Тер-Петросян, Левон Акопович
Поделись знанием:
К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.
От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.
Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.
Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Когда уже яма была вся засыпана, послышалась команда. Пьера отвели на его место, и французские войска, стоявшие фронтами по обеим сторонам столба, сделали полуоборот и стали проходить мерным шагом мимо столба. Двадцать четыре человека стрелков с разряженными ружьями, стоявшие в середине круга, примыкали бегом к своим местам, в то время как роты проходили мимо них.
Пьер смотрел теперь бессмысленными глазами на этих стрелков, которые попарно выбегали из круга. Все, кроме одного, присоединились к ротам. Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту. Толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами.
– Ca leur apprendra a incendier, [Это их научит поджигать.] – сказал кто то из французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем нибудь в том, что было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и пошел прочь.
После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.
Вокруг него в темноте стояли люди: верно, что то их очень занимало в нем. Ему рассказывали что то, расспрашивали о чем то, потом повели куда то, и он, наконец, очутился в углу балагана рядом с какими то людьми, переговаривавшимися с разных сторон, смеявшимися.
– И вот, братцы мои… тот самый принц, который (с особенным ударением на слове который)… – говорил чей то голос в противуположном углу балагана.
Молча и неподвижно сидя у стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза. Но только что он закрывал глаза, он видел пред собой то же страшное, в особенности страшное своей простотой, лицо фабричного и еще более страшные своим беспокойством лица невольных убийц. И он опять открывал глаза и бессмысленно смотрел в темноте вокруг себя.
Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.
– А много вы нужды увидали, барин? А? – сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы. Маленький человек в ту же секунду, не давая Пьеру времени выказать свое смущение, заговорил тем же приятным голосом.
– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
| Левон Тер-Петросян Լևոն Տեր-Պետրոսյան<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;">  </td></tr>
| ||||
| ||||
|---|---|---|---|---|
| 16 октября 1991 — 3 февраля 1998 | ||||
| Предшественник: | должность учреждена | |||
| Преемник: | Роберт Кочарян | |||
| ||||
| 4 августа 1990 — 16 октября 1991 | ||||
| Предшественник: | Самсон Хачатурович Тоноян | |||
| Преемник: | Бабкен Гургенович Арарцкян | |||
| Вероисповедание: | христианство, армянская церковь | |||
| Рождение: | 9 января 1945 (79 лет) Алеппо, Сирия | |||
| Отец: | Акоп Тер-Петросян | |||
| Дети: | сын: Давид | |||
| Образование: | Ереванский государственный университет | |||
| Учёная степень: | доктор филологических наук | |||
Лево́н Ако́пович Тер-Петрося́н (арм. Լեւոն Տեր-Պետրոսյան, 9 января 1945, Алеппо) — армянский государственный и политический деятель, первый президент Республики Армения (1991—1998 год), доктор филологических наук[1].
Содержание
Биография
Предки
Отец, Акоп Тер-Петросян. Родоначальник фамилии священник Петрос по поручению киликийского католикоса Ованеса Аджнеци в 1720 году переселился из Сиса в Муса Лер. Дед по отцу Петрос Тер-Петросян был членом Социал-демократической партии Гнчакян. Мать Азатуи Гарибян. Дед по матери Петрос Гарибян, был сторонником партии Дашнакцутюн[1].
Ранние годы
Родился в сирийском городе Алеппо. В 1946 году семья переехала в Армянскую ССР. В 1963 году Тер-Петросян поступил на филологический факультет Ереванского государственного университета. Играл в студенческом любительском театре. В 1968 году окончил университет и поступил в аспирантуру Института литературы имени Манука Абегяна при Академии наук Армянской ССР. Впоследствии продолжил обучение в аспирантуре Ленинградского института востоковедения. В 1972 году защитил диссертацию по армяно-ассирийским литературным связям, став кандидатом филологических наук. В годы учебы в Ленинграде, Тер-Петросян познакомился со своей будущей женой Людмилой Фраимовной Плисковской (по национальности еврейка).
В 1972—1978 годах Тер-Петросян был младшим научным сотрудником в Институте литературы. С 1978 года работал в Институте древних рукописей Матенадаран имени Месропа Маштоца при Совете министров Армянской ССР на должности учёного секретаря, а с 1985 года — в качестве старшего научного сотрудника. В 1987 году в Ленинграде защитил диссертацию на соискание учёной степени доктора филологических наук. Параллельно с основной работой в Матенадаране с 1985 по 1988 год преподавал в Эчмиадзинской духовной семинарии. С 1988 года Левон Тер-Петросян являлся членом комитета «Карабах», требовавшего вывода Нагорно-Карабахской Автономной области из-под юрисдикции Азербайджанской ССР, и одним из руководителей Армянского общенационального движения (АОД). В декабре 1988 года вместе с другими членами комитета «Карабах» был арестован. Обвинялся в «организации массовых беспорядков» и «разжигании межнациональной розни». В мае 1989 года под давлением общественности был освобождён.
В августе 1989 года Тер-Петросян был избран депутатом Верховного Совета Армянской ССР, а в ноябре 1989 года — председателем АОД. В августе 1990 года стал председателем Верховного Совета Армении нового созыва. Под его председательством 23 августа 1990 года были принята декларация о независимости Армении.
Президент Армении
17 октября 1991 года Тер-Петросян был избран первым президентом независимой республики Армения. За его кандидатуру проголосовало 83,4 процента избирателей. В 1991—1995 годах руководил работой конституционной комиссии. Разработанный комиссией текст конституции был принят на всенародном референдуме в июле 1995 года.
В 1992 году его президентская администрация отменила празднование Дня Победы 9 Мая, впоследствии восстановленного под именем «День победы и мира». В том же году в Армении была запрещена деятельность партии «Дашнакцутюн», ряд ее членов арестован.
23 декабря 1995 года Левон Тер-Петросян был выдвинут кандидатом в президенты Республиканской партией Армении. 22 сентября 1996 года Тер-Петросян был вторично избран президентом Армении, получив 51,75 процента голосов избирателей и, таким образом, победив уже в первом туре. Его основной противник экс-премьер Вазген Манукян набрал 41,29 процента. Всего в выборах приняло участие 60,5 процента избирателей.
3 февраля 1998 года Тер-Петросян подал в отставку с поста президента страны. Причиной отставки стал раскол в правительстве Армении. Премьер-министр Роберт Кочарян, министр обороны Вазген Саргсян (Саркисян) и министр внутренних дел и национальной безопасности Серж Саргсян не поддержали предложенный Тер-Петросяном план по урегулированию Нагорно-Карабахского конфликта, включавший демилитаризацию зоны конфликта и возвращение Азербайджану ряда населенных пунктов, занятых в ходе боевых действий 1992—1994 годов[2][3]. Новым президентом в марте того же года стал Кочарян.
После отставки
После отставки Тер-Петросян на длительное время отказался от участия в публичной политике и редко покидал пределы Армении. Был научным сотрудником Матенадарана. В мае 2007 года появлялась информация, что он может занять пост директора этого института. Тер-Петросян работал над шеститомным фундаментальным исследованием «Армяне и крестоносцы», которое было посвящено истории Армянского государства XI—XVI веков. В 2005 году в свет вышел первый том исследования, а в 2007 году — второй.
26 октября 2007 года Тер-Петросян выступил на митинге оппозиции в Ереване, где сообщил, что примет участие в президентских выборах, назначенных на февраль 2008 года. При этом он заявил, что нынешняя власть в Армении «порочна, унизительна, и не делает чести нашему народу». Также Тер-Петросян заявлял, что в случае победы он намерен «демонтировать криминальную структуру власти» и добровольно уйти через три года. 18 января 2008 года ЦИК Армении зарегистрировал девять кандидатов в президенты, в том числе Тер-Петросяна[4]. 19 февраля 2008 года выборы состоялись. На следующий день ЦИК объявил о том, что преемник Кочаряна и действующий премьер Серж Саргсян выиграл их уже в первом туре, набрав 52,86 процента голосов. Тер-Петросян занял второе место, набрав 21,50 процента голосов. Третьим стал лидер оппозиционной партии «Оринац Еркир» и экс-спикер парламента Артур Багдасарян, получивший 16,66 процента.
20 февраля 2008 года возглавляемая Тер-Петросяном оппозиция провела в Ереване митинг протеста, в которых участвовало несколько тысяч человек. Выступая перед собравшимися, экс-президент заявил: «Я выиграл выборы и отстою свою победу. У меня хватит решимости это сделать, даже если рядом со мной никого не останется». На следующий день протестующие начали сидячую забастовку, а ближе к вечеру установили палатки.
Утром 1 марта 2008 года полиция разогнала очередной митинг сторонников Тер-Петросяна. Сам бывший президент был под конвоем службы госохраны доставлен в свою резиденцию. По данным СМИ, хотя официально он не находился под домашним арестом, полиция не разрешала ему покидать здание резиденции. После этого сторонники Тер-Петросяна собрались на площади Москвы (между посольствами Италии, Франции и России), где начали из подручных средств строить баррикады. В итоге акция протеста переросла в вооруженное столкновение с полицией и солдатами внутренних войск, сопровождавшееся массовыми беспорядками, в которых участвовали около семи тысяч человек. По официальным данным, в ходе беспорядков пострадал 131 человек, из которых восемь погибли от огнестрельных ранений. В тот же день Кочарян объявил о введении в Ереване чрезвычайного положения на ближайшие 20 дней. После этого 2 марта Тер-Петросян обратился к своим сторонникам с призывом разойтись, и они покинули место митинга. 8 марта Конституционный суд Армении отклонил иски Тер-Петросяна и другого кандидата Тиграна Карапетяна об отмене решения Центризбиркома о результатах выборов и признал победу Саргсяна. 10 марта режим чрезвычайного положения был смягчён, а в ночь на 21 марта и вовсе отменён.
Начиная с лета 2008 года оппозиция стала организовывать регулярные крупные акции протеста, добиваясь освобождения арестованных после мартовских беспорядков в Ереване, увольнения ряда высших чиновников, а впоследствии и отставки президента Саргсяна. Во время одной из акций, 1 августа 2008 года, 15 партий и одна общественно-политическая организация объявили о создании единого Армянского национального конгресса (АНК), фактическим лидером которого стал Тер-Петросян. В марте 2009 года Тер-Петросян возглавил список, выдвинутый АНК (в который к этому времени входили уже 18 партий) на выборах в Совет старейшин Еревана — городской парламент армянской столицы. При этом по армянскому законодательству Тер-Петросян автоматически стал и кандидатом на пост мэра столицы Армении. Сразу после выборов, прошедших 31 мая того же года, АНК объявил о своей победе, но согласно официальным результатам список оппозиции набрал лишь чуть более 17 процентов голосов. 1 июня 2009 года Тер-Петросян заявил, что АНК отказывается от мандатов в Совете старейшин, оппозиция окончательно отказывается от диалога с властью и не признают ни одного документа, подписанного Саргсяном, «особенно если он касается Карабаха или армяно-турецких отношений». При этом 19 июня, спустя несколько недель после выборов, в Армении была объявлена амнистия, подразумевавшая, в частности, выход на свободу осуждённых участников беспорядков марта 2008 года. Таким образом, было удовлетворено одно из главных требований оппозиции.
На парламентских выборах в 2012 году, партия Армянский национальный конгресс получила 7 мест в Национальном собрании Армении, список возглавил Тер-Петросян, но отказался от мандата.
В выборах президента Армении 2013 года Тер-Петросян отказался участвовать по возрасту. Он пояснил: «Насколько мне известно, пока никто не поднимал вопроса о том, может ли человек, уважающий свой народ, в возрасте 68 лет претендовать на должность президента. В развитых демократических странах обычно такого не происходит»[5].
С начала 2014 года партии Армянский национальный конгресс(АНК), Процветающая Армения, Наследие и Армянская революционная федерация "Дашнакцутюн" начинают тесно сотрудничать по всем внутриполитическим и социальным вопросам, в частности организуются совместные митинги против новой пенсионной реформы, проводимой правительством РА. 1 марта 2014 года выступая на митинге Армянского национального конгресса Левон Тер-Петросян объявляет о создании политического союз «великолепной четверки», в которую в частности входили все невластные фракции Национального Собрания Армении в том числе возглавляемая Тер-Петросяном партия. 1 апреля 2014 года "великолепная четверка" объявляет о намерении 28 апреля заявить вотум недоверия Правительству, и связи с этим 28-30 апреля на площади Свободы четверка неправящих сил проведет круглосуточные митинги. 3 апреля премьер-министр Армении подает в отставку, формируется новое правительство.
10 октября 2014 года партия АНК во главе с Л. Тер-Петросяном приняла участие в митинге против внутренней политики правящей власти[6].
Библиография
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
В этом разделе не хватает ссылок на источники информации. Информация должна быть проверяема, иначе она может быть поставлена под сомнение и удалена.
Вы можете отредактировать эту статью, добавив ссылки на авторитетные источники. Эта отметка установлена 25 мая 2015 года. |
Научные труды
Книги
- «Восточные мученики» Авраама Исповедника. Текстологическое исследование, Ереван, 1976, 204 с. (на арм. яз.). Рецензии: Г. Мелконян, «Вестник общественных наук» АН Арм. ССР, 1977, № 5, с. 109–110 (на арм. яз.); Michel van Esbroeck. Abraham le Confesseur (Ve s.) traducteur des passions des martyrs perses, à propos d’un livre récent.– «Analecta Bollandiana», t. 95, Bruxelles, 1977, p. 169–179.
- Аноним Эдесский, Хроника. Перевод с оригинала, предисловие и примечания, «Иноязычные источники об Армении и армянах, вып. 12: Сирийские источники II» Ереван, 1982, 266 с. (на арм. яз.). Рецензии]. Г. Мелконян, «Вестник общественных наук» АН Арм. ССР, 1983, № 6, с. 96–98 (на арм. яз.); G. Dédéyan. «Revue des Études Arméniennes», N.S., t. XVII, Paris, 1983, p. 658–662.
- Древнеармянская переводная литература, «Издательство Советакан грох», Ереван, 1984, 60 с. (на арм. яз.).
- Древнеармянская переводная литература. Ереван, 1984, 52 с.
- La litterature arménienne ancienne de traduction, trad. franç. par Aïda Tcharkhtchyan, Erevan, 1984, 48 p.
- Textes Arméniens relatifs à S. Éphrem, édités par Lévon Ter-Pétrossian, «Corpus Scriptorum Christianorum Orientalium», vol. 473: Scriptores Armeniaci, tomus 15, Lovanii, in Aedibus E. Peeters, 1985, 123 p.
- Textes Arméniens relatifs à S. Éphrem, trad. franç par Bernard Outtier, «Corpus Scriptorum Christianorum Orientalium», vol. 474: Scriptores Armeniaci, tomus 16, Lovanii, in Aedibus E. Peeters, 1985.
- Роль сирийцев в культурной жизни Киликийской Армении в XII–XIII вв., «Арменологическая библиотека Базмавеп», вып. 28, Венеция – Св. Лазарь, 1989, 89 с. (на арм. яз.); резюме на французском: с 81–86).
- Ancient Armenian Translations (английский и западноармянский переводы книги «Древнеармянская переводная литература», переводчики: протоиерей Григор Магсутян и Нубар Купелян), St. Vartan Press, New York City, 1992, 112 p.
- Лекции по армянской церковной литературе V в. (Дидаскалия св. Григория Просветителя, Сборник «Ачахапатум», Гомилии Иоанна Мандакуни, «Опровержение канонов Халкидонского Собора» Тимофея Элура), издатель: архиепископ Езник Петросян, Сочи, 1993, 80 с. (на арм. яз.).
- Книга Псалмов, перевод с древнеармянского, «Новый восточноармянский перевод Ветхого и Нового Заветов Библии», Св. Эчмиадзин, 1994, с. 735–832 (на арм. яз.).
- The Armenian-Syriac cultural relations, translated by Boghos Sarajian, Sidawi Printing House, Damascus – Syria, 1997, 253 p. (арабский перевод книги «Восточные мученики» Авраама Исповедника. Текстологическое исследование»).
- Крестоносцы и армяне, том 1: Исследование (с. 3–140), переводы с французского и английского (с. 141–411), примечания (с. 413–467), приложение (с. 469–484), «Армянская библиотека фонда Галуста Гюлбенгяна», Ереван, 2005, 551 с. (на арм. яз.).
[Рецензии]: Торос Торанян, еженедельник «Арарат», Бейрут, № 23–29, 12.12.2005 (на арм. яз.); Азат Бозоян, газета «Арач», Париж, 4.06.2006 (на арм. яз.); Азат Бозоян, «Историко-филологический журнал», Ереван, 2006, № 1, с. 309–313 (на арм. яз.); Г. Арутюнян, «Вестник общественных наук» АН Армении, 2006, № 3, с. 245–248 (на арм. яз.).
- Крестоносцы и армяне, том 2: Историко-политологическое исследование – Право престолонаследия и легитимность власти в Киликийской Армении, «Армянская библиотека фонда Галуста Гюлбенгяна», Ереван, 2007, 672 с. (на арм. яз.).
[Рецензия]: Азат Бозоян, «Историко-филологический журнал», Ереван, 2007, № 3, с. 220–230 (на арм. яз.).
- Ancient Armenian Translations, translated from Armenian by professor of Hokkaido University Toda Satoshi, Tokyo, 2013, 25 p. (Японский перевод книги «Древнеармянская переводная литература»).
Статьи
- Авраам Исповедник и его литературное наследие, «Эчмиадзин», 1971, № 3, с. 56–63 (на арм. яз.).
- Место жития Милеса в сборнике Маруты Майферкатского.– «VII годичная научная сессия Ленинградского отделения Института востоковедения Академии наук СССР (краткие сообщения)». М.–Л., 1971, с. 38–40.
- Житие Милеса и его переводы.– «Вестник общественных наук» АН Арм. ССР, 1971, № 10, с. 45–53.
- Сборник Маруты Майферкатского как историко-литературный памятник (проблемы источниковедения).– Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук. Л., 1972.
- Два сирийских агиографических памятника, известных по армянскому переводу (мартирий Иаздандухт и мартирий Бардишо).– «Палестинский сборник», вып. # (88). Л., 1974, с. 144–151.
- Фонетика среднеармянского языка согласно сирийским источникам, «Историко-филологический журнал», Ереван, 1974, № 3, с. 139–154 (на арм. яз.).
- Армянский перевод Псалмов и его архетип, «Эчмиадзин», 1975, № 1, с. 41–51, № 4, с. 37–45, № 6, с. 58–64, № 9, с. 49–57, 1976, № 8/9, с. 22–24 (на арм. яз.).
- О значении предисловия к сборнику Маруты Майферкатского – «Древний Восток», № 2. Ереван, 1976, с. 238–250, резюме на английском, с. 310.
- «Элегия о падении Эдессы» Нерсеса Шнорали и сирийская литература эпохи, в кн. «Нерсес Шнорали, сборник статей», Ереван, 1977, с. 201–211 (на арм. яз.).
- О значении древнеармянских переводов сочинений Ефрема Сирина. – «Конференция по истории средневековой письменности и книги. Тезисы докладов». Ереван, 1977, с. 93–94.
- К вопросу о датировке «Истории Тарона» (по поводу книги К. В. Айвазяна).– «Вестник Ереванского университета», 1977, № 3, с. 143–159. [Рецензия]: Patrick Donabédian. «Revue des Études Arméniennes», N. S. 14, Paris, 1980, p. 481–482.
- Характерные черты начального периода армяно-сирийских литературных отношений. «Тезисы докладов III всесоюзной конференции семитологов, посвященной памяти акад. Г. В. Церетели». Тбилиси, 1977, с. 98–99.
- Мадраше Ефрема Сирина. Текстологические уточнения, «Андес амсореа», № 92, Вена, 1978, с. 15–48 (на арм. яз.).
- «История Тарона» в свете «критики» К. В. Айвазяна. – «Литературная Армения», 1978, № 2, с. 102–108. [Рецензия]: Patrick Donabédian. «Revue des Études Arméniennes», N. S. 14, Paris, 1980, p. 481–482.
- «Житие святого Даниила Галашского», приписываемое Иакову Серугскому, «Эчмиадзин», 1979, № 3, с. 22–40 (на арм. яз.).
- L’attribution du recueil des passions des martyrs perses à Maroutha de Maypherqat. – «Analecta Bollandiana», t. 97, Bruxelles, 1979, p. 129–130.
- Армяне в средневековом Нисибине и в южных областях Великой Армении, «Историко-филологический журнал», Ереван, 1979, № 3, с. 80–92 (на арм. яз.).
- Крупнейший исследователь армяно-сирийских отношений – Ерванд Тер-Минасян, «Эчмиадзин», 1980, № 2–3, с. 64–69 (на арм. яз.).
- Маштоцовские традиции и армянская миссия в стране Гуннов по Захарию Ритору, «Историко-филологический журнал», Ереван, 1981, № 1, с. 107–119 (на арм. яз.).
- Архетип армянского перевода «Катехез» Кирилла Иерусалимского, «Эчмиадзин», 1981, № 11–12, с. 42–48 (на арм. яз.).
- Опыт периодизации древнеармянской переводной литературы, «Эчмиадзин», 1982, № 4, с. 45–52 (на арм. яз.).
- «Толкование Восьмикнижия» Евсевия Эмесского и вопросы теории перевода в армянской литературе V в., «Историко-филологический журнал», Ереван, 1982, № 4, с. 56–68 (на арм. яз.).
- Вдумчивый историк и обаятельный человек – Гайк Мелконян, «Эчмиадзин», 1983, № 1, с. 57–60 (на арм. яз.).
- Архетип армянского перевода «Шестоднева» Василия Кесарийского, «Историко-филологический журнал», Ереван, 1983, № 2–3, с. 264–278 (на арм. яз.).
- Отголоски «Дидаскалии Григория Просветителя» в искусстве хачкаров, «Эчмиадзин», 1984, № 4, с. 47–51 (на арм. яз.).
- IX глава книги Даниила, переведенная с сирийского на армянский в V в., «Вестник Матенадарана», вып. 14, Ереван, 1984, с. 187–194 (на арм. яз.).
- La plus ancienne traduction arménienne des Chroniques: Étude préliminaire. – «Revue des Études Arméniennes», N. S. 18, Paris, 1984, p. 215–225.
- Памятники древнеармянской переводной литературы: вступительная статья к кн.: «Книга Бытия, критический текст, подготовленный А.С. Зейтуняном», Ереван, 1985, с. 5–78 (на арм. яз.).
- Сирийские источники «Дидаскалии Григория Просветителя», «Вестник Матенадарана», вып. 15, Ереван, 1986, с. 95–109 (на арм. яз.).
- Сиро-армянские литературные связи в IV–V вв. (Роль сирийской литературы в формировании древнеармянской словесности).– Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук. Л., 1986, 34 с.
- Греческие и сирийские литературные памятники, сохранившиеся в древних армянских переводах. – В кн.: Армянская и русская средневековые литературы. Ереван, 1986, с. 57–75.
- К методологии изучения классических армянских переводов с сирийского. – «Тезисы докладов Международной конференции по средневековой армянской литературе». Ереван, 1986, с. 202–203.
- Роль сирийцев в культурной жизни Киликийской Армении в XII–XIII вв., «Базмавеп», Венеция, 1987, с. 122–161 (на арм. яз.).
- Армянский перевод жития св. Гераклида Кипрского «Эчмиадзин», 1987, № 9–10, с. 102–104 (на арм. яз.).
- Сирийская редакция Агафангела (армянский перевод, вступление и примечания), «Эчмиадзин», 1987, № 11–12, с. 83–89; 1988, № 5–6, с. 44–54; 1989, № 4–6, с. 90–99 (на арм. яз.).
- Сирийские источники об армяно-сирийских отношениях в XII–XIII вв., «Базмавеп», Венеция, 1988, с. 112–154 (на арм. яз.). Резюме на французском – с. 149–154.
- По поводу 1500-летнего юбилея «Истории Армении» Мовсеса Хоренаци, газета «Айастани Анрапетутюн», 5.10.1991. Переиздание: Левон Тер-Петросян, Избранное, Ереван, 2006, с. 235–239 (на арм. яз.).
- Предисловие к кн. «Левон Хачикян, Толкование Бытия Егише», Ереван, 1992, с. 7–18 (на арм. яз.).
- Préface du livre «Claude Mutafian, Le royaume arménien de Cilicie. XIIe–XIVe siècle», Paris, 1993, p. 8–11.
- «Толкование Иова» Ефрема Сирина как источник Езника Кохбаци, «Вестник Матенадарана», вып. 16, Ереван, 1994, с. 7–15 (на арм. яз.).
- Памятники древнеармянской переводной литературы, «Пайкар» (журнал), Ереван, 1996, № 7–8, с. 6–21. Переиздание из: «Книга Бытия, критический текст, подготовленный А.С. Зейтуняном», Ереван, 1985, с. 29–78 (на арм. яз.).
- Культурно-историческая ценность и научное значение армянского перевода Библии, «Библейская Армения: сборник материалов международной конференции», Ереван, 2005, с. 454–460. Переиздание из: «Книга Бытия, критический текст, подготовленный А.С. Зейтуняном», Ереван, 1985, с. 29–40 (на арм. яз.).
- К 50-летию основания Академии наук Армении, газета «Айастани Анрапетутюн», 26.05.1994. Переиздание: Левон Тер-Петросян, Избранное, Ереван, 2006, с. 411–416 (на арм. яз.).
- К 75-летнему юбилею Ереванского государственного университета, газета «Айастани Анрапетутюн», 12.10.1994. Переиздание: Левон Тер-Петросян, И
Избранное, Ереван, 2006, с. 439–443 (на арм. яз.).
Рецензии
- Памятники армянской агиографии, вып. I, перевод с древнеармянского, вступительные статьи и примечания К. С. Тер-Давтян. Ереван, 1973, 328 с. – «Палестинский сборник», вып. 25 (88). Л., 1974, с. 183–185.
- Иноязычные источники об Армении и армянах, т. 8. Сирийские источники, вып. 1, перевод с оригинала, предисловие и примечания Г. Г. Мелконяна. Ереван, 1976, 478 с. (на арм. яз.) – «Византийский временник», т. 39. М., 1978, с. 259–260.
- GUY LAFONTAINE. La version arménienne des oeuvres d’Aphraate le Syrien, «Corpus Scriptorum Christianorum Orientalium» 382, Arm. 7 (texte), 383, Arm. 8 (traduction), Louvain, 1977, «Историко-филологический журнал», Ереван, 1978, № 2, с. 242–244 (на арм. яз.).
- LOUIS LELOIR. Paterica armeniaca a P. P. Mechitaristis edita (1855) nunc latine reddita, «Corpus Scriptorum Christianorum Orientalium», t. I (vol. 353 Subs. 42), 1974; t. II (vol. 361 Subs. 43), 1975; t. III (vol. 371 Subs. 47), 1976, t. IV (vol. 379 Subs. 51), Louvain, 1976, «Историко-филологический журнал», Ереван, 1979, № 1, с. 255–257 (на арм. яз.).
- Moses Khorenatsci, History of the Armenians. Translation and Commentary on the Literary Sources by Robert W. Thomson. Harvard University Press, Cambridge, Massachusetts, London, England, 1978, «Историко-филологический журнал», Ереван, 1980, № 1, с. 268–270 (на арм. яз.).
- Prof. Thomson’s Edition of Khorenatsi Reviewed in Armenia. – «Armenian Mirror-Spectator», Boston, 21 Febr. 1981 (английский перевод предыдущей рецензии).
- IRÉNÉE DE LYON. Nouveaux fragments arméniens de l’Adversus Haereses et de l’Epideixis. Introduction, traduction latine et notes par Charles Renoux. «F. Graffin, Patrologia Orientalis», t. XXXIX, fasc. 1, No 178, Brepols, Turnhout/Belgique, 1978, «Историко-филологический журнал», Ереван, 1981, № 4, с. 300–301 (на арм. яз.).
- PHILON D’ALEXANDRIE, Quaestiones et Solutiones in Genesim, I et II, e versione armeniaca. Introduction, traduction et notes par Charles Mercier, «Les oeuvres de Philon d’Alexandrie, publiées sous le patronage de l’Université de Lyon. 34A», Paris, 1979, «Историко-филологический журнал», Ереван, 1981, № 4, с. 302–303 (на арм. яз.).
- FOLKER SIEGERT. Drei hellenistisch-jüdische Predigten. Ps-Philon: «Über Jona», «Über Simson» und «Über die Gottesbezeichnung, wohltätig verzehrendes Feuer», I, Übersetzung aus dem Armenischen und sprachliche Erläuterungen (Wissenschaftliche Untersuchungen zum Neuen Testament. 20), Tübingen, 1980, «Историко-филологический журнал», Ереван, 1981, № 4, с. 303–304 (на арм. яз.).
- GERARD GARITTE, Scripta disciecta (1941–1977), t. I–II (Publications de l’Institut Orientaliste de Louvain, 21–22), Louvain, 1980, XXIX + 817 p., «Историко-филологический журнал», Ереван, 1984, № 1, с. 196–199 (на арм. яз.).
- CLAUDE E. COX. The Armenian Translation of Deuteronomy (University of Pennsylvania. Armenian Texts and Studies, 2), Scholars Press, Chico, California, 1981, XXIV + 415 p., «Историко-филологический журнал», Ереван, 1984, № 1, с. 199–202 (на арм. яз.).
- GABRIELE WINKLER. Das Armenische Initiationsrituale, Entwicklungsgeschichtliche und liturgievergleichende Untersuchung der Quellen des 3. bis 10. Jahrhunderts (Orientalia Christiana Analecta, 217), Roma, 1982, 476 S., «Историко-филологический журнал», Ереван, 1984, № 1, с. 203–205 (на арм. яз.).
- Жанры армянской средневековой литературы. Ереван, 1984.– «Литературная Армения», 1985, № 8, с. 99–104.
- HÉSYCHIUS DE JÉRUSALEM. Homélies sur Job. Version arménienne. Edition, introduction et notes par Charles Renoux, traduction par Charles Mercier et Charles Renoux. – In: F. Graffin, Patrologia Orientalis, t. 42, fasc. 1–2, № 190–191, Brepols, Turnhout/Belgique, 1983, 612 p., «Историко-филологический журнал», Ереван, 1987, № 4, с. 210–214 (на арм. яз.).
- CHARLES RENOUX. La Chaîne arménienne sur les Epîtres Catholiques. I. La Chaîne sur l’Epître de Jacques. – In: F. Graffin, Patrologia Orientalis, t. 43, fasc. 1, № 193, Brepols, Turnhout/Belgique, 1985, 160 p., «Историко-филологический журнал», Ереван, 1987, № 4, с. 214–217 (на арм. яз.).
- CLAUDE E. COX, Hexaplaric Materials Preserved in the Armenian Version. – Society of Biblical Literature. Septuagint and Cognate Studies Series, 21.– Scholars Press, Atlanta, Georgia, 1986, XV + 236 p., «Историко-филологический журнал», Ереван, 1987, № 4, с. 217–220 (на арм. яз.).
- Е. Н. Мещерская. Легенда об Авгаре – раннесирийский литературный памятник (Исторические корни в эволюции апокрифической легенды). М., 1984, 250 с.– «Палестинский сборник», вып. 29 (92). Л., 1987, с. 179–182.
Редактированные книги
- «Нерсес Шнорали»: сборник статей, Ереван, 1977 (на арм. яз.).
- К.С. Тер-Давтян, Армянская агиография XI–XV вв., Ереван, 1980 (на арм. яз.).
- «Шестоднев» Василия Кесарийского: Критический текст древнеармянского перевода, подготовил к изданию Ким Мурадян, Ереван, 1984 (на арм. яз.).
- Книга Бытия: Критический текст древнеармянского перевода, подготовил к изданию А.С. Зейтунян, Ереван, 1985 (на арм. яз.).
- П.П. Антабян, Вардан Аревелци: жизнь и деятельность, книга I, Ереван, 1987 (на арм. яз.).
- П.П. Антабян, Вардан Аревелци: жизнь и деятельность, книга II, Ереван, 1989 (на арм. яз.).
- Е.Н. Мещерская, Деяния Иуды Фомы (культурно-историческая обусловленность раннесирийской легенды), Москва, «Наука», Главная редакция восточной литературы, 1990, 243 с.
- Левон Хачикян, «Толкование Бытия» Егише, Ереван, 1992 (на арм. яз.).
- Пророчество Иеремии, перевод с древнеармянского Погоса Хачатряна, «Новый восточноармянский перевод Ветхого и Нового Заветов Библии», Св. Эчмиадзин, 1994, с. 1154–1257 (на арм. яз.).
Неизданное
(полные или полузавершенные монографии, статьи и доклады, в машинописном и рукописном виде хранящиеся в «Архиве Первого президента Армении»)
- Сиро-армянские литературные связи в IV–V вв. (роль сирийской культуры в формировании древнеармянской словесности): докторская диссертация, 467 с.
- Сирофильский армянский язык (Влияние сирийского на классический армянский язык), 300 с.
- Армяно-сирийская библиография, 200 с. (на арм. яз.).
- Древнейший армянский перевод «Церковной истории» Евсевия Кесарийского.
- Об идентификации Андреаса Византийского и обстоятельствах армянского перевода его «Пасхалия».
- К вопросу архетипа армянского перевода «Посланий» Игнатия Антиохийского.
- Греческие апокрифы, переведенные на армянский с сирийского.
- О двух греческих литературных памятниках, предположительно переведенных с сирийского на армянский: а. Список участников Никейского Собора; б. «Толкование евангелия от Иоанна» Иоанна Хризостома.
- Языковая и текстологическая характеристика армянского перевода сборника гомилий Афраата (на арм. яз.).
- Армянский перевод гомилий Зиновия Амидского, ученика Ефрема Сирина.
- Армянские переводы сочинений Ефрема Сирина. Текстологический и библиографический обзор.
- Армянский перевод «Книги веры» Ефрема Сирина: предисловие и критический текст, в соавторстве с французским арменистом Бернаром Утье.
- Армянский перевод «Толкования Иезекиила» Ефрема Сирина: предисловие и критический текст.
- Классические армянские переводы сирийских апокрифов.
- Употребление Селевкидского летосчисления в древнеармянской словесности (на арм. яз.).
- Средневековая оценка армяно-сирийских отношений (на арм. яз.).
- Армянский перевод сирийского жития Авраама Кидунского: предисловие и критический текст.
- Роль сирийского монастыря Джаукат (Гавикат) в отношениях Киликийского армянского королевства с Иаковитской церковью (на арм. яз.).
- Об одной специфической конструкции будущего времени глагола в армянских переводах с сирийского (на арм. яз.).
- Изучение научных и философских памятников древнеармянской переводной литературы в Советскую эпоху (на арм. яз.).
- К методологии преподавания дисциплины «Армянская церковная литература» (на арм. яз.).
- Армения и Сирия в III–XIV веках (на арм. яз.).
- Проявления «тенденциозности» в армянских переводах V века (доклад).
- Характерные черты начального периода армяно-сирийских литературных отношений (доклад).
- О значении древнеармянских переводов сочинений Ефрема Сирина (доклад).
- Сирийские рукописи Матенадарана: Краткое описание (на арм. и русск. яз.).
- Заметки о Генеральном каталоге рукописей Матенадарана (на арм. яз.).
Общественно-политические труды
(Из числа тысяч публикаций, разбросанных в разноязычной печати, в этот список включены только те материалы, которые представлены сборниками и отдельными брошюрами)
- Предвыборная программа, Ереван, 1996, 16 с. (на арм. яз.).
- Война или мир?, «Консервативная библиотека Шем», вып. 4, Ереван, 2001, 36 с. (на арм. яз.).
- Будущее стучится в дверь, «Консервативная библиотека Шем», вып. 10, Ереван, 2002, 40 с. (на арм. яз.).
- Избранное. Выступления, статьи, интервью: 1983–1998 гг., Ереван, 2006, 728 с. (на арм. яз.).
- Анатомия и механика «Бандократии», издание Центра «Армат», Ереван, 2007, 42 с. (на арм. яз.).
- Анатомия «Бандократии», Ереван, 2007, 28 с.
- The anatomy of «Bandocracy». Engl. transl. by Alexander Arzoumanian and Melissa Brown, Yerevan, 2007, 26 p.
- Дружеская беседа, Ереван, 2007, 32 с. (на арм. яз.).
- Дружеская беседа, Ереван, 2007, 25 с.
- A friendly Talk. Engl. transl. by Alexander Arzoumanian and Melissa Brown, Yerevan, 2007, 23 p.
- История, идеология, типология, Ереван, 2007, 42 с. (на арм. яз.).
- История, идеология, типология, Ереван, 2007, 32 с.
- History, Ideology, Typology. Engl. transl. by Alexander Arzoumanian and Melissa Brown. Yerevan, 2007, 30 p.
- Предвыборная программа или неспешные раздумья, Ереван, 2008, 32 с. (на арм. яз.).
- Предвыборная программа или неспешные раздумья, Ереван, 2008, 32 с.
- Выступление на Конгрессе Общенародного движения, Ереван, 2008, 34 с. (на арм. яз.).
- Возвращение. Выступления, интервью, пресс-конференции: 2007–2009 гг., Ереван, 2009, 380 с. (на арм. яз.).
- Армяно-турецкие отношения, Ереван, 2009, 96 с. (на арм. яз.).
- Армянский геноцид. Взгляд с точки зрения государственности, Ереван, 2015, 160 с. (на арм. яз.).
- Противостояние. Выступления, статьи, интервью: 2009–2015 гг. (на арм. яз., в печати).
Главы правительств
- Вазген Манукян /13 августа 1990 — 22 ноября 1991/
- Гагик Арутюнян /22 ноября 1991 — 30 июля 1992/
- Хосров Арутюнян /30 июля 1992 — 2 февраля 1993/
- Грант Багратян /2 февраля 1993 — 4 ноября 1996/
- Армен Саркисян /4 ноября 1996 — 20 марта 1997/
- Роберт Кочарян /20 марта 1997 — 9 апреля 1998/
Видео
- 2002: «Рукопись независимости», The manuscript of Independence — режиссёр Мкртчян Левон Гайкович[www.youtube.com/watch?v=w-T8ouZXm28&feature=related]
- www.youtube.com/watch?v=EERMf2jdMlc&feature=related
- www.youtube.com/watch?v=sCOGxwGooHE&feature=related
Напишите отзыв о статье "Тер-Петросян, Левон Акопович"
Примечания
- ↑ 1 2 [www.ilur.am/news/view/42415.html Լեւոն Տեր-Պետրոսյանի լրացված կենսագրությունը] (арм.)
- ↑ [www.kavkaz-uzel.ru/articles/123243/ Тер-Петросян Левон Акопович. — Кавказский узел]
- ↑ [news.bbc.co.uk/hi/russian/in_depth/newsid_4685000/4685141.stm Том де Ваал. Черный сад. Армения и Азербайджан между миром и войной (глава 17). — ВВС Russia, 15.07.2005]
- ↑ Центризбирком Армении зарегистрировал девять кандидатов в президенты. — Новости-Армения, 18.01.2008
- ↑ [news.am/rus/news/133854.html Левон Тер-Петросян вспомнил о своём возрасте и отказался от участия в выборах президента Армении]
- ↑ [newsarmenia.ru/politics/20141010/43111842.html Новости - Армения]
Ссылки
|
Тер-Петросян, Левон Акопович на Викискладе? |
|---|
- [www.levonforpresident.com/ Official Levon for President 2008 campaign website]
- Тер-Петросян, Левон — статья в Лентапедии. 2012 год.
- [www.kommersant.ru/doc.aspx?DocsID=833136 Левон Тер-Петросян: нужно демонтировать криминальную структуру власти. Интервью. Коммерсант, 6 декабря 2007 г.]
- [www.peoples.ru/state/king/armenia/ter-petrosyan/ Биография]
- [www.youtube.com/watch?v=1UHxh0lqh3U&feature=related]
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи желательно?:
|
| ||||||
Отрывок, характеризующий Тер-Петросян, Левон Акопович
Х8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.
От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.
Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.
Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Когда уже яма была вся засыпана, послышалась команда. Пьера отвели на его место, и французские войска, стоявшие фронтами по обеим сторонам столба, сделали полуоборот и стали проходить мерным шагом мимо столба. Двадцать четыре человека стрелков с разряженными ружьями, стоявшие в середине круга, примыкали бегом к своим местам, в то время как роты проходили мимо них.
Пьер смотрел теперь бессмысленными глазами на этих стрелков, которые попарно выбегали из круга. Все, кроме одного, присоединились к ротам. Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту. Толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами.
– Ca leur apprendra a incendier, [Это их научит поджигать.] – сказал кто то из французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем нибудь в том, что было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и пошел прочь.
После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.
Вокруг него в темноте стояли люди: верно, что то их очень занимало в нем. Ему рассказывали что то, расспрашивали о чем то, потом повели куда то, и он, наконец, очутился в углу балагана рядом с какими то людьми, переговаривавшимися с разных сторон, смеявшимися.
– И вот, братцы мои… тот самый принц, который (с особенным ударением на слове который)… – говорил чей то голос в противуположном углу балагана.
Молча и неподвижно сидя у стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза. Но только что он закрывал глаза, он видел пред собой то же страшное, в особенности страшное своей простотой, лицо фабричного и еще более страшные своим беспокойством лица невольных убийц. И он опять открывал глаза и бессмысленно смотрел в темноте вокруг себя.
Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.
– А много вы нужды увидали, барин? А? – сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы. Маленький человек в ту же секунду, не давая Пьеру времени выказать свое смущение, заговорил тем же приятным голосом.
– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
