Территория Индиана
Территория Индиана | |||||||
англ. Territory of Indiana | |||||||
Инкорпорированная организованная территория США | |||||||
| |||||||
---|---|---|---|---|---|---|---|
| |||||||
Столица | Винсеннес (1800-1813) Коридон (1813-1816) | ||||||
Язык(и) | Английский | ||||||
Форма правления | Инкорпорированная организованная территория | ||||||
Губернатор | |||||||
- 1800—1813 | Уильям Гаррисон | ||||||
- 1813—1816 | Томас Пози | ||||||
Территория Индиана (англ. Territory of Indiana) — инкорпорированная организованная территория США, существовавшая с 4 июля 1800 года по 7 ноября 1816 года.
Предыстория
Слово «Индиана» означает «земля индейцев». Территории к югу от реки Огайо издавна были охотничьими угодьями различных племён с Северо-Запада, и первые поселенцы в Кентукки называли северный берег Огайо «землёй индейцев». В 1768 году Уильям Джонсон подписал с ирокезами договор в Форт-Стэнвиксе, по которому те передавали права поселенцам на ряд территорий севернее реки Огайо. Для реализации этих прав колонистами была создана «Indiana Land Company». Претензии компании были оспорены рядом колоний, а затем разразилась Война за независимость США, и дело затормозилось. Согласно Парижскому мирному договору 1783 года территория к северо-западу от реки Огайо была передана британцами Соединённым Штатам, но форты к северо-западу от реки Огайо остались под контролем британцев, и индейцы, получая через них оружие и снабжение, продолжали воевать против США.
Оказавшись после войны в тяжелом экономическом положении, Конгресс пытался решить свои финансовые проблемы за счет продажи земельных владений на индейских территориях, привлекая на них земельных спекулянтов и колонистов, нуждающихся в свободных землях. В 1785 и 1787 годах Конгресс пытался заключить мирный договор с некоторыми индейскими племенами. Но столкновения между индейцами и белыми продолжались.
13 июля 1787 года актом Конгресса Конфедерации была создана Северо-Западная территория. На момент её создания на землях, впоследствии составивших территорию Индиана, имелось всего три американских поселения: Винсеннес, Каскаскиа и Кларксвилл. Поселенцев-европейцев было менее пяти тысяч, в то время как индейцев здесь проживало от 20 до 75 тысяч человек. В 1794 году был заключён Гринвилльский договор, согласно которому индейская конфедерация разрешала белым поселенцам обосноваться к северу от реки Огайо, признала американский суверенитет над Северо-западными территориями и выдала десять вождей в заложники до возвращения пленных американцев. В том же году США заключили договор Джея с Великобританией, согласно которому британцы обещали вывести свои войска из фортов на этих территориях и разрешить американским купцам вести торговлю в британской Вест-Индии.
В связи с подготовкой к вхождению Огайо в состав США в качестве штата, было решено выделить западную часть Северо-Западных территорий в отдельную территорию, для которой стали использовать уже существующий термин «Индиана». Соответствующий Акт Конгресса был подписан президентом Джоном Адамсом 7 мая 1800 года и вступил в силу 4 июля 1800 года.
Губернаторство Гаррисона
Так как на момент создания Территории Индиана там было всего три американских поселения, то территории вокруг них стали тремя первыми графствами, остальные же земли не имели над собой административных структур. Первым губернатором территории стал Уильям Гаррисон, но к месту службы он прибыл лишь в январе 1801 года, и до его прибытия его обязанности исполнял секретарь территории Джон Гибсон. Помогал губернатору управлять территорией Генеральный Суд из трёх судей, назначаемых губернатором; Генеральный Суд был высшей законодательной и юридической властью.
Ординанс 1787 года (выпущенный Конгрессом для Северо-Западной территории, и продолживший действовать для Территории Индиана) предоставлял губернатору весьма широкие права: он имел право назначения всех чиновников на Территории, Территориальной Ассамблеи, обладал властью для создания административно-территориальных единиц. Так как его политическая судьба была тесно связана с возможностью преобразования Индианы в штат, Гаррисон рьяно принялся за увеличение территории. В 1803 году президент Томас Джефферсон делегировал Гаррисону право на заключение на территории Индиана договоров с индейскими племенами, и тот заключил тринадцать договоров, обеспечивших приращение территории на 240 тысяч км².
Доступность дешёвых земель привлекла переселенцев, которые стали прибывать тысячами ежегодно. По периферии территории — вокруг Великих Озёр, на реках Миссисипи, Огайо и Вабаш — стали возникать многочисленные поселения. Однако внутренние районы оставались населены преимущественно индейцами.
После приобретения Луизианы у Франции правительство США было вынуждено заняться инкорпорированием этих земель в состав государства. На тех из приобретённых земель, что не вошли в состав Орлеанской территории, в 1803 году был создан военный округ, а 1 октября 1804 года он был преобразован в Округ Луизиана, переданный под временную юрисдикцию Территории Индиана. 4 июля 1805 года Округ Луизиана был преобразован в Территорию Луизиана.
С 1803 года Гаррисон начал лоббировать в Конгрессе отмену Статьи 6 Ординанса 1787 года, запрещающую рабовладение на Территории Индиана. Он заявлял, что разрешение рабовладения сделает эти земли привлекательнее для переселенцев и абсолютно необходимо для экономического развития территории. С 1805 года Территория Индиана получила представительство в Конгрессе США, и её первым представителем стал сторонник рабовладения Бенджамин Парк. Однако стремления Гаррисона встретили сильную оппозицию со стороны квакеров, селившихся в восточной части Территории, и сформировавших антирабовладельческую партию. На выборах 1805 года Дэвис Флойд из округа Кларк был избран в Совет территории. Меры Гаррисона по легализации рабовладения были блокированы представителями графства Сент-Клэр, которые заявили, что не поддержат рабовладение, если только Гаррисон взамен не поддержит их стремление в выделение в отдельную территорию, на что Гаррисон не соглашался. Однако в 1809 году поселенцы графства Сент-Клэр подали в Конгресс петицию о создании отдельной территории, и несмотря на несогласие Гаррисона была создана Территория Иллинойс. В том же году Конгресс дал Территории Индиана право создать Палату Представителей. На выборах победила антирабовладельческая партия, и многие начинания Гаррисона оказались блокированы законодательным органом.
Изначально органы власти Территории Индиана размещались в Винсеннесе, на западной границе. После реорганизации 1809 года и отделения Территории Иллинойс было решено перевести администрацию в центр земель. На роль новой столицы рассматривались Мэдисон, Джефферсонвилл и Коридон; Гаррисон предпочёл Коридон — город, который он основал, которому он дал название, и в котором имел собственность. В 1813 году здание в Коридоне для правительства Территории было завершено, и правительство переехало туда с максимально возможной скоростью в виду уязвимости прежнего положения перед угрозой надвигающейся войны.
Ещё в 1811 году началась война Текумсе, но разгром индейцев в сражении при Типпекану нанёс сокрушительный удар по индейской коалиции и сделал Гаррисона национальным героем. В 1812 году началась англо-американская война, в ходе которой Гаррисон, получив помощь из Кентукки, сумел вытеснить британцев и союзных им индейцев на территорию Канады.
Превращение в штат
В 1812 году представителем Территории Индиана в Конгрессе США стал Джонатан Дженнингс, который стал всеми силами ускорять превращение Индианы в штат несмотря на то, что население Территории было всё ещё меньше 25 тысяч человек. В этом он разошёлся с новым губернатором Томасом Пози.
Томас Пози, которому было 62 года и который имел плохое здоровье, стал губернатором Территории Индиана 3 марта 1813 года. Он отказался поселиться в столице Территории в Кларидоне, и остался в Джефферсонвилле, чтобы быть поближе к своему лечащему врачу. Он был сторонником рабовладения, что также поставило его по разные стороны баррикады с Территориальной Ассамблеей.
В феврале 1815 года Палата представителей Конгресса США начала дебаты по вопросу преобразования Территории Индиана в штат. В начале 1816 года была проведена перепись населения Территории, и выяснилось, что там проживает 63.897 человек — больше, чем требовалось для превращения в штат согласно Северо-Западному Ординансу. 13 мая 1816 года был принят Разрешающий Акт, и штат получил право на формирование правительства, подотчётного Конгрессу. В 1816 году в Коридоне собрался Конституционный конвент, и 10 июня был готов черновой вариант Конституции Индианы. В ноябре Конституция была одобрена Конгрессом, и территориальное правительство было расформировано. Таким образом, Территория Индиана стала Штатом Индиана.
Напишите отзыв о статье "Территория Индиана"
Литература
- Funk A. L. A Sketchbook of Indiana History. — Christian Book Press, 1983.
В данной статье или разделе имеется список источников или внешних ссылок, но источники отдельных утверждений остаются неясными из-за отсутствия сносок. Утверждения, не подкреплённые источниками, могут быть поставлены под сомнение и удалены. Вы можете улучшить статью, внеся более точные указания на источники. (22 июля 2016)
|
Отрывок, характеризующий Территория ИндианаГосударь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице. Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его. – Ваша светлость, – сказал кто то. Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели. Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени. На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант». Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании. Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена. Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п. При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны. Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю. С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем. Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо. Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель. Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское. За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями. Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России. Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер. Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел. Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним. Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов. Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было. – Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно! То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие. Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой. Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека. |