Чейдер, Кол

Кол Чейдер Cal Tjader
Полное имя	Callen Radcliffe Tjader
Дата рождения	16 июня 1925(1925-06-16)
Место рождения	Сент-Луис, Миссури, США
Дата смерти	5 мая 1982(1982-05-05) (56 лет)
Место смерти	Манила, Филиппины
Годы активности	1946—1982
Страна	США США
Профессии	вибрафонист, барабанщик, пианист, перкуссионист
Жанры	латин-джаз, джаз
Коллективы	The Cal Tjader Modern Mambo Quintet, The Cal Tjader Quartet
Лейблы	Fantasy Records, Verve Records, Skye Records, Concord Records

Кол Че́йдер (англ. Cal Tjader, полное имя — Ко́ллен Рэ́дклифф Че́йдер-мла́дший (Callen Radcliffe Tjader, Jr.), 16 июля 1925, Сент-Луис, Миссури, США — 5 мая 1982, Манила, Филиппины) — американский джазовый музыкант, наиболее известный своими работами в области латин-джаза. В отличие от многих других американских джазменов, экспериментировавших с кубинской, карибской и латиноамериканской музыкой эпизодически, Чейдер сохранял приверженность латин-джазу до последнего дня своей жизни.

Кол Чейдер известен, главным образом, как вибрафонист, хотя он прекрасно играл на барабанах, бонго, конгах, литаврах и фортепиано. Он сотрудничал с целым рядом музыкантов, представляющим разные мировые культуры. Имя Чейдера часто также связывают с развитием латин-рока и эйсид-джаза. Работы Чейдера традиционно определяют словом «латин-джаз», однако провести в них чёткую границу между собственно латиноамериканской музыкой и джазом трудно: музыкант чувствовал себя совершенно свободно в обоих этих жанрах, с лёгкостью смешивая их в разных пропорциях.

В 1980 году за свой альбом «La onda va bien» музыкант получил премию «Грэмми», явившуюся знаком признания заслуг Чейдера в области музыки за последние 40 лет.

Происхождение

Предки Кола Чейдера имели шведские корни. По словам самого Кола Чейдера, его дед, доктор Антон Уильям Чедер (1825—1870), родился в Стокгольме. Бабушка музыканта Люси рассказывала ему, что доктор Чедер получил медицинское образование в Уппсальском университете. Тем не менее сохранились сведения, что после переезда в США в 1855 году Антон Чедер поступил в Гарвардскую медицинскую школу (Harvard Medical School), один из факультетов Гарвардского университета, и через два года закончил её. Антон Чейдер (так в англоязычной среде стали произносить его фамилию) был хорошо известен в штате Невада как дипломированный хирург, чьё имя упоминается в «Ранних рассказах и зарисовках» Марка Твена.

Несмотря на шведскую фамилию, в Америке Антон Чедер представлялся русским гражданином. При переезде в Соединённые Штаты он указал в качестве места своего постоянного проживания Кронштадт, а надпись на его могильном памятнике, установленном женой, гласит, что доктор Чедер родился в 1825 году в Санкт-Петербурге. Имеются сведения, что отец доктора Чейдера служил в русском военно-морском флоте и погиб в Наваринском сражении в 1827 году, когда Антону было только два года. Двадцатью пятью годами позже Антон Чедер также поступил на русскую военную службу и в течение двух лет (с 1854 по 1855 год) работал фронтовым хирургом во время Крымской войны. Причина переезда доктора Антона Чедера в Америку неизвестна, однако Кол Чейдер предполагал, что его дед мог попасть в списки «неблагонадёжных» и решил покинуть Россию.

Ранние годы (1925—1943)

Коллен Рэдклифф Чейдер-младший родился в Сент-Луисе в семье странствующих артистов. Его отец был чечёточником, а мать — пианисткой; в поисках заработка они ездили по городам США вместе со своей труппой.

Когда Колу исполнилось семь лет, его родители обосновались в калифорнийском городе Сан-Матео, где открыли школу танцев. Мать Кола, мечтавшая быть исполнительницей классической музыки, обучала сына игре на фортепиано, а отец — чечётке. Вскоре будущий музыкант стал известен в Сан-Франциско и окрестностях как вундеркинд-чечёточник Чейдер-младший; он даже исполнил эпизодическую роль в фильме «The White of the Dark Cloud of Joy», где танцевал вместе со звездой чечётки того времени — Биллом «Боджанглсом» Робинсоном (Bill Robinson).

В 14 лет Кол самостоятельно начал учиться игре на барабанах и поступил на работу в диксиленд, гастролировавший в округе Сан-Франциско. Шестнадцати лет Чейдер принял участие в конкурсе барабанщиков, проводившемся известным джазовым ударником Джином Крупой (Gene Krupa), и выиграл его. Однако победа в конкурсе была омрачена началом войны: утром следующего дня японская авиация нанесла удар по военно-морской базе США в Пёрл-Харборе.

Армия и колледж (1940-е)

В 1943 году Чейдер был зачислен на службу в Армии США, где служил медиком до 1946 года. После демобилизации, на основании закона США об участниках Второй мировой войны (G. I. Bill), он поступил в Университет Сан-Хосе. Чейдер собирался стать школьным учителем и выбрал в качестве специальности педагогику. Позже он перевёлся в Университет Сан-Франциско. Здесь он взял несколько уроков игры на литаврах — единственных официальных уроков музыки за всю его жизнь.

В Университете Сан-Франциско Кол Чейдер познакомился с Дейвом Брубеком, молодым пианистом, также только что демобилизованным из армии. Брубек пригласил Чейдера присоединиться к их с Полом Дезмондом ансамблю в качестве барабанщика. Вскоре трио расширилось до восьми человек; ансамбль стал известен как Октет Дейва Брубека. Октет экспериментировал с джазом, используя нетипичные для того времени — нечётные — музыкальные размеры и восточные лады. Хотя ансамбль записал лишь один альбом (не говоря о том, что участники октета долгое время не могли найти работу), он рассматривается поклонниками как важный этап творчества Брубека, Дезмонда и Чейдера.

После того, как октет был распущен, Чейдер и Брубек организовали трио и исполняли популярные джазовые композиции, в надежде, что в таком качестве группа будет более коммерчески успешной. Этим надеждам было суждено сбыться, и трио закрепилось на джазовой сцене Сан-Франциско. К этому времени относится и освоение Чейдером вибрафона, который он стал использовать в некоторых композициях ансамбля.

Сессионный музыкант (1951—1954)

В 1951 году, занимаясь на Гавайях подводным плаванием, Брубек получил серьёзные травмы и не мог концертировать; результатом этого стал роспуск его трио. Чейдер предпринял попытку продолжить работу в формате трио, пригласив к сотрудничеству контрабасиста Рона Кротти (Ron Crotty) из прежнего состава группы Дейва Брубека, а также пианистов Джона Марабьюто (John Marabuto) и Винса Гуаральди (Vince Guaraldi) и записав с ними первую собственную 10-дюймовую пластинку на лейбле «Fantasy». Одновременно с этим Кол работал с Алвино Реем (Alvino Rey) и заканчивал своё обучение в Университете Сан-Франциско.

В 1953 году джазовый пианист Джордж Ширинг (George Shearing), после ухода из его группы вибрафониста Джо Роланда (Joe Roland), пригласил Чейдера занять вакантное место. В это время в ней также играл басист Эл Мак-Киббон (Al McKibbon), который иногда приглашал на записи кубинских перкуссионистов; во время этих записей Чейдер играл на вибрафоне и бонго (например, соло на бонго на «Drum Trouble»). В том же году журналом «Даунбит» Чейдер был назван лучшим молодым вибрафонистом по результатам опроса критиков. В это же время выходят его 10-дюймовки на фирме грамзаписи «Savoy», а также первая латин-джазовая запись (на «Fantasy»).

В Нью-Йорке Мак-Киббон водил Чейдера на концерты афро-кубинских биг-бэндов Мачито (Machito) и Чико О’Фаррилла (Chico O’Farrill) — пионеров зарождавшегося латин-джаза. В Нью-Йорке он также познакомился с кубинскими мастерами-перкуссионистами Монго Сантамарией (Mongo Santamaria) и Вилли Бобо (Willie Bobo), в то время игравшими в оркестре Тито Пуэнте. Некоторые считают, что Чейдер был первым исполнителем латин-джаза на вибрафоне. Однако Джон Сторм Робертс (John Storm Roberts) считает, что пионером в этом деле был всё же Тито Пуэнте, который исполнял латин-джазовые мелодии на вибрафоне уже в конце 1940-х — начале 1950-х годов.

Лидер (1954—1962)

Вскоре после последнего концерта в клубе «The Blackhawk» (Сан-Франциско) Чейдер покинул группу Ширинга, а в апреле 1954 года создал собственный ансамбль — «Квинтет современного мамбо Кола Чейдера» (Cal Tjader’s Modern Mambo Quintet). Участниками группы стали братья Мануэль и Карлос Дураны (Manuel Duran y Carlos Duran), игравшие соответственно на фортепиано и на контрабасе, Баярдо «Бенни» Веларде (Bayardo «Benny» Velarde), игравший на тимбалах, бонго и конгах, и Эдгард Росалес (Edgard Rosales) — на конгах и мараках. Группа быстро записала несколько пластинок на лейбле «Fantasy», в том числе «Мамбо с Чейдером» (Mambo with Tjader).

Пришедшийся на конец 1950-х годов пик «мамбомании» сделал карьеру Чейдера ещё более успешной. В отличие от проектов в стиле «экзотика» таких музыкантов, как Мартин Денни (Martin Denny) и Лес Бакстер (Les Baxter), подаваемых как «впечатления от Океании» и других экзотических мест, проекты Чейдера объединяли опытных кубинских музыкантов и ведущих джазменов, хорошо знающих оба эти стиля (кубинскую музыку и джаз). Некоторые считают «Квинтет современного мамбо» лучшей группой Чейдера, а возможно и лучшим малым ансамблем в истории латин-джаза.

На лейбле «Fantasy» Чейдер записал несколько интересных джазовых альбомов с разными составами, например, с «Квартетом Кола Чейдера» (Джин Райт (Gene Wright) — бас, Эл Торре (Al Torre) — барабаны, Винс Гуаральди — фортепиано). Этими записями он внёс свой вклад в развитие сан-францисской бибоп-сцены 1950-х годов. Чейдера иногда относят к представителям направлений вест-коуст-джаз (West Cost) или кул-джаз, хотя его ритмы и темпы (и в латин-джазе, и в бибопе) имели мало общего с творчеством типичных представителей этого стиля: лос-анджелесских джазменов Джерри Маллигена, Чета Бейкера или Арта Пеппера (Art Pepper). В 1958 году он записал совместный альбом с легендарным тенор-саксофонистом Стэном Гетцем, тепло принятый слушателями.

В 1959 году Чейдер и его группа своим предварительным «настроечным» концертом открывали второй джазовый фестиваль в Монтерее. Первый фестиваль был коммерчески неуспешен; считается, что именно Чейдер обеспечил хорошую продажу билетов на второй фестиваль и тем спас это известное в будущем мероприятие. Запись концерта в Монтерее 20 апреля 1959 года стала одним из лучших альбомов Чейдера. Первоначально выпущена как пластинки Concert by the Sea в двух выпусках (Vols. 1 & 2) (Fantasy, 1959) впоследствии эти записи были переизданы в 1989 году на компакт-диске как Monterey Concerts (Prestige).

Через пару лет «Квинтет современного мамбо» распался. Чейдер продолжал работать с новыми небольшими ансамблями, постоянно выступая в таких известных клубах Сан-Франциско, как «The Blackhawk».

Работа на лейблах «Verve» и «Skye Records» (1960-е)

После почти 10 лет сотрудничества с «Fantasy» Чейдер перешёл на более известный лейбл «Verve Records», основанный Норманом Гранцем, но к тому времени перешедший в собственность MGM. Воспользовавшись более солидным финансовым обеспечением и руководством известного продюсера Крида Тэйлора, Чейдер записал целый ряд разнообразных альбомов. В период сотрудничества с «Verve» Тжадер работал с Дональдом Бёрдом (Donald Byrd), Лало Шифриным, Анитой О’Дэй (Anita O’Day), Вилли Бобо, Армандо Перасой (Armando Peraza), молодым Чиком Кореа (Chick Corea), Клэром Фишером (Clare Fischer), Джимми Хитом (Jimmy Heath), Кенни Барреллом (Kenny Burrell) и др. В это время Чейдер впервые записался с большими оркестрами и даже выпустил альбом, базирующийся на азиатских ладах и ритмах.

Самой крупной творческой удачей того времени для музыканта стал альбом «Soul Sauce» (1964). Заглавная композиция, которую Чейдер к тому времени исполнял уже на протяжении десятка лет, стала хитом на радио (в мае 1965 года она вошла в двадцатку лучших песен популярной нью-йоркской станции WMCA), и позволила всему альбому войти в топ-50 журнала «Билборд» 1965 года. Чейдер превратил эту композицию Диззи Гиллеспи и Чано Посо, которая изначально называлась «Guachi guaro», в совершенно новое произведение. (Продюсер Крид Тэйлор предложил подобрать более запоминающееся название, а Вилли Бобо сказал, что версия Чейдера звучит «пикантнее» оригинала.) Характерные особенности этого трека — выкрики Бобо: «¡Salsa ahi 'na 'ma… sabor, sabor!» и блестящая игра Чейдера на вибрафоне. Продажи альбома превысили 100 тысяч экземпляров; благодаря ему за латинской танцевальной музыкой прочнее закрепилось название «сальса».

1960-е годы стали для Чейдера самым плодотворным периодом. При поддержке такого крупного лейбла как MGM он смог стилистически расширить свой репертуар. Наиболее яркими отклонениями от латин-джазового звучания стали альбомы 1963 года «Several Shades of Jade» и вышедший вслед за ним «Breeze From the East». На этих пластинках Чейдер пытался смешать джаз с азиатской музыкой в том же ключе, в каком он ранее проделал это с афро-кубинской музыкой. Результат был неодобрительно встречен критикой: эти альбомы ругали ненамного меньше, чем в предшествующем десятилетии — представителей стиля «экзотика».

Другие его эксперименты встретили более теплый прием. В 1966 году Чейдер в соавторстве с нью-йоркским пианистом Эдди Палмьери (Eddie Palmieri) записывает альбом «El sonido nuevo» («Новый звук»). В то время Палмьери был связан контрактом с лейблом «Tico», поэтому для него они записали ещё один совместный альбом, «Bamboleate».

Предыдущие работы Чейдера часто расценивались лишь как развлекательная «фоновая» музыка, «латиноамериканский лаунж», однако дуэт с Эдди Палмьери отличался от предыдущих работ музыканта значительно более жестким звуком и пессимистическим настроением. Альбом Чейдера «Cal Tjader Plays the Contemporary Music of Mexico and Brazil» (1962), выпущенный на пике популярности босса-новы, в действительности шёл скорее вразрез с общим направлением, так как в его записи использовались более традиционные приемы аранжировки, позаимствованные в музыкальной культуре этих стран.

В конце 1960-х Чейдер, вместе с гитаристом Габором Сабо (венг. Gábor Szabó) и коллегой-вибрафонистом, известным аранжировщиком Гари Мак-Фарландом (Gary McFarland), создал фирму звукозаписи «Skye Records». Её история оказалась недолговечной. Работы Чейдера этого периода характеризуются более грувовым, почти фанковым звуком. Альбомы «Solar Heat» (1968) и «Tjader Plugs In» (1968-69) считаются предшественниками эйсид-джаза и до сих пор ценятся любителями «спокойного грува» (медленного фанка рубежа 1960-х и 1970-х).

Годы застоя в джазе (1970-е)

В 1970-е Чейдер, как и большинство джазовых музыкантов, имел сложности с работой вследствие нараставшей популярности рок-музыки. Он ушёл с лейбла «Verve» на «Skye», а затем возвратился на «Fantasy», лейбл, с которого начинал свою сольную карьеру в 1954 году. Пытаясь идти в ногу со временем, Чейдер пробовал использовать в своих ансамблях электронные инструменты, а также ритмы рока — в аранжировках. Самый известный его альбом этого периода — «Amazonas» (созданный в 1975 году), продюсером которого был бразильский перкуссионист Аирто Морейра (порт. Airto Moreira). Некоторые другие записи Кола Чейдера того времени также встретили одобрение критиков.

В это же время Чейдер встретил и принял в свой ансамбль конгеро Пончо Санчеса (Poncho Sánchez). Санчес называл Чейдера своим «музыкальным отцом».

В 1976 году Чейдер записал несколько концертов в сан-францисском епископальном соборе Грейс. Как и на фестивалях в Монтерее, он исполнял джазовые стандарты в латиноамериканских аранжировках. Затем музыкант гастролировал по Японии с саксофонистом Артом Пеппером, который снова начал концертировать после излечения от наркотической и алкогольной зависимостей. На фоне общей ситуации с джазом, который всё больше считался музыкальным анахронизмом, эти концерты неожиданно прошли довольно успешно.

Последние годы жизни (1979—1982)

Президент компании «Concord Records» Карл Джефферсон (Carl Jefferson) создал дочерний лейбл — «Concord Picante», ориентированный на латин-джаз. В действительности этот лейбл был создан практически исключительно «под Чейдера», с которым Джефферсон недавно подписал контракт.

В отличие от этнических экспериментов 1960-х и джаз-роковых проектов 1970-х, работы Чейдера на «Concord Picante» в основном представляли собой «чистый» латин-джаз. Исчезли электронные инструменты и ритмы рока, звук стал более «классическим». За предыдущее десятилетие Чейдер собрал состав из молодых музыкантов, лучший со времен «Квинтета современного мамбо» 1950-х: пианиста Марка Левина (Mark Levine), флейтиста Роджера Гленна (Roger Glenn), барабанщика и тимбалеро Винса Латеано (Vince Lateano), басиста Роба Фишера (Rob Fisher) и Пончо Санчеса на конгах.

Чейдер записал на «Concord Picante» несколько альбомов, из которых наибольший успех имел диск «Хорошая жизнь» (La onda va bien) 1979 года, получивший «Грэмми» 1980 года как лучший латиноамериканский альбом. Чейдер не утратил свои творческие навыки и умение воодушевлять своих музыкантов. Альбом «La onda va bien» стал классикой латин-джаза.

Артист от рождения, Чейдер родился и умер на гастролях. Когда его группа ехала на выступления в Манилу, у него случился сердечный приступ. 5 мая 1982 года Кол Чейдер скончался.

Дискография

Альбомы

• Vibrations (Savoy, 1951)
• Cal Tjader: Vibist (Savoy, 1953)
• Cal Tjader, Vol. 1 (Savoy, 1953)
• The Cal Tjader Trio (Fantasy, 1953)
• Tjader Plays Mambo (Fantasy/Original Jazz Classics, 1954)
• Mambo with Tjader (Fantasy/OJC, 1954)
• Tjader Plays Tjazz (Fantasy/OJC, 1954)
• Plays Afro-Cuban (Fantasy, 1954)
• Cal Tjader Quartet (Fantasy/OJC, 1956)
• The Cal Tjader Quartet (Fantasy, 1956)
• Latin Kick (Fantasy/OJC, 1956)
• The Cal Tjader Quintet (Fantasy, 1956)
• Jazz at the Blackhawk (Fantasy/OJC, 1957) (live)
• Más ritmo caliente (Fantasy, 1957)
• Cal Tjader (Fantasy, 1957)
• The Cal Tjader-Stan Getz Sextet (Fantasy, 1958) (& Stan Getz)
• Cal Tjader’s Latin Concert (Fantasy/OJC, 1958) (quasi-live)
• Latin for Lovers With Strings (Fantasy, 1958)
• San Francisco Moods (Fantasy, 1958)
• Concert by the Sea, Vol. 1 (Fantasy, 1959) (live)
• Concert by the Sea, Vol. 2 (Fantasy, 1959) (live)
• Monterey Concerts (Concert by the Sea, Vols. 1&2) (Prestige, 1959) (live)
• Cal Tjader Goes Latin (Fantasy, 1959)
• Live and Direct (Fantasy, 1959)
• Night at the Black Hawk (Fantasy/OJC, 1959) (live)
• West Side Story (Fantasy, 1960)
• Concert on the Campus (OJC, 1960)
• Demasado caliente (Fantasy, 1960)
• Latino (Fantasy, 1960)
• In a Latin Bag (Verve, 1961)
• Cal Tjader Plays Harold Arlen (OJC, 1961)
• Cal Tjader Plays, Mary Stallings Sings (OJC, 1961)
• The Cal Tjader Quartet (Fantasy, 1961)
• Saturday Night: Sunday Night at the Black Hawk, San Francisco (Verve, 1962) (live)
• Cal Tjader Plays the Contemporary Music of Mexico and Brasil (Verve, 1962)
• Cal Tjader Live and Direct (Fantasy, 1962)
• The Cal Tjader Quartet (Fantasy, 1962)
• Time For Two (Verve, 1962) (& Anita O’Day)
• Sona libre (Verve, 1963)
• Several Shades of Jade (Verve, 1963)
• Breeze from the East (Verve, 1963)
• Soul Sauce (Verve, 1964)
• Warm Wave (Verve, 1964)
• Soul Bird: Whiffenpoof (Verve, 1965)
• Soul Burst (Verve, 1966)
• El sonido nuevo: The New Soul Sound (Verve, 1966) (& Eddie Palmieri)
• Latin for Dancers (Fantasy, 1966)
• Along Comes Cal (Verve, 1967)
• Hip Vibrations (Verve, 1967)
• Bamboléate (Tico, 1967) (& Eddie Palmieri)
• Plugs In (Skye, 1969)
• Sounds Out Burt Bacharach (Skye, 1969)
• The Prophet (Verve, 1969)
• Live at the Funky Quarters (Fantasy, 1970)
• Primo (Fantasy/OJC, 1970)
• Descarga (Fantasy, 1971)
• Tambu (Original Jazz Classics, 1973) (& Charlie Byrd)
• Puttin' It Together (Fantasy, 1975)
• Amazonas (OJC, 1975)
• Grace Cathedral Concert (Fantasy, 1976)
• Guarabe (Fantasy, 1976)
• Here (Fantasy, 1977)
• Breathe Easy (Fantasy, 1977)
• Tjader (Fantasy, 1978)
• La Onda Va Bien (Concord Picante, 1979)
• Gózame! Pero ya (Concord Picante, 1980)
• The Shining Sea (Concord Picante, 1981)
• A fuego vivo (Concord Picante, 1981)
• Heat Wave (Concord Jazz, 1982) (& Carmen McRae)
• Good Vibes (Concord Jazz 1984)
• Latin + Jazz = Cal Tjader (DCC, 1990)
• Huracán (Laserlight, 1990)
• Agua Dulce (Fantasy, 1991)
• Last Night When We Were Young (Fantasy, 1991)
• Solar Heat (DCC, 1995)
• Talkin' Verve (Verve, 1996)
• Concerts in the Sun (Fantasy, 2002) (live)
• Cuban Fantasy (Fantasy, 2003)
• Cal Tjader Live At The Monterey Jazz Festival 1958—1980 (Concord, 2008) (live)

Посвящения Колу Чейдеру

• Louie Ramírez: Tribute to Cal Tjader (Caimán, 1986)
• Poncho Sánchez: Soul Sauce: Memories of Cal Tjader (Concord, 1995)
• Dave Samuels: Tjader-ized: A Cal Tjader Tribute (1998, Verve)
• Paquito D’Rivera and his Latin Jazz Ensemble with Louie Ramírez: A Tribute to Cal Tjader (Yemayá, 2003)

Литература

• Clemens, Samuel Langhorne (1980). Early Tales & Sketches 1851—1864 (Works of Mark Twain). University of California Press. ISBN 0-520-03186-5
• Pepper, Art and Laurie Pepper (1979). Straight Life. New York: Schirmer Books. ISBN 0-306-80558-8
• Roberts, John Storm (1999). Latin Jazz: The First of the Fusions, 1880s to Today. New York: Schirmer Books. ISBN 0-8256-7192-2
• Yanow, Scott (2000). Afro-Cuban Jazz. San Francisco: Miller Freeman Books. ISBN 0-87930-619-X
• Фейертаг Б. Б. Джаз. XX век: Энциклопедический справочник. — СПб.: Скифия, 2001. — 561, [2] с.: ил.

Ссылки

• [www.caltjader.com/ Soul Vibrations: The Cal Tjader Website] (англ.)
• [www.music-city.org/Cal-Tjader/complete-discography/ The complete Cal Tjader discography from Music City] (англ.)
• [www.spaceagepop.com/tjader.htm Space Age Pop] (англ.)
• [cache.zoominfo.com/CachedPage/?archive_id=0&page_id=1997942&page_url=www%2Etjader%2Ecom%2Fhistory%2Ehtml&page_last_updated=4%2F22%2F2002+11%3A20%3A24+PM&firstName=Anton&lastName=Tjader Cached history of Dr. Anton William Tjader, by Gary Tjader] (англ.)
• [www.twainquotes.com/18630205t.html Excerpt from Early Tales and Sketches referring to Dr. Anton Tjader] (англ.)
• [www.allaboutjazz.com/iviews/psanchez.htm Poncho Sanchez: Straight-ahead Jazz With A Little Salsa On The Side] (англ.)

Отрывок, характеризующий Чейдер, Кол

Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.


Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
Алпатыч, приехав в Богучарово несколько времени перед кончиной старого князя, заметил, что между народом происходило волнение и что, противно тому, что происходило в полосе Лысых Гор на шестидесятиверстном радиусе, где все крестьяне уходили (предоставляя казакам разорять свои деревни), в полосе степной, в богучаровской, крестьяне, как слышно было, имели сношения с французами, получали какие то бумаги, ходившие между ними, и оставались на местах. Он знал через преданных ему дворовых людей, что ездивший на днях с казенной подводой мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых выходят жители, но что французы их не трогают. Он знал, что другой мужик вчера привез даже из села Вислоухова – где стояли французы – бумагу от генерала французского, в которой жителям объявлялось, что им не будет сделано никакого вреда и за все, что у них возьмут, заплатят, если они останутся. В доказательство того мужик привез из Вислоухова сто рублей ассигнациями (он не знал, что они были фальшивые), выданные ему вперед за сено.
Наконец, важнее всего, Алпатыч знал, что в тот самый день, как он приказал старосте собрать подводы для вывоза обоза княжны из Богучарова, поутру была на деревне сходка, на которой положено было не вывозиться и ждать. А между тем время не терпело. Предводитель, в день смерти князя, 15 го августа, настаивал у княжны Марьи на том, чтобы она уехала в тот же день, так как становилось опасно. Он говорил, что после 16 го он не отвечает ни за что. В день же смерти князя он уехал вечером, но обещал приехать на похороны на другой день. Но на другой день он не мог приехать, так как, по полученным им самим известиям, французы неожиданно подвинулись, и он только успел увезти из своего имения свое семейство и все ценное.
Лет тридцать Богучаровым управлял староста Дрон, которого старый князь звал Дронушкой.
Дрон был один из тех крепких физически и нравственно мужиков, которые, как только войдут в года, обрастут бородой, так, не изменяясь, живут до шестидесяти – семидесяти лет, без одного седого волоса или недостатка зуба, такие же прямые и сильные в шестьдесят лет, как и в тридцать.
Дрон, вскоре после переселения на теплые реки, в котором он участвовал, как и другие, был сделан старостой бурмистром в Богучарове и с тех пор двадцать три года безупречно пробыл в этой должности. Мужики боялись его больше, чем барина. Господа, и старый князь, и молодой, и управляющий, уважали его и в шутку называли министром. Во все время своей службы Дрон нн разу не был ни пьян, ни болен; никогда, ни после бессонных ночей, ни после каких бы то ни было трудов, не выказывал ни малейшей усталости и, не зная грамоте, никогда не забывал ни одного счета денег и пудов муки по огромным обозам, которые он продавал, и ни одной копны ужи на хлеба на каждой десятине богучаровских полей.
Этого то Дрона Алпатыч, приехавший из разоренных Лысых Гор, призвал к себе в день похорон князя и приказал ему приготовить двенадцать лошадей под экипажи княжны и восемнадцать подвод под обоз, который должен был быть поднят из Богучарова. Хотя мужики и были оброчные, исполнение приказания этого не могло встретить затруднения, по мнению Алпатыча, так как в Богучарове было двести тридцать тягол и мужики были зажиточные. Но староста Дрон, выслушав приказание, молча опустил глаза. Алпатыч назвал ему мужиков, которых он знал и с которых он приказывал взять подводы.
Дрон отвечал, что лошади у этих мужиков в извозе. Алпатыч назвал других мужиков, и у тех лошадей не было, по словам Дрона, одни были под казенными подводами, другие бессильны, у третьих подохли лошади от бескормицы. Лошадей, по мнению Дрона, нельзя было собрать не только под обоз, но и под экипажи.
Алпатыч внимательно посмотрел на Дрона и нахмурился. Как Дрон был образцовым старостой мужиком, так и Алпатыч недаром управлял двадцать лет имениями князя и был образцовым управляющим. Он в высшей степени способен был понимать чутьем потребности и инстинкты народа, с которым имел дело, и потому он был превосходным управляющим. Взглянув на Дрона, он тотчас понял, что ответы Дрона не были выражением мысли Дрона, но выражением того общего настроения богучаровского мира, которым староста уже был захвачен. Но вместе с тем он знал, что нажившийся и ненавидимый миром Дрон должен был колебаться между двумя лагерями – господским и крестьянским. Это колебание он заметил в его взгляде, и потому Алпатыч, нахмурившись, придвинулся к Дрону.
– Ты, Дронушка, слушай! – сказал он. – Ты мне пустого не говори. Его сиятельство князь Андрей Николаич сами мне приказали, чтобы весь народ отправить и с неприятелем не оставаться, и царский на то приказ есть. А кто останется, тот царю изменник. Слышишь?
– Слушаю, – отвечал Дрон, не поднимая глаз.
Алпатыч не удовлетворился этим ответом.
– Эй, Дрон, худо будет! – сказал Алпатыч, покачав головой.
– Власть ваша! – сказал Дрон печально.
– Эй, Дрон, оставь! – повторил Алпатыч, вынимая руку из за пазухи и торжественным жестом указывая ею на пол под ноги Дрона. – Я не то, что тебя насквозь, я под тобой на три аршина все насквозь вижу, – сказал он, вглядываясь в пол под ноги Дрона.
Дрон смутился, бегло взглянул на Алпатыча и опять опустил глаза.
– Ты вздор то оставь и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра к утру под княжнин обоз, да сам на сходку не ходи. Слышишь?
Дрон вдруг упал в ноги.
– Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.
Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его:
– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.

Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
– Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, – сказала m lle Bourienne. – Потому что, согласитесь, chere Marie, попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге – было бы ужасно. – M lle Bourienne достала из ридикюля объявление на нерусской необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала ее княжне.
– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.
Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее лицо.
– Через кого вы получили это? – сказала она.
– Вероятно, узнали, что я француженка по имени, – краснея, сказала m lle Bourienne.
Княжна Марья с бумагой в руке встала от окна и с бледным лицом вышла из комнаты и пошла в бывший кабинет князя Андрея.
– Дуняша, позовите ко мне Алпатыча, Дронушку, кого нибудь, – сказала княжна Марья, – и скажите Амалье Карловне, чтобы она не входила ко мне, – прибавила она, услыхав голос m lle Bourienne. – Поскорее ехать! Ехать скорее! – говорила княжна Марья, ужасаясь мысли о том, что она могла остаться во власти французов.
«Чтобы князь Андрей знал, что она во власти французов! Чтоб она, дочь князя Николая Андреича Болконского, просила господина генерала Рамо оказать ей покровительство и пользовалась его благодеяниями! – Эта мысль приводила ее в ужас, заставляла ее содрогаться, краснеть и чувствовать еще не испытанные ею припадки злобы и гордости. Все, что только было тяжелого и, главное, оскорбительного в ее положении, живо представлялось ей. «Они, французы, поселятся в этом доме; господин генерал Рамо займет кабинет князя Андрея; будет для забавы перебирать и читать его письма и бумаги. M lle Bourienne lui fera les honneurs de Богучарово. [Мадемуазель Бурьен будет принимать его с почестями в Богучарове.] Мне дадут комнатку из милости; солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю… – думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанной думать за себя мыслями своего отца и брата. Для нее лично было все равно, где бы ни оставаться и что бы с ней ни было; но она чувствовала себя вместе с тем представительницей своего покойного отца и князя Андрея. Она невольно думала их мыслями и чувствовала их чувствами. Что бы они сказали, что бы они сделали теперь, то самое она чувствовала необходимым сделать. Она пошла в кабинет князя Андрея и, стараясь проникнуться его мыслями, обдумывала свое положение.
Требования жизни, которые она считала уничтоженными со смертью отца, вдруг с новой, еще неизвестной силой возникли перед княжной Марьей и охватили ее. Взволнованная, красная, она ходила по комнате, требуя к себе то Алпатыча, то Михаила Ивановича, то Тихона, то Дрона. Дуняша, няня и все девушки ничего не могли сказать о том, в какой мере справедливо было то, что объявила m lle Bourienne. Алпатыча не было дома: он уехал к начальству. Призванный Михаил Иваныч, архитектор, явившийся к княжне Марье с заспанными глазами, ничего не мог сказать ей. Он точно с той же улыбкой согласия, с которой он привык в продолжение пятнадцати лет отвечать, не выражая своего мнения, на обращения старого князя, отвечал на вопросы княжны Марьи, так что ничего определенного нельзя было вывести из его ответов. Призванный старый камердинер Тихон, с опавшим и осунувшимся лицом, носившим на себе отпечаток неизлечимого горя, отвечал «слушаю с» на все вопросы княжны Марьи и едва удерживался от рыданий, глядя на нее.