Тиберий Клавдий Нерон (консул 202 года до н. э.)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Тиберий Клавдий Нерон
лат. Tiberius Claudius Nero
претор Римской республики
204 год до н. э.
консул Римской республики
202 год до н. э.
легат (предположительно)
172 год до н. э.
 
Рождение: III век до н. э.
Смерть: после 172 года до н. э.
Рим
Род: Клавдии
Отец: Публий Клавдий Нерон

Тиберий Клавдий Нерон (лат. Tiberius Claudius Nero; III век до н. э.) — древнеримский военачальник и политический деятель из патрицианского рода Клавдиев, консул 202 года до н. э. Известен главным образом своей попыткой отобрать у Публия Корнелия Сципиона командование в Африке на заключительном этапе Второй Пунической войны.





Происхождение

Тиберий Клавдий принадлежал к одному из самых знатных и влиятельных патрицианских родов Рима, имевшему сабинское происхождение. Первым носителем когномена Нерон стал дед Тиберия Клавдия, тоже Тиберий, младший из сыновей Аппия Клавдия Цека. Отец консула 202 года, Публий Клавдий Нерон, ничем себя не проявил. Родным младшим братом Тиберия Младшего был Аппий, занимавший претуру в 195 году до н. э., двоюродным братом — Гай Клавдий Нерон, консул 207 года до н. э., сыгравший ключевую роль в уничтожении армии Гасдрубала Баркида[1].

В несколько более далёком родстве Тиберий Клавдий состоял со старшей ветвью рода — Клавдиями Пульхрами. Консул 212 года до н. э. приходился ему двоюродным дядей[1].

Биография

Тиберий Клавдий был претором в 204 году до н. э.; его провинцией стала Сардиния[2][3]. Клавдий успешно снабжал армию Сципиона в Африке[4][5]. В 202 году до н. э. он получил консульство, коллегой по которому стал Марк Сервилий Пулекс Гемин[6].

Оба консула претендовали на командование в Африке, где предстояла решительная битва с Ганнибалом. Народное собрание высказалось за то, чтобы продолжил командовать Сципион. Тем не менее консулы по распоряжению сената бросили жребий, и Африка досталась Тиберию Клавдию. Он получил 50 квинкверем и приказ высадиться в Африке, где его полномочия были бы теми же, что и у Сципиона[7]. Ещё до того, как флот Клавдия был готов к отплытию, пришло известие о разгроме Ганнибала при Заме. Сципион получил все полномочия, необходимые для заключения мира, и поэтому Клавдий не торопился начинать свою экспедицию. Ему всё же пришлось ускорить подготовку по приказу сената, когда военные действия возобновились. Он проплыл вдоль побережья Корсики и Сардинии, но его флот пострадал из-за двух штормов и был вынужден остановиться для ремонта в Каралах. Зимой Клавдий, полномочия которого не были продлены на следующий год, вернулся в Рим со своими кораблями уже частным человеком[8].

Деятельность Нерона стала одним из факторов, подтолкнувших Сципиона к скорейшему заключению мира с Карфагеном на относительно мягких условиях[9]. Согласно Ливию, Сципион позже неоднократно говорил, что Тиберий Клавдий и один из консулов 201 года до н. э. Гней Корнелий Лентул помешали ему закончить войну разрушением Карфагена[10].

Под 172 годом до н. э. у Полибия и Ливия упоминается Тиберий Клавдий Нерон, который отправился с дипломатической версией на Восток или со Спурием Постумием Альбином Павлулом[11], или с Марком Децимием[12]. Т. Броутон в своём классическом справочнике допускает возможность отождествления этого Нерона как с консулом 202 года до н. э., так и с претором 178 года[13]; при этом авторы энциклопедии Паули-Виссова остановились на втором варианте[14]

Задачей послов было посетить ряд союзных государств перед началом войны с Македонией, чтобы убедиться в прочности их дружбы с Римом. Клавдий и Децимий побывали на Крите, на Родосе, встретились с Эвменом Пергамским на Эгине, с Антиохом IV в Сирии и с Птолемеем Филометором в Александрии. Все переговоры прошли успешно; только верность родосцев оказалась под сомнением[15][11].

Дату смерти Тиберия Клавдия источники не сообщают[16].

Напишите отзыв о статье "Тиберий Клавдий Нерон (консул 202 года до н. э.)"

Примечания

  1. 1 2 Claudius, 1899, s.2665-2666.
  2. Тит Ливий, 1994, ХХIХ, 13, 2.
  3. Broughton T., 1951, р.306.
  4. Тит Ливий, 1994, ХХIХ, 36, 1.
  5. Claudius 249, 1899, s.2776.
  6. Broughton T., 1951, р.315.
  7. Тит Ливий, 1994, ХХХ, 27, 2-5.
  8. Тит Ливий, 1994, ХХIХ, 39, 1-3.
  9. Родионов Е., 2005, с.542.
  10. Тит Ливий, 1994, ХХХ, 44, 3.
  11. 1 2 Полибий, 2004, ХХVII, 3.
  12. Тит Ливий, 1994, ХLII, 19, 7-8.
  13. Broughton T., 1951, р.412.
  14. Claudius 251, 1899, s.2777.
  15. Тит Ливий, 1994, ХLII, 26, 7-9.
  16. Claudius 249, 1899, s.2777.

Литература

Первоисточники

  1. Тит Ливий. История Рима от основания города. — М.: Наука, 1994. — Т. 2. — 522 с. — ISBN 5-02-008995-8.
  2. Полибий. Всеобщая история. — М.: АСТ, 2004. — Т. 2. — 765 с. — ISBN 5-17-024957-8.

Вторичные источники

  1. Broughton T. Magistrates of the Roman Republic. — New York, 1951. — Vol. I. — P. 600.
  2. Münzer F. Claudius // RE. — 1899. — Bd. III, 2. — Kol. 2662-2667.</span>
  3. Münzer F. Claudius 249 // RE. — 1899. — Bd. III, 2. — Kol. 2776-2777.</span>
  4. Münzer F. Claudius 251 // RE. — 1899. — Bd. III, 2. — Kol. 2777.</span>
  5. Родионов Е. Пунические войны. — СПб.: Издательство СПбГУ, 2005. — 626 с. — ISBN 5-288-03650-0.

Отрывок, характеризующий Тиберий Клавдий Нерон (консул 202 года до н. э.)



Не успел князь Андрей проводить глазами Пфуля, как в комнату поспешно вошел граф Бенигсен и, кивнув головой Болконскому, не останавливаясь, прошел в кабинет, отдавая какие то приказания своему адъютанту. Государь ехал за ним, и Бенигсен поспешил вперед, чтобы приготовить кое что и успеть встретить государя. Чернышев и князь Андрей вышли на крыльцо. Государь с усталым видом слезал с лошади. Маркиз Паулучи что то говорил государю. Государь, склонив голову налево, с недовольным видом слушал Паулучи, говорившего с особенным жаром. Государь тронулся вперед, видимо, желая окончить разговор, но раскрасневшийся, взволнованный итальянец, забывая приличия, шел за ним, продолжая говорить:
– Quant a celui qui a conseille ce camp, le camp de Drissa, [Что же касается того, кто присоветовал Дрисский лагерь,] – говорил Паулучи, в то время как государь, входя на ступеньки и заметив князя Андрея, вглядывался в незнакомое ему лицо.
– Quant a celui. Sire, – продолжал Паулучи с отчаянностью, как будто не в силах удержаться, – qui a conseille le camp de Drissa, je ne vois pas d'autre alternative que la maison jaune ou le gibet. [Что же касается, государь, до того человека, который присоветовал лагерь при Дрисее, то для него, по моему мнению, есть только два места: желтый дом или виселица.] – Не дослушав и как будто не слыхав слов итальянца, государь, узнав Болконского, милостиво обратился к нему:
– Очень рад тебя видеть, пройди туда, где они собрались, и подожди меня. – Государь прошел в кабинет. За ним прошел князь Петр Михайлович Волконский, барон Штейн, и за ними затворились двери. Князь Андрей, пользуясь разрешением государя, прошел с Паулучи, которого он знал еще в Турции, в гостиную, где собрался совет.
Князь Петр Михайлович Волконский занимал должность как бы начальника штаба государя. Волконский вышел из кабинета и, принеся в гостиную карты и разложив их на столе, передал вопросы, на которые он желал слышать мнение собранных господ. Дело было в том, что в ночь было получено известие (впоследствии оказавшееся ложным) о движении французов в обход Дрисского лагеря.
Первый начал говорить генерал Армфельд, неожиданно, во избежание представившегося затруднения, предложив совершенно новую, ничем (кроме как желанием показать, что он тоже может иметь мнение) не объяснимую позицию в стороне от Петербургской и Московской дорог, на которой, по его мнению, армия должна была, соединившись, ожидать неприятеля. Видно было, что этот план давно был составлен Армфельдом и что он теперь изложил его не столько с целью отвечать на предлагаемые вопросы, на которые план этот не отвечал, сколько с целью воспользоваться случаем высказать его. Это было одно из миллионов предположений, которые так же основательно, как и другие, можно было делать, не имея понятия о том, какой характер примет война. Некоторые оспаривали его мнение, некоторые защищали его. Молодой полковник Толь горячее других оспаривал мнение шведского генерала и во время спора достал из бокового кармана исписанную тетрадь, которую он попросил позволения прочесть. В пространно составленной записке Толь предлагал другой – совершенно противный и плану Армфельда и плану Пфуля – план кампании. Паулучи, возражая Толю, предложил план движения вперед и атаки, которая одна, по его словам, могла вывести нас из неизвестности и западни, как он называл Дрисский лагерь, в которой мы находились. Пфуль во время этих споров и его переводчик Вольцоген (его мост в придворном отношении) молчали. Пфуль только презрительно фыркал и отворачивался, показывая, что он никогда не унизится до возражения против того вздора, который он теперь слышит. Но когда князь Волконский, руководивший прениями, вызвал его на изложение своего мнения, он только сказал:
– Что же меня спрашивать? Генерал Армфельд предложил прекрасную позицию с открытым тылом. Или атаку von diesem italienischen Herrn, sehr schon! [этого итальянского господина, очень хорошо! (нем.) ] Или отступление. Auch gut. [Тоже хорошо (нем.) ] Что ж меня спрашивать? – сказал он. – Ведь вы сами знаете все лучше меня. – Но когда Волконский, нахмурившись, сказал, что он спрашивает его мнение от имени государя, то Пфуль встал и, вдруг одушевившись, начал говорить:
– Все испортили, все спутали, все хотели знать лучше меня, а теперь пришли ко мне: как поправить? Нечего поправлять. Надо исполнять все в точности по основаниям, изложенным мною, – говорил он, стуча костлявыми пальцами по столу. – В чем затруднение? Вздор, Kinder spiel. [детские игрушки (нем.) ] – Он подошел к карте и стал быстро говорить, тыкая сухим пальцем по карте и доказывая, что никакая случайность не может изменить целесообразности Дрисского лагеря, что все предвидено и что ежели неприятель действительно пойдет в обход, то неприятель должен быть неминуемо уничтожен.
Паулучи, не знавший по немецки, стал спрашивать его по французски. Вольцоген подошел на помощь своему принципалу, плохо говорившему по французски, и стал переводить его слова, едва поспевая за Пфулем, который быстро доказывал, что все, все, не только то, что случилось, но все, что только могло случиться, все было предвидено в его плане, и что ежели теперь были затруднения, то вся вина была только в том, что не в точности все исполнено. Он беспрестанно иронически смеялся, доказывал и, наконец, презрительно бросил доказывать, как бросает математик поверять различными способами раз доказанную верность задачи. Вольцоген заменил его, продолжая излагать по французски его мысли и изредка говоря Пфулю: «Nicht wahr, Exellenz?» [Не правда ли, ваше превосходительство? (нем.) ] Пфуль, как в бою разгоряченный человек бьет по своим, сердито кричал на Вольцогена:
– Nun ja, was soll denn da noch expliziert werden? [Ну да, что еще тут толковать? (нем.) ] – Паулучи и Мишо в два голоса нападали на Вольцогена по французски. Армфельд по немецки обращался к Пфулю. Толь по русски объяснял князю Волконскому. Князь Андрей молча слушал и наблюдал.
Из всех этих лиц более всех возбуждал участие в князе Андрее озлобленный, решительный и бестолково самоуверенный Пфуль. Он один из всех здесь присутствовавших лиц, очевидно, ничего не желал для себя, ни к кому не питал вражды, а желал только одного – приведения в действие плана, составленного по теории, выведенной им годами трудов. Он был смешон, был неприятен своей ироничностью, но вместе с тем он внушал невольное уважение своей беспредельной преданностью идее. Кроме того, во всех речах всех говоривших была, за исключением Пфуля, одна общая черта, которой не было на военном совете в 1805 м году, – это был теперь хотя и скрываемый, но панический страх перед гением Наполеона, страх, который высказывался в каждом возражении. Предполагали для Наполеона всё возможным, ждали его со всех сторон и его страшным именем разрушали предположения один другого. Один Пфуль, казалось, и его, Наполеона, считал таким же варваром, как и всех оппонентов своей теории. Но, кроме чувства уважения, Пфуль внушал князю Андрею и чувство жалости. По тому тону, с которым с ним обращались придворные, по тому, что позволил себе сказать Паулучи императору, но главное по некоторой отчаянности выражении самого Пфуля, видно было, что другие знали и он сам чувствовал, что падение его близко. И, несмотря на свою самоуверенность и немецкую ворчливую ироничность, он был жалок с своими приглаженными волосами на височках и торчавшими на затылке кисточками. Он, видимо, хотя и скрывал это под видом раздражения и презрения, он был в отчаянии оттого, что единственный теперь случай проверить на огромном опыте и доказать всему миру верность своей теории ускользал от него.