Тер-Ваганян, Вагаршак Арутюнович

Вагаршак Тер-Ваганян
арм. Վաղարշակ Հարությունի Տեր-Վահանյան
Дата рождения:	1893(1893)
Место рождения:	Карчеван, Российская империя
Дата смерти:	25 августа 1936(1936-08-25)
Место смерти:	Москва
Гражданство:	Российская империя Российская империя, СССР СССР
Партия:	РСДРП, РСДРП(б), ВКП(б)
Основные идеи:	Социализм

Вагарша́к Арутю́нович Тер-Ваганя́н (арм. Վաղարշակ Հարությունի Տեր-Վահանյան, 1893—1936) — советский партийный деятель и литератор, член партии с 1912 года, фигурант Первого Московского процесса, расстрелян по приговору суда. Посмертно реабилитирован.

Биография

Вагаршак Тер-Ваганян родился в армянском селе Карчеван в 1893 году. В 1912 году он вступил в социал-демократическую партию, в 1917 году он был назначен секретарём её Московского комитета. В 1918—1920 годы Тер-Ваганян занимал должности члена ВЦИК и Моссовета, был главным редактором журнала «Под знаменем марксизма». Впоследствии, в институте Маркса и Энгельса организовал и возглавил так называемый «кабинет Плеханова». В 1923 году Тер-Ваганян поддержал Льва Троцкого и подписал «Заявление 46-ти» о социально-политической ситуации в государстве. Вскоре после этого он перешёл на работу в издательство лёгкой промышленности, работал также в журнале А. К. Воронского «Красная новь», принимал участие в дискуссиях по вопросам культуры и образования.

В июне 1924 года Тер-Ваганян вошёл в состав президиума Общества воинствующих материалистов. На XV съезде ВКП(б) в 1927 году за принадлежность к оппозиции он был исключён из партии и сослан в Казань, но в 1929 году, после подачи заявления об отходе от оппозиции, возвращен из ссылки и восстановлен в партии. В 1933 году Тер-Ваганян вновь был исключён из партии и арестован вместе с группой старых большевиков за участие в оппозиционной организации И. Н. Смирнова. Находясь в тюрьме, он объявлял голодовки, писал протестные письма Сталину. В 1934 году Тер-Ваганян был освобождён и вновь восстановлен в партии.

В 1935 году за «антипартийную деятельность» Тер-Ваганян в третий раз исключён из партии и выслан в Казахстан. В 1936 году он был арестован вместе с Каменевым, Зиновьевым и другими лицами, включёнными в список обвиняемых в шпионской деятельности, подготовке террористических актов против руководства СССР и вхождении в состав руководства «объединённого троцкистско-зиновьевского центра». После применения пыток, в конце июля — начале августа 1936 года, Тер-Ваганян признался в инкриминируемых ему преступлениях. Однако, по словам бывшего разведчика Александра Орлова , который был дружен со следователем Берманом, который допрашивал Тер-Ваганяна, следователь относился к Тер-Ваганяну с искренней симпатией и вел допросы в корректной форме.

Орлов пишет:

«Услышав об этом, я заговорил с Берманом о Тер-Ваганяне и попросил его не обращаться с моим другом слишком жёстко. Он очень понравился Берману. Больше всего его поражала исключительная порядочность Тер-Ваганяна. Чем больше Берман узнавал его, тем большим уважением и симпатией к нему проникался. Постепенно, в необычной атмосфере официального расследования „преступлений“ Тер-Ваганяна, крепла дружба следователя сталинской инквизиции и его жертвы.»

Тер-Ваганян стал одним из главных обвиняемых на так называемом «Первом Московском процессе». 24 августа 1936 года он был приговорён к высшей мере наказания — смертной казни через расстрел. 25 августа приговор был приведён в исполнение. Тер-Ваганян был посмертно реабилитирован в 1988 году.

Тер-Ваганян как литератор

Тер-Ваганян критиковал первые попытки написания биографий вождей, считая что работа с источниками и документами должна проводиться более тщательно. В 1927 году он попытался опубликовать критическую статью «Лесть и история» в журнале «Под знаменем марксизма», но редколлегия последнего отклонила её, и тогда Тер-Ваганян опубликовал её отдельно. Тер-Ваганян был рецензором статьи Товстухи о Сталине и анонимной статьи о Рыкове. В обоих статьях, согласно его утверждениям, преобладали пристрастность и подобострастие. Он писал, что статью Товстухи «кричлива, содержит много неточностей, фальсификаций фактов», а автор статьи о Рыкове искажает подлинные события:

История – дама строгая. Она капризна, и историкам, наблюдающим за её поведением, могут казаться неподдающимися никаким обобщениям её полные случайности движения… Никто не волен произвольно выбирать факты. Историю писать трудно: искусство обращаться с фактами тонкое искусство

Тер-Ваганян принимал участие в исследовании произведений Плеханова. В течение нескольких лет он работал над биобиблиографическом указателе о Плеханове, к 1930 году издание был готово к печати, но он сохранился лишь в виде корректурного экземпляра и находится в настоящее время в Государственной общественно-политической библиотеке. В указателе содержались все опубликованные работы Плеханова, приведена история их создания и отклики на них.

Библиография

• «Статьи о Толстом» (1921)
• «Белинский» (1923)
• «А. И. Герцен. Сборник статей» (1924)
• «Ленин о задачах внутреннего партийного строительства» (1924)
• «Ленин и искусство вооруженного восстания» (1924)
• «О некоторых вопросах истории РКП (заметка для читателей „Большевика“)» (1925)
• «Что получается, когда обыватель роется в истории (ответ Е. М. Ярославскому)» (1926)
• «Поборники каннибализма» (1926)
• «По боевым вопросам марксизма. Полемическое» (1926)
• «Две заметки по спорным вопросам истории» (1926)
• «Не согласен ни с одним из моих оппонентов (ответ моим критикам) [Ответ А.Криницкому, Ф.Раскольникову, Р. К. Таболову и др.]» (1927)
• «Две статьи Плеханова в „Летописях марксизма“» (1929)
• «Основные вопросы педагогической дискуссии» (1931)
• «Организация научного творчества масс» (1931)
• «О системе народного образования» (1931)
• «Хачатур Абовян» (1934)

Ссылки

• [az-libr.ru/index.shtml?Persons&0B5/84e77bbb/0001/e470a854]
• [krotov.info/lib_sec/15_o/rl/ov3.htm Александр Орлов. ТАЙНАЯ ИСТОРИЯ СТАЛИНСКИХ ПРЕСТУПЛЕНИЙ. ТЕР-ВАГАНЯН: Я БОЛЬШЕ НЕ ХОЧУ БЫТЬ ЧЛЕНОМ ПАРТИИ…]

Отрывок, характеризующий Тер-Ваганян, Вагаршак Арутюнович

– Что, г. адъютант, какие новости? – спросил офицер, видимо желая разговориться.
– Хорошие! Вперед, – крикнул он ямщику и поскакал далее.
Уже было совсем темно, когда князь Андрей въехал в Брюнн и увидал себя окруженным высокими домами, огнями лавок, окон домов и фонарей, шумящими по мостовой красивыми экипажами и всею тою атмосферой большого оживленного города, которая всегда так привлекательна для военного человека после лагеря. Князь Андрей, несмотря на быструю езду и бессонную ночь, подъезжая ко дворцу, чувствовал себя еще более оживленным, чем накануне. Только глаза блестели лихорадочным блеском, и мысли изменялись с чрезвычайною быстротой и ясностью. Живо представились ему опять все подробности сражения уже не смутно, но определенно, в сжатом изложении, которое он в воображении делал императору Францу. Живо представились ему случайные вопросы, которые могли быть ему сделаны,и те ответы,которые он сделает на них.Он полагал,что его сейчас же представят императору. Но у большого подъезда дворца к нему выбежал чиновник и, узнав в нем курьера, проводил его на другой подъезд.
– Из коридора направо; там, Euer Hochgeboren, [Ваше высокородие,] найдете дежурного флигель адъютанта, – сказал ему чиновник. – Он проводит к военному министру.
Дежурный флигель адъютант, встретивший князя Андрея, попросил его подождать и пошел к военному министру. Через пять минут флигель адъютант вернулся и, особенно учтиво наклонясь и пропуская князя Андрея вперед себя, провел его через коридор в кабинет, где занимался военный министр. Флигель адъютант своею изысканною учтивостью, казалось, хотел оградить себя от попыток фамильярности русского адъютанта. Радостное чувство князя Андрея значительно ослабело, когда он подходил к двери кабинета военного министра. Он почувствовал себя оскорбленным, и чувство оскорбления перешло в то же мгновенье незаметно для него самого в чувство презрения, ни на чем не основанного. Находчивый же ум в то же мгновение подсказал ему ту точку зрения, с которой он имел право презирать и адъютанта и военного министра. «Им, должно быть, очень легко покажется одерживать победы, не нюхая пороха!» подумал он. Глаза его презрительно прищурились; он особенно медленно вошел в кабинет военного министра. Чувство это еще более усилилось, когда он увидал военного министра, сидевшего над большим столом и первые две минуты не обращавшего внимания на вошедшего. Военный министр опустил свою лысую, с седыми висками, голову между двух восковых свечей и читал, отмечая карандашом, бумаги. Он дочитывал, не поднимая головы, в то время как отворилась дверь и послышались шаги.
– Возьмите это и передайте, – сказал военный министр своему адъютанту, подавая бумаги и не обращая еще внимания на курьера.
Князь Андрей почувствовал, что либо из всех дел, занимавших военного министра, действия кутузовской армии менее всего могли его интересовать, либо нужно было это дать почувствовать русскому курьеру. «Но мне это совершенно всё равно», подумал он. Военный министр сдвинул остальные бумаги, сровнял их края с краями и поднял голову. У него была умная и характерная голова. Но в то же мгновение, как он обратился к князю Андрею, умное и твердое выражение лица военного министра, видимо, привычно и сознательно изменилось: на лице его остановилась глупая, притворная, не скрывающая своего притворства, улыбка человека, принимающего одного за другим много просителей.
– От генерала фельдмаршала Кутузова? – спросил он. – Надеюсь, хорошие вести? Было столкновение с Мортье? Победа? Пора!
Он взял депешу, которая была на его имя, и стал читать ее с грустным выражением.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Шмит! – сказал он по немецки. – Какое несчастие, какое несчастие!
Пробежав депешу, он положил ее на стол и взглянул на князя Андрея, видимо, что то соображая.
– Ах, какое несчастие! Дело, вы говорите, решительное? Мортье не взят, однако. (Он подумал.) Очень рад, что вы привезли хорошие вести, хотя смерть Шмита есть дорогая плата за победу. Его величество, верно, пожелает вас видеть, но не нынче. Благодарю вас, отдохните. Завтра будьте на выходе после парада. Впрочем, я вам дам знать.
Исчезнувшая во время разговора глупая улыбка опять явилась на лице военного министра.
– До свидания, очень благодарю вас. Государь император, вероятно, пожелает вас видеть, – повторил он и наклонил голову.
Когда князь Андрей вышел из дворца, он почувствовал, что весь интерес и счастие, доставленные ему победой, оставлены им теперь и переданы в равнодушные руки военного министра и учтивого адъютанта. Весь склад мыслей его мгновенно изменился: сражение представилось ему давнишним, далеким воспоминанием.


Князь Андрей остановился в Брюнне у своего знакомого, русского дипломата .Билибина.
– А, милый князь, нет приятнее гостя, – сказал Билибин, выходя навстречу князю Андрею. – Франц, в мою спальню вещи князя! – обратился он к слуге, провожавшему Болконского. – Что, вестником победы? Прекрасно. А я сижу больной, как видите.
Князь Андрей, умывшись и одевшись, вышел в роскошный кабинет дипломата и сел за приготовленный обед. Билибин покойно уселся у камина.
Князь Андрей не только после своего путешествия, но и после всего похода, во время которого он был лишен всех удобств чистоты и изящества жизни, испытывал приятное чувство отдыха среди тех роскошных условий жизни, к которым он привык с детства. Кроме того ему было приятно после австрийского приема поговорить хоть не по русски (они говорили по французски), но с русским человеком, который, он предполагал, разделял общее русское отвращение (теперь особенно живо испытываемое) к австрийцам.
Билибин был человек лет тридцати пяти, холостой, одного общества с князем Андреем. Они были знакомы еще в Петербурге, но еще ближе познакомились в последний приезд князя Андрея в Вену вместе с Кутузовым. Как князь Андрей был молодой человек, обещающий пойти далеко на военном поприще, так, и еще более, обещал Билибин на дипломатическом. Он был еще молодой человек, но уже немолодой дипломат, так как он начал служить с шестнадцати лет, был в Париже, в Копенгагене и теперь в Вене занимал довольно значительное место. И канцлер и наш посланник в Вене знали его и дорожили им. Он был не из того большого количества дипломатов, которые обязаны иметь только отрицательные достоинства, не делать известных вещей и говорить по французски для того, чтобы быть очень хорошими дипломатами; он был один из тех дипломатов, которые любят и умеют работать, и, несмотря на свою лень, он иногда проводил ночи за письменным столом. Он работал одинаково хорошо, в чем бы ни состояла сущность работы. Его интересовал не вопрос «зачем?», а вопрос «как?». В чем состояло дипломатическое дело, ему было всё равно; но составить искусно, метко и изящно циркуляр, меморандум или донесение – в этом он находил большое удовольствие. Заслуги Билибина ценились, кроме письменных работ, еще и по его искусству обращаться и говорить в высших сферах.
Билибин любил разговор так же, как он любил работу, только тогда, когда разговор мог быть изящно остроумен. В обществе он постоянно выжидал случая сказать что нибудь замечательное и вступал в разговор не иначе, как при этих условиях. Разговор Билибина постоянно пересыпался оригинально остроумными, законченными фразами, имеющими общий интерес.
Эти фразы изготовлялись во внутренней лаборатории Билибина, как будто нарочно, портативного свойства, для того, чтобы ничтожные светские люди удобно могли запоминать их и переносить из гостиных в гостиные. И действительно, les mots de Bilibine se colportaient dans les salons de Vienne, [Отзывы Билибина расходились по венским гостиным] и часто имели влияние на так называемые важные дела.
Худое, истощенное, желтоватое лицо его было всё покрыто крупными морщинами, которые всегда казались так чистоплотно и старательно промыты, как кончики пальцев после бани. Движения этих морщин составляли главную игру его физиономии. То у него морщился лоб широкими складками, брови поднимались кверху, то брови спускались книзу, и у щек образовывались крупные морщины. Глубоко поставленные, небольшие глаза всегда смотрели прямо и весело.