшим тренером Федерации футбола РСФСР и входит в состав совета тренеров при Федерации футбола СССР, утверждается этим же советом одним из тренеров олимпийской сборной СССР. В 1964 году снова возвращается в киевское «Динамо», помощником возглавившего команду Виктора Маслова, с которым проработал почти самь лет. В сентябре 1970 года, после отставки Маслова, руководил командой до конца сезона. В 1971 году, с приходом в команду Александра Севидова, работал на должности начальника команды.

В 1973 году Виктор Васильевич покидает киевское «Динамо», с которым он как помощник старшего тренера, пять раз побеждал в чемпионатах СССР, трижды был серебряным призёром, дважды побеждал в Кубке СССР. В январе 1973 года, 45 летний тренер, по рекомендации предыдущего наставника Виктора Каневского, возглавляет харьковский «Металлист». Но работа в харьковской команде не заладилась и уже в мае Терентьев оставил свой пост.

В 1974 году Виктор Васильевич принял брянское «Динамо», аутсайдера второй лиги, безнадёжно занимавшего последнее место и поднял команду на 8 место в турнирной таблице. Но в конце сезона, спортивное руководство области затеяло организационную деятельность с переводом команды в другое ведомство, в результате команда чуть было не прекратила своё существование, а тренер устав от неопределённости покинул Брянск.

Вернувшись в Москву был на административной работе. В 1975 году — начальник отдела игровых видов спорта российского совета ДСО «Динамо». В 1976 году — заместитель начальника отдела футбола и хоккея ЦС «Динамо».

В 1977—1980 годах работал помощником главного тренера в московском «Динамо». С 1981 года по апрель 1982года — начальник отдела футбола МГС «Динамо».

С мая 1982 по июнь 1984 года — главный тренер команды «Динамо» (Кашира). В 1987—2002 годах, Виктор Васильевич работал детским тренером в СДЮШОР «Динамо» (Москва).

Образование

Окончил Киевский государственный институт физической культуры (1959).

Достижения

• Обладатель Кубка СССР: (1950), (1954)
• Бронзовый призёр чемпионата СССР: (1949)
• Бронзовый призёр Спартакиады народов СССР: (1956)
• В списках «33 лучших» в СССР: (№1—1952)

Ссылки

• [www.spartak.com/main/team/first/1585/ Виктор Терентьев. Профайл на официальном сайте ФК «Спартак» (Москвa)]
• [www.fc-textil.ru/all_players.aspx?let=%d2 Все футболисты Текстильщика]

Отрывок, характеризующий Терентьев, Виктор Васильевич

– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.