Те-Ке

Те-Ке
Боевая масса, т	4,75
Компоновочная схема	отделение управления спереди, моторное сзади
Экипаж, чел.	2
История
Количество выпущенных, шт.	ок. 600
Размеры
Длина корпуса, мм	3680
Ширина корпуса, мм	1800
Высота, мм	1770
Клиренс, мм	340
Бронирование
Лоб корпуса (верх), мм/град.	12
Борт корпуса (верх), мм/град.	16
Лоб башни, мм/град.	12
Борт башни, мм/град.	12
Корма рубки, мм/град.	12
Вооружение
Калибр и марка пушки	37-мм Тип 94
Длина ствола, калибров	36,7
Боекомплект пушки	66
Пулемёты	1 × 7,7-мм Тип 97
Подвижность
Тип двигателя	4-цилиндровый дизельный воздушного охлаждения
Мощность двигателя, л. с.	60
Скорость по шоссе, км/ч	40
Запас хода по шоссе, км	250
Тип подвески	тип Хара
Преодолеваемый подъём, град.	35°
Преодолеваемый ров, м	1,6
Преодолеваемый брод, м	0,8

Тип 97, «2597», «Те-Ке» — японский малый танк времён Второй мировой войны. По западной классификации относился к танкеткам. Был разработан для замены устаревшего малого танка Тип 94 и находился в производстве с 1937 по 1942 год. Оказался удачной конструкцией и активно использовался в Китае, Бирме, Малайе и на островах Тихого океана до самого конца войны.

В войсках «Те-Ке» применялся обычно для разведки, связи и задач охранения, но высокие для своего класса характеристики позволяли порой использовать его и для поддержки пехоты. Помимо этого, как и большинство танкеток, он использовался в роли бронированного тягача.

История создания

Очевидная слабость вооружения малого танка Тип 94 заставила японцев искать возможности его усиления уже вскоре после начала серийного выпуска. В 1935 году был построен прототип с 37-мм пушкой, но рассчитанная на пулемёт башня оказалась слишком тесной, а орудие — слишком мощным для столь лёгкой машины. В сентябре 1937 года фирмой «Мицубиси» был построен первый прототип нового танка, сохранявший компоновку танка Тип 94 с передним расположением двигателя. Несмотря на то, что испытания показали значительное его превосходство над предшественниками, было решено отказаться от переднемоторной компоновки из-за того, что размещение командира и механика-водителя в разных отсеках мешало координации действий экипажа. К ноябрю того же года был готов второй прототип танка, с размещением двигателя в кормовой части танка, а механика-водителя и командира — в объединённом переднем отделении. Также, перемещение моторного отделения позволило изменить конструкцию двигателя, повысив его мощность с 60 до 65 л. с. По результатам испытаний обоих прототипов, лучшим был признан вариант классической компоновки, который и был принят на вооружение под обозначением Тип 97.

Серийно «Те-Ке» выпускался с 1937 по 1942 год; общий выпуск, по разным данным, составил от 593 до 616 машин, не считая конструкций на его базе, подавляющее большинство из которых было произведено в 1939—1940 годах.

Конструкция

Компоновка танка с задним расположением двигателя и передним — агрегатов трансмиссии. Отделение управления объединено с боевым. Экипаж состоял из двух человек — механика-водителя и командира, выполнявшего также функции наводчика-заряжающего. Радиостанция на танках отсутствовала.

Корпус танка собирался из катаных поверхностно закалённых броневых листов на каркасе из подкладных труб и уголков, при помощи болтов и заклёпок, в некоторых местах при помощи сварки. Сильно наклонённая верхняя лобовая деталь имела толщину 12 мм, а бортовые листы с меньшими углами наклона имели, что очень необычно для танков, бо́льшую толщину — 16 мм. С внутренней стороны корпуса крепился асбестовый подбой, частично защищавший экипаж от осколков и рикошетирующих пуль, а также предохранявший от ударов о броню. Какие-либо смотровые приборы отсутствовали, всё наблюдение за полем боя велось через смотровые щели, не закрытые бронестёклами. В корпусе и башне танка имелись бойницы для стрельбы из личного оружия, закрывавшиеся заслонками.

Основным вооружением танка являлась 37-мм пушка Тип 94, с клиновым затвором, аналогичная пушке лёгкого танка «Ха-Го» ранних выпусков. Её бронебойный снаряд массой 0,67 кг при начальной скорости 575 м/с на дистанции 300 м пробивал 35 мм брони при угле встречи 90°. Орудие устанавливалось в башне на вертикальных и горизонтальных цапфах, позволявших помимо вертикальной наводки осуществлять также ограниченную наводку в горизонтальной плоскости без поворота башни. Какие-либо механизмы наведения, как и на других ранних японских танках, отсутствовали, наводка осуществлялась качанием орудия при помощи специального плечевого упора. Боекомплект орудия составлял 66 бронебойных и осколочно-фугасных унитарных выстрелов. После модификации на «Те-Ке» ставился также 7,7-мм пулемёт Тип 97, спаренный с пушкой. Боекомплект пулемёта составлял 1750 патронов.

На танках «Те-Ке» устанавливались рядные 4-цилиндровые двухтактные дизели «Икегаи» воздушного охлаждения, мощностью 60 л. с. Трансмиссия танка состояла из главного редуктора, четырёхступенчатой коробки передач, карданного вала, бортовых фрикционов и одноступенчатых бортовых редукторов.

Ходовая часть выполнялась по схожей с Тип 94 поздних серий схеме, с четырьмя опорными катками и опущенным на землю ленивцем, но, в отличие от Тип 94, опорные катки были сдвоенными, а ленивец значительно увеличился в диаметре. Подвеска была выполнена по стандартной для японских танков конструкции Т. Хара — попарно подвешенные на балансирах опорные колёса при помощи системы рычагов соединялись с укрытыми в расположенных вдоль корпуса продольных трубах спиральными пружинами. Гусеницы стальные, мелкозвенчатые с открытым шарниром, с шагом трака 76 мм и шириной 200 мм.

Машины на базе «Те-Ке»

В ходе японских довоенных экспериментов с радиоуправляемыми танками, на базе «Те-Ке» была построена машина для управления радиоуправляемыми танкетками «Нагаяма» на поле боя, но до серийного выпуска дело так и не дошло.

Тип 98, «Со-Да»

Поскольку использовать довольно совершенный «Те-Ке» в качестве бронированного тягача, как старые Тип 94, было нерационально, на его базе в 1938 году был создан бронетранспортёр, предназначенный для перевозки грузов или личного состава, а также для использования в роли бронированного тягача. Двигатель был перенесён в переднюю часть слегка удлинённого корпуса, в результате чего в открытом сверху корпусе «Со-Да» мог перевозить 4—6 человек десанта. Было построено около полусотни машин. На базе «Со-Да» выпускались также специализированные машины, такие как машина артиллерийских наблюдателей, кабелеукладчик, машина для запуска разведывательных аэростатов и импровизированная 37- или 47-мм противотанковая САУ, подобная по конструкции САУ «Со-То».

Боевое применение

Первое боевое применение «Те-Ке» состоялось уже в 1939 году, когда 4 машины из состава 3-го танкового полка приняли участие в боях на Халхин-Голе. «Те-Ке» участия в лобовых атаках на советские позиции не принимали, а использовались по назначению, вследствие чего остались в числе немногих уцелевших в тех боях японских танков.

С началом войны на Тихом океане, «Те-Ке», наряду со всё ещё многочисленными в войсках Тип 94, применялись почти везде, где вели бои японские войска. Малые танки обычно сводились в отдельные танковые роты и занимались ведением разведки, а также применялись как связные машины. Поэтому в боях они участвовали сравнительно редко, несмотря на то, что по своим параметрам лишь немногим уступали лёгким танкам «Ха-Го». Небольшие масса и размеры позволяли порой применять «Те-Ке» для поддержки пехоты там, где не могли пройти даже лёгкие «Ха-Го», например, во время наступления в Малайе в декабре 1941 — январе 1942 года.

После 1945 года большинство «Те-Ке», наряду с другой бронетехникой, захваченной советскими войсками при разгроме Квантунской армии, были переданы Народно-освободительной армии Китая, в которой они использовались до конца 1950-х годов.

Оценка машины

Конструкция

«Те-Ке» был довольно типичным продуктом японского танкостроения периода Второй мировой. Корпус машины был крайне ужат даже по японским меркам, что, хоть и позволило увеличить защищённость танка, значительно ухудшало условия работы экипажа. Например, для открытия люка механика-водителя приходилось отворачивать башню, потому как в противном случае люк блокировался стволом пушки. В случае пожара танка заклинивание башни могло стоить механику-водителю жизни. Из-за одноместной башни на командира ложились также обязанности по обслуживанию орудия, что отнюдь не облегчало выполнение его основных обязанностей. Ещё одним следствием крайне ужатой компоновки являлось также отсутствие какой-либо радиостанции даже на машинах позднего выпуска, что серьёзно снижало эффективность танка в разведывательно-связной роли. Помимо этого, бедой «Те-Ке», как и другой японской бронетехники, было отсутствие смотровых приборов, поскольку открытые смотровые щели создавали большой риск поражения экипажа свинцовыми брызгами или даже случайными пулями.

Недостатком «Те-Ке» раннего выпуска являлось и отсутствие пулемёта, но на более поздних машинах это было исправлено, причём пулемёт был размещён в спаренной с пушкой установке — очень необычное решение для японских танков, даже на поздних образцах которых сохранялась установка пулемёта в корме башни, несмотря на продемонстрированную на практике неудачность такого решения.

Оценка боевого применения

Во Второй мировой японцы сравнительно успешно использовали свои малые танки, собирая их в отдельные роты и отдельные взводы штабного резерва, предназначавшиеся для разведки, а в ходе войны и в качестве связных машин, из-за недостаточно налаженной в войсках системы связи. Также танк поступал в роты бронеавтомобилей в составе кавалерийских и пехотных частей. Помимо своих основных задач, сравнительно мощное вооружение (это был самый лёгкий серийный танк с 37-мм орудием в мире, другие танки схожей массы были вооружены лишь пулемётами, в лучшем случае — 20-мм пушками) в сочетании с неплохой для своего класса защитой и высокой проходимостью, позволяли порой довольно эффективно использовать «Те-Ке» для поддержки пехоты в местностях, недоступных для более тяжёлых машин.

Тем не менее, «Те-Ке» в боях оказывался слабее большинства танков противника, за исключением разве что английских танкеток; впрочем, некоторые из них, вооружённые 12,7-мм пулемётами, вполне могли пробить броню «Те-Ке» бронебойной пулей. Даже против лёгкого танка M3 «Стюарт» устаревшая 37-мм пушка была малоэффективна, тогда как бронирование «Те-Ке» способно было защитить его полностью только от пуль винтовочного калибра.

Аналоги

По массе «Те-Ке» занимал промежуточное положение между большинством танкеток и лёгкими танками. Наиболее близкими аналогами его можно считать британские лёгкие танки/танкетки Mk VI, советский лёгкий танк Т-40 и французский лёгкий AMR 33. Все они, обладая примерно одинаковым с «Те-Ке» противопульным бронированием, значительно уступали ему в вооружении, на Т-40 состоявшем из 12,7-мм пулемёта или 20-мм пушки, на Mk VI из 12,7-мм пулемёта, а на AMR 33 и вовсе из 7,5-мм пулемёта. Однако все они превосходили «Те-Ке» в подвижности, хотя это и не являлось серьёзным недостатком «Те-Ке» с учётом характера местности на тихоокеанском театре военных действий.

Где можно увидеть

До нашего времени в музеях сохранилось несколько экземпляров «Те-Ке».

• Россия — Музей бронетанкового вооружения и техники в подмосковной Кубинке.
• Нидерланды — Музей Королевской армии в Делфте. Этот «Те-Ке» был после капитуляции Японии захвачен индонезийцами, а в 1947 году был отбит у них голландскими войсками.
• США — музей Паттона в Форт-Ноксе.
• Австралия — Мельбурнский танковый музей.
• Два «Те-Ке», на острове Чуук (Палау) и Новой Гвинее, оба находятся на открытом воздухе и в плохом состоянии.

Литература

• П. Н. Сергеев. Танки Японии во Второй мировой войне. — Киров, 2000.
• С. Л. Федосеев. Бронетанковая техника Японии 1939—1945. — М.: Моделист-конструктор, 1995. — 36 с. — (Бронеколлекция № 3 / 1995).
• IJA Lieutenant-General (Retd) T. Hara. Japanese light tanks, cars and tankettes. — 1973. — (AFV/Weapons Profiles, № 54).
• L. Ness. Jane’s World War II Tanks and Fighting Vehicles: The Complete Guide. — London: Jane’s Information Group / Harper Collins Publishers, 2002. — 237 p. — ISBN 0-00711-228-9.

Ссылки

• [www.wwiivehicles.com/japan/tankettes/type-97-te-ke.asp Japan’s Type 97 Te-Ke] (англ.). World War II Vehicles. [www.webcitation.org/65nQsHmsV Архивировано из первоисточника 28 февраля 2012].
• [www3.plala.or.jp/takihome/teke.htm Type 97 Tankette «Te-Ke»] (англ.). IJA Page. [www.webcitation.org/65nQrnP0g Архивировано из первоисточника 28 февраля 2012].

Отрывок, характеризующий Те-Ке

Так думал князь Андрей, слушая толки, и очнулся только тогда, когда Паулучи позвал его и все уже расходились.
На другой день на смотру государь спросил у князя Андрея, где он желает служить, и князь Андрей навеки потерял себя в придворном мире, не попросив остаться при особе государя, а попросив позволения служить в армии.


Ростов перед открытием кампании получил письмо от родителей, в котором, кратко извещая его о болезни Наташи и о разрыве с князем Андреем (разрыв этот объясняли ему отказом Наташи), они опять просили его выйти в отставку и приехать домой. Николай, получив это письмо, и не попытался проситься в отпуск или отставку, а написал родителям, что очень жалеет о болезни и разрыве Наташи с ее женихом и что он сделает все возможное для того, чтобы исполнить их желание. Соне он писал отдельно.
«Обожаемый друг души моей, – писал он. – Ничто, кроме чести, не могло бы удержать меня от возвращения в деревню. Но теперь, перед открытием кампании, я бы счел себя бесчестным не только перед всеми товарищами, но и перед самим собою, ежели бы я предпочел свое счастие своему долгу и любви к отечеству. Но это последняя разлука. Верь, что тотчас после войны, ежели я буду жив и все любим тобою, я брошу все и прилечу к тебе, чтобы прижать тебя уже навсегда к моей пламенной груди».
Действительно, только открытие кампании задержало Ростова и помешало ему приехать – как он обещал – и жениться на Соне. Отрадненская осень с охотой и зима со святками и с любовью Сони открыли ему перспективу тихих дворянских радостей и спокойствия, которых он не знал прежде и которые теперь манили его к себе. «Славная жена, дети, добрая стая гончих, лихие десять – двенадцать свор борзых, хозяйство, соседи, служба по выборам! – думал он. Но теперь была кампания, и надо было оставаться в полку. А так как это надо было, то Николай Ростов, по своему характеру, был доволен и той жизнью, которую он вел в полку, и сумел сделать себе эту жизнь приятною.
Приехав из отпуска, радостно встреченный товарищами, Николай был посылал за ремонтом и из Малороссии привел отличных лошадей, которые радовали его и заслужили ему похвалы от начальства. В отсутствие его он был произведен в ротмистры, и когда полк был поставлен на военное положение с увеличенным комплектом, он опять получил свой прежний эскадрон.
Началась кампания, полк был двинут в Польшу, выдавалось двойное жалованье, прибыли новые офицеры, новые люди, лошади; и, главное, распространилось то возбужденно веселое настроение, которое сопутствует началу войны; и Ростов, сознавая свое выгодное положение в полку, весь предался удовольствиям и интересам военной службы, хотя и знал, что рано или поздно придется их покинуть.
Войска отступали от Вильны по разным сложным государственным, политическим и тактическим причинам. Каждый шаг отступления сопровождался сложной игрой интересов, умозаключений и страстей в главном штабе. Для гусар же Павлоградского полка весь этот отступательный поход, в лучшую пору лета, с достаточным продовольствием, был самым простым и веселым делом. Унывать, беспокоиться и интриговать могли в главной квартире, а в глубокой армии и не спрашивали себя, куда, зачем идут. Если жалели, что отступают, то только потому, что надо было выходить из обжитой квартиры, от хорошенькой панны. Ежели и приходило кому нибудь в голову, что дела плохи, то, как следует хорошему военному человеку, тот, кому это приходило в голову, старался быть весел и не думать об общем ходе дел, а думать о своем ближайшем деле. Сначала весело стояли подле Вильны, заводя знакомства с польскими помещиками и ожидая и отбывая смотры государя и других высших командиров. Потом пришел приказ отступить к Свенцянам и истреблять провиант, который нельзя было увезти. Свенцяны памятны были гусарам только потому, что это был пьяный лагерь, как прозвала вся армия стоянку у Свенцян, и потому, что в Свенцянах много было жалоб на войска за то, что они, воспользовавшись приказанием отбирать провиант, в числе провианта забирали и лошадей, и экипажи, и ковры у польских панов. Ростов помнил Свенцяны потому, что он в первый день вступления в это местечко сменил вахмистра и не мог справиться с перепившимися всеми людьми эскадрона, которые без его ведома увезли пять бочек старого пива. От Свенцян отступали дальше и дальше до Дриссы, и опять отступили от Дриссы, уже приближаясь к русским границам.
13 го июля павлоградцам в первый раз пришлось быть в серьезном деле.
12 го июля в ночь, накануне дела, была сильная буря с дождем и грозой. Лето 1812 года вообще было замечательно бурями.
Павлоградские два эскадрона стояли биваками, среди выбитого дотла скотом и лошадьми, уже выколосившегося ржаного поля. Дождь лил ливмя, и Ростов с покровительствуемым им молодым офицером Ильиным сидел под огороженным на скорую руку шалашиком. Офицер их полка, с длинными усами, продолжавшимися от щек, ездивший в штаб и застигнутый дождем, зашел к Ростову.
– Я, граф, из штаба. Слышали подвиг Раевского? – И офицер рассказал подробности Салтановского сражения, слышанные им в штабе.
Ростов, пожимаясь шеей, за которую затекала вода, курил трубку и слушал невнимательно, изредка поглядывая на молодого офицера Ильина, который жался около него. Офицер этот, шестнадцатилетний мальчик, недавно поступивший в полк, был теперь в отношении к Николаю тем, чем был Николай в отношении к Денисову семь лет тому назад. Ильин старался во всем подражать Ростову и, как женщина, был влюблен в него.
Офицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку. Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но, напротив, имел вид человека, который стыдился того, что ему рассказывают, хотя и не намерен возражать. Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая; во вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше. Ростов молча смотрел на него. «Во первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, – думал Ростов, – остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про Фермопилы. И стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на войне, мешать своих детей? Я бы не только Петю брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда нибудь под защиту», – продолжал думать Ростов, слушая Здржинского. Но он не сказал своих мыслей: он и на это уже имел опыт. Он знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал.
– Однако мочи нет, – сказал Ильин, замечавший, что Ростову не нравится разговор Здржинского. – И чулки, и рубашка, и под меня подтекло. Пойду искать приюта. Кажется, дождик полегче. – Ильин вышел, и Здржинский уехал.
Через пять минут Ильин, шлепая по грязи, прибежал к шалашу.
– Ура! Ростов, идем скорее. Нашел! Вот тут шагов двести корчма, уж туда забрались наши. Хоть посушимся, и Марья Генриховна там.
Марья Генриховна была жена полкового доктора, молодая, хорошенькая немка, на которой доктор женился в Польше. Доктор, или оттого, что не имел средств, или оттого, что не хотел первое время женитьбы разлучаться с молодой женой, возил ее везде за собой при гусарском полку, и ревность доктора сделалась обычным предметом шуток между гусарскими офицерами.
Ростов накинул плащ, кликнул за собой Лаврушку с вещами и пошел с Ильиным, где раскатываясь по грязи, где прямо шлепая под утихавшим дождем, в темноте вечера, изредка нарушаемой далекими молниями.
– Ростов, ты где?
– Здесь. Какова молния! – переговаривались они.


В покинутой корчме, перед которою стояла кибиточка доктора, уже было человек пять офицеров. Марья Генриховна, полная белокурая немочка в кофточке и ночном чепчике, сидела в переднем углу на широкой лавке. Муж ее, доктор, спал позади ее. Ростов с Ильиным, встреченные веселыми восклицаниями и хохотом, вошли в комнату.
– И! да у вас какое веселье, – смеясь, сказал Ростов.
– А вы что зеваете?
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.