Тернате (султанат)
| Тернате | ||||
| индон. Kesultanan Ternate | ||||
| Султанат | ||||
| ||||
|---|---|---|---|---|
| Язык(и) | Индонезийский | |||
| Религия | Ислам | |||
| Денежная единица | Индонезийская рупия | |||
| Форма правления | Монархия | |||
| Султан | ||||
| История | ||||
| - 1257 год | Основание государства | |||
Султанат Тернате (индон. Kesultanan Ternate) — историческое государство в Индонезии. Первоначально назывался Гапи (индон. Kesultanan Gapi), но позднее изменил название по названию столицы — города Тернате. Султанат является одним из старейших исламских государственных образований в Индонезии, создано было Баабом Мансуром Маламо (индон. Baab Mashur Malamo) в 1257 году. Наибольшего расцвета государство достигло при султане Бабулле (индон. Baabullah) (1570—1583) и контролировало восточную часть Индонезии и часть южных Филиппин. Тернате был крупнейшим мировым производителем гвоздики и был наиболее могущественным государством региона в XV—XVII веках.
История
Доколониальный период
Тернате и близлежащий Тидоре были главными мировыми производителями гвоздики, обеспечивая политическое могущество и экономическое влияние своих султанов в индонезийском регионе. Большая часть их богатств уходила на междоусобные войны. К завершению колонизации Молуккских островов голландцами в XIX веке султаны Тернате управляли империей, которая имела как минимум номинально в сфере своего влияния Амбон, Сулавеси и Папуа.[2]
В результате того, что большую роль в экономике острова играла торговля, Тернате стал одним из первых мест в регионе, подвергшемся влиянию ислама, вероятно, пришедшего с Явы в конце XV века. Первоначально в новую веру обратился узкий круг правящей семьи Тернате, впоследствии ислам распространился среди всех слоёв населения.
Правящая семья Тернате обратилась в ислам во время правления короля Мархума (1465—1486), а его сын и наследник Зайнал Абидин (1486—1500) принял исламские законы и превратил королевство в султанат, сменив титул Колано (король) на Султан.
Наивысшего расцвета султанат Тернате достиг к концу XVI века при правлении султана Бабуллы, когда под его влиянием находилась восточная часть Сулавеси, территория Амбона и Серама, а также отдельные районы Папуа. В это время султанат Тернате соперничал за контроль удалённых территорий с рядом находившимся султанатом Тидоре. Согласно историку Леонарду Андая, противостояние Тернате и Тидоре является доминирующим фактором в ранней истории Молукских островов.
Европейцы
Первыми европейцами, остановившимися на Тернате, стала часть португальской экспедиции Франсишку Серрана к Малакке, которая потерпела кораблекрушение у острова Серам и была спасена местными жителями. Султан Абу Лаис, услышав о происшествии, и, увидев возможность заключить союз с могущественной иностранной державой, привёз их на Тернате в 1512 году. Португальцам разрешили построить укрепления (Форт Толукко (англ.)) на острове, строительство которых началось в 1522 году.
Отношения между жителями Тернате и португальцами с самого начала были напряжёнными. Служба в колонии, находящейся далеко от Европы, могла привлечь только самых отчаянных и жадных людей, а некорректному поведение португальцев с местными жителями сопутствовали также слабые попытки распространения христианства, что осложняло взаимоотношения с мусульманскими правителями Тернате,[3] как и попытки монополизировать торговлю специями и вмешательство во внутреннюю политику.
В 1535 году султан Табариджи (англ.) был свержен и переправлен португальцами на Гоа. Он перешёл в христианство и сменил имя на Дом Мануэль. После снятия обвинений против него, он отправился в обратный путь, чтобы занять свой трон, но умер по пути на Малакке в 1545 году. Он завещал остров Амбон своему крёстному отцу, португальцу Хордау да Фрейтас.
В 1570 году, после кого, как султана Хайруна казнили, а его голову подняли на пике, мусульмане Тернате восстали против португальцев, которых осаждали в своем замке до 1575 года, когда новый султан объявил замок своим дворцом.[2] Новым центром деятельности на Молуккских островах португальцев стал Амбон. Влияние европейцев в регионе было слабым, и на Тернате усиливались ислам и антипортугальские настроения во время правления султана Бааба Уллы (1570—1583) и его сына султана Саида.[4]
Испанцы захватили бывший португальский форт у тернатцев в 1606 году, депортировав султана Тернате и его окружение в Манилу. В 1607 году голландцы вернулись на Тернате, где с помощью местных жителей построили форт Малаё. Остров был разделен между двумя силами: испанцами, которые были в союзе с Тидоре, и голландцами, которые были в союзе с Тернате. Для правителей Тернате союз с голландцами давал значительные преимущества, а их присутствие на острове давало военное превосходство над Тидоре и испанцами. Во время правления султана Хамзы (1627—1648) Тернате увеличил свою территорию и построил укрепления для обороны периферии. Голландское влияние на султанат было ограниченным, пока Хамза и его наследник, султан Мандар Ся (1648—1675) не решили передать ряд территорий Голландской Ост-Индской компании (VOC) в обмен на помощь в подавлении восстаний. Испанцы покинули Тернате и Тидоре в 1663 году.
Желая вернуть Тернате былую славу и противостоять усилению влияния европейцев, султан Сибори (1675—1691) объявил войну Голландии, однако военная мощь Тернате значительно ослабла в предшествующие годы, он потерпел поражение и передал свои земли Голландии по несправедливому договору в 1683 году. По этому договору Тернате терял положение равной державы по отношению к Голландии и становился вассалом. Тем не менее, султаны Тернате и его народ никогда полностью Голландией не контролировались.
В XVIII веке Молуккские острова были губернаторством VOC, которая контролировала всю торговлю на северных Молуккских островах. С XIX века торговля специями стала приходить в упадок. Несмотря на то, что регион перестал быть приоритетным для голландцев, они сохраняли своё присутствие с целью предотвращения его оккупации другими колониальными империями. После того, как VOC была национализирована голландским парламентом в 1800 году, Тернате стал частью Губернаторства Молуккских островов (Gouvernement der Molukken). Тернате был оккупирован британскими войсками в 1810 году, но в 1817 году остров вернулся под контроль Голландии. В 1824 году Тернате стал административным центром провинции, в которую вошла также Хальмахера, западное побережье Новой Гвинеи, и часть восточного побережья Сулавеси. В 1867 году вся оккупированная голландцами часть Новой Гвинеи была присоединена к провинции, но при этом административный центр был перенесен на Амбон, где и находился до её упразднения в 1922 году.
Султан Хаджи Мухаммед Усман (1896—1914) предпринял последнюю попытку освободиться от власти голландцев, подняв революцию в регионе, однако революция провалилась, султан был низложен, его имущество конфисковано, а сам он был выслан в Бандунг, где прожил оставшиеся годы жизни и скончался в 1927 году. Трон Тернате оставался вакантным в 1914—1927 годах, пока совет министров с согласия голландских властей не провозгласил кронпринца Искандара Мухаммеда Джабира следующим султаном.
Династия
Династия правителей Тернате продолжается и сегодня, однако не пользуется прежней славой и политическим влиянием. Династия правителей Тернате не прерывалась с XII века с самого первого короля, Бааба Мансура Маламо. С 1986 года трон султана занимает др. Х. Мудаффар II Ся.
Дворец
В современном Дворце султана, построенном в 1796 году в полуколониальном стиле, открыт музей. В экспозиции музея находится генеалогическое древо правящей семьи Тернате с 1257 года, коллекция португальских и голландских шлемов, доспехов и мечей и личные вещи султанов.
Напишите отзыв о статье "Тернате (султанат)"
Примечания
- ↑ После создания Республики Индонезия султанат вошёл в её состав
- ↑ 1 2 Witton Patrick. Indonesia (7th edition). — Melbourne: Lonely Planet, 2003. — P. 821. — ISBN 1-74059-154-2.
- ↑ Ricklefs M.C. A History of Modern Indonesia Since c.1300, 2nd Edition. — London: MacMillan, 1993. — P. 24. — ISBN 0-333-57689-6.
- ↑ Ricklefs M.C. A History of Modern Indonesia Since c.1300, 2nd Edition. — London: MacMillan, 1993. — P. 25. — ISBN 0-333-57689-6.
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Тернате (султанат)
[«Обер церемониймейстер дворца сильно жалуется на то, что, несмотря на все запрещения, солдаты продолжают ходить на час во всех дворах и даже под окнами императора».]Войско это, как распущенное стадо, топча под ногами тот корм, который мог бы спасти его от голодной смерти, распадалось и гибло с каждым днем лишнего пребывания в Москве.
Но оно не двигалось.
Оно побежало только тогда, когда его вдруг охватил панический страх, произведенный перехватами обозов по Смоленской дороге и Тарутинским сражением. Это же самое известие о Тарутинском сражении, неожиданно на смотру полученное Наполеоном, вызвало в нем желание наказать русских, как говорит Тьер, и он отдал приказание о выступлении, которого требовало все войско.
Убегая из Москвы, люди этого войска захватили с собой все, что было награблено. Наполеон тоже увозил с собой свой собственный tresor [сокровище]. Увидав обоз, загромождавший армию. Наполеон ужаснулся (как говорит Тьер). Но он, с своей опытностью войны, не велел сжечь всо лишние повозки, как он это сделал с повозками маршала, подходя к Москве, но он посмотрел на эти коляски и кареты, в которых ехали солдаты, и сказал, что это очень хорошо, что экипажи эти употребятся для провианта, больных и раненых.
Положение всего войска было подобно положению раненого животного, чувствующего свою погибель и не знающего, что оно делает. Изучать искусные маневры Наполеона и его войска и его цели со времени вступления в Москву и до уничтожения этого войска – все равно, что изучать значение предсмертных прыжков и судорог смертельно раненного животного. Очень часто раненое животное, заслышав шорох, бросается на выстрел на охотника, бежит вперед, назад и само ускоряет свой конец. То же самое делал Наполеон под давлением всего его войска. Шорох Тарутинского сражения спугнул зверя, и он бросился вперед на выстрел, добежал до охотника, вернулся назад, опять вперед, опять назад и, наконец, как всякий зверь, побежал назад, по самому невыгодному, опасному пути, но по знакомому, старому следу.
Наполеон, представляющийся нам руководителем всего этого движения (как диким представлялась фигура, вырезанная на носу корабля, силою, руководящею корабль), Наполеон во все это время своей деятельности был подобен ребенку, который, держась за тесемочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит.
6 го октября, рано утром, Пьер вышел из балагана и, вернувшись назад, остановился у двери, играя с длинной, на коротких кривых ножках, лиловой собачонкой, вертевшейся около него. Собачонка эта жила у них в балагане, ночуя с Каратаевым, но иногда ходила куда то в город и опять возвращалась. Она, вероятно, никогда никому не принадлежала, и теперь она была ничья и не имела никакого названия. Французы звали ее Азор, солдат сказочник звал ее Фемгалкой, Каратаев и другие звали ее Серый, иногда Вислый. Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительным видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающий своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем то успокоительно прекрасным.
Французский капрал, по домашнему расстегнутый, в колпаке, с коротенькой трубкой в зубах, вышел из за угла балагана и, дружески подмигнув, подошел к Пьеру.
– Quel soleil, hein, monsieur Kiril? (так звали Пьера все французы). On dirait le printemps. [Каково солнце, а, господин Кирил? Точно весна.] – И капрал прислонился к двери и предложил Пьеру трубку, несмотря на то, что всегда он ее предлагал и всегда Пьер отказывался.
– Si l'on marchait par un temps comme celui la… [В такую бы погоду в поход идти…] – начал он.
Пьер расспросил его, что слышно о выступлении, и капрал рассказал, что почти все войска выступают и что нынче должен быть приказ и о пленных. В балагане, в котором был Пьер, один из солдат, Соколов, был при смерти болен, и Пьер сказал капралу, что надо распорядиться этим солдатом. Капрал сказал, что Пьер может быть спокоен, что на это есть подвижной и постоянный госпитали, и что о больных будет распоряжение, и что вообще все, что только может случиться, все предвидено начальством.
– Et puis, monsieur Kiril, vous n'avez qu'a dire un mot au capitaine, vous savez. Oh, c'est un… qui n'oublie jamais rien. Dites au capitaine quand il fera sa tournee, il fera tout pour vous… [И потом, господин Кирил, вам стоит сказать слово капитану, вы знаете… Это такой… ничего не забывает. Скажите капитану, когда он будет делать обход; он все для вас сделает…]
Капитан, про которого говорил капрал, почасту и подолгу беседовал с Пьером и оказывал ему всякого рода снисхождения.
– Vois tu, St. Thomas, qu'il me disait l'autre jour: Kiril c'est un homme qui a de l'instruction, qui parle francais; c'est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c'est un homme. Et il s'y entend le… S'il demande quelque chose, qu'il me dise, il n'y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l'instruction et les gens comme il faut. C'est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l'affaire de l'autre jour si ce n'etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
