Тиберий

Тиберий Юлий Цезарь Август<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Бюст Тиберия</td></tr>
Римский император
19 августа 14 года — 16 марта 37 года
Предшественник:	Гай Юлий Цезарь Октавиан Август
Преемник:	Гай Юлий Цезарь Август Германик (Калигула)
Вероисповедание:	древнеримская религия
Рождение:	Рим, Римская республика
Смерть:	Мизенский мыс, Италия, Римская империя
Род:	Юлии-Клавдии
Отец:	Тиберий Клавдий Нерон
Мать:	Ливия Друзилла
Супруга:	1. Випсания Агриппина (20—12 год до н. э.) 2. Юлия Старшая (12 год до н. э.—2 год)
Дети:	Юлий Цезарь Друз (от первого брака) Клавдий Нерон (от второго брака)

Тибе́рий Ю́лий Це́зарь А́вгуст (лат. Tiberius Julius Caesar Augustus; урождённый Тиберий Клавдий Нерон, лат. Tiberius Claudius Nero, 42 год до н. э.—37 год н. э.) — второй римский император (с 14 года) из династии Юлиев-Клавдиев.

Также великий понтифик (с 15 года), многократный консул (13 и 7 годы до н. э., 18, 21 и 31 годы), многократный трибун (ежегодно с 6 года до н. э. по 37 год, кроме периода с 1 года до н. э. по 3 год н. э.).

Полный титул к моменту смерти: Tiberius Caesar Divi Augusti filius Augustus, Pontifex Maximus, Tribuniciae potestatis XXXIIX, Imperator VIII, Consul V — Тиберий Цезарь Август, сын Божественного Августа, Великий Понтифик, наделён властью народного трибуна 38 раз, провозглашен императором 8 раз, пятикратный консул.

Упоминается в Евангелии от Луки под именем Тиверия кесаря (Лк. 3:1). По косвенным данным, именно в его правление был распят Иисус Христос.

Происхождение

Тиберий был первым ребёнком в семье Нерона Старшего, принадлежавшего к ветви древнего патрицианского рода Клавдиев, ведущей начало от Тиберия Клавдия Нерона (сына Аппия Клавдия Цека).

Мать — Ливия Друзилла, дочь Марка Клавдиана. Последний тоже принадлежал к одной из ветвей рода Клавдиев, но, усыновлённый Марком Ливием Друзом стал формально принадлежать к плебейскому сословию. Тиберий, таким образом, принадлежал к патрицианскому роду по отцу, в отличие от первого императора Октавиана Августа, которому статус патриция перешёл через усыновление его Юлием Цезарем.

Отец Тиберия поддерживал республиканцев, воевал против Октавиана во время Филиппийской войны, потом поддерживал Секста Помпея и Марка Антония. Принимал участие в Перузинской войне на стороне Луция Антония и Фульвии. В 40 году до н. э. его семья была вынуждена бежать из Рима, опасаясь преследования со стороны победившего в гражданской войне Октавиана. Сначала Нерон Старший и Ливия устремились на Сицилию, потом спасались в Греции с маленьким Тиберием на руках, родившимся в Риме 16 ноября 42 года до н. э.

В 39 году до н. э. Октавиан провозгласил амнистию, и родители Тиберия смогли вернуться в Рим. В том же году Ливия была представлена Октавиану. Легенда гласит, что Октавиан влюбился в Ливию с первого взгляда. Так или иначе, но он развёлся со своей второй женой Скрибонией в тот самый день, когда она родила ему дочь Юлию Старшую. Тогда же Нерон Старший был вынужден развестись с Ливией, которая была на шестом месяце беременности.

14 января 38 года до н. э. у Ливии родился сын — Друз, а через 3 дня Октавиан женился на Ливии. На свадьбе присутствовал её первый муж в качестве отца детей Ливии, а также в качестве посажёного отца невесты. Ходили слухи, что Друз, брат Тиберия, на самом деле ребёнок Октавиана, а не Нерона Старшего.

Благодаря второму замужеству своей матери Тиберий стал пасынком самого могущественного человека в Римской империи.

Во времена Августа

Начало карьеры

После свадьбы Октавиана и Ливии Тиберий остался в доме своего отца. В 33 году до н. э. Нерон Старший умер, после чего Тиберий и Друз переехали в дом отчима. Тогда же девятилетний мальчик получил первый ораторский опыт, выступив на похоронах своего отца. В 29 году до н. э. Тиберий и Друз появились вместе с Октавианом в его колеснице на триумфе по случаю победы Октавиана над Марком Антонием в битве при Акции.

Впервые вопрос о наследниках встал перед Октавианом Августом во время сильной болезни в 26 году до н. э. Ни Тиберий, ни Друз в качестве наследников не рассматривались из-за их малолетства. Первыми кандидатами на власть были Агриппа и Марцелл, женатые на дочери и сестре Августа соответственно. Своих детей мужского пола у Августа не было.

Выздоровев, Август выбрал нескольких человек, которые могли быть объявлены преемниками в случае его смерти. Среди них были и Тиберий с Друзом, однако они не считались главными претендентами на власть. Тем временем под руководством Августа началась политическая карьера Тиберия. В возрасте 17 лет (на несколько лет раньше возрастного ценза) он стал квестором. Тогда же Август даровал ему и Друзу право стать претором и консулом на пять лет раньше ценза. В то время Тиберий стал выступать оратором в судах.

В 20 году до н. э. Тиберий женился на Випсании Агриппине, дочери от первого брака друга и соратника Октавиана Марка Агриппы. Об этом браке как о способе породниться Агриппа и Октавиан договорились сразу по рождении Випсании. Брак сложился удачно, хотя длительное время оставался бездетным. Первый и единственный ребёнок родился в 13 году до н. э. — мальчику дали имя Нерон Клавдий Друз. Ребёнок был усыновлён Октавианом под именем Юлий Цезарь Друз и воспитывался в доме Октавиана.

Военная карьера

В 20 году до н. э., после свадьбы, Тиберия послали на восток под командование Агриппы. Получив в распоряжение сильное войско, Тиберий отправился в Армению на границу с Парфией. Под военным давлением парфяне согласились вернуть Августу орлов, остававшихся у парфян с времён разгрома легионов Марка Красса в 53 году до н. э., Децидия Сакса в 40 году до н. э. и Марка Антония в 36 году до н. э.. Кроме того, за Арменией установили статус нейтрального буферного государства между двумя империями, Римской и Парфянской.

В 19 году до н. э. Тиберий получил пост претора и переместился со своими легионами к границам империи в Европе. Туда же был отправлен и Друз. Пока Друз сосредотачивал силы в Нарбоннской Галлии, Тиберий дал несколько сражений в Трансальпийской Галлии, выступив против местных племён.

В 16 год до н. э. армия Тиберия достигла истоков Дуная, довольно дальних мест в римской ойкумене.

В 13 до н. э. Тиберий возвратился в Рим, где принял консульскую власть. В 12 году до н. э. умер Агриппа, ещё раньше (в 23 году до н. э.) Марк Клавдий Марцелл. Так не стало преемников императорской власти, избранных Августом. Тогда он, впервые оценив Тиберия как самого вероятного преемника, заставил его развестись с любимой женой Випсанией и жениться на вдове Агриппы, Юлии Старшей, она же родная дочь Августа. Тиберий тяжело переживал развод, он не смог простить Юлии расторжение брака. По утверждению Светония Тиберий, как-то увидев Випсанию спустя достаточно длительное время после развода, стал настолько мрачен, что расстроил Августа. В результате Випсании было предписано покинуть Рим.

Вскоре Тиберий тоже уехал из Рима. С 12 по 7 год до н. э. он командовал в Германии, завоевав новую провинцию под властью Рима — Паннонию. Затем вернулся в Рим, где у него возникли проблемы. После смерти Друза в 9 году до н. э. внимание Августа (возможно под влиянием дочери Юлии) переключилось на двух сыновей Юлии Старшей от её предыдущего брака — Гая и Луция, которых он усыновил под именами Гай Юлий Випсаниан и Луций Юлий Випсаниан. Юлия, пользуясь положением единственной дочери Октавиана Августа, не хранила верности Тиберию. Напротив, через своего любовника Семпрония Гракха она пересылала отцу письма, разоблачающие каждый шаг законного супруга. Не желая терпеть подобного отношения, Тиберий в 6 году до н. э. удалился в добровольную ссылку на остров Родос. Примерно в то же время Юлия уговорила Августа дать ей разрешение на отдельное проживание от мужа.

Изгнание на Родос

Древнеримские историки видели основную причину добровольного изгнания Тиберия в его неприязни к Юлии — после развода с Випсанией он оказался женат на женщине, которая его публично унижала своими ночными похождениями на форуме. К этому добавился запрет императора на возможность видеть любимую женщину.

Отъезд Тиберия смешал планы Октавиана по передаче власти. Поскольку внуки императора Гай и Луций были совсем юны, а возраст императора подходил к 60, возникала неопределённость в наследовании империи в случае внезапной смерти Октавиана. В день отъезда до Тиберия дошли слухи о болезни императора, однако он всё равно направился из Остии в сторону Родоса в компании александрийского астролога Трасилла.

С продолжением изгнания положение Тиберия в Риме становилось всё более шатким. Несколько раз он испрашивал у Октавиана разрешения вернуться, однако неизменно получал отказ. Представители местной власти избегали общения с ним. Дошло до того, что Тиберий начал всерьёз опасаться за свою жизнь. По легенде именно в это трудное время Трасилл предсказал Тиберию, что тот станет императором.

Наследник Августа

Во 2 году на Октавиана свалились семейные несчастья: сначала в Галлии скончался от неизвестной болезни его внук Луций, а затем император был вынужден осудить свою дочь Юлию за её поведение. Как pater familiae («отец семейства») от имени Тиберия Август прислал дочери письмо, в котором давал ей развод. Юлию обвинили в разврате, предательстве, а также в одном из самых серьёзных преступлений в патриархальном римском обществе — покушении на отцеубийство. По римским законам отцеубийцу зашивали в мешок с собакой, змеёй и петухом и сбрасывали в Тибр. Однако Август помиловал единственную дочь, заменив казнь на ссылку. Сразу после этого Август разрешил Тиберию вернуться в Рим в качестве частного лица.

В 4 году императора постиг ещё один удар: в Армении был убит последний из наиболее вероятных его преемников — Гай Юлий Випсаниан. По сплетням, к гибели братьев Випсанианов была причастна Ливия, желавшая восстановить позиции своего сына Тиберия. Так или иначе, за неимением других преемников Августу ничего не оставалось, как усыновить в 4 году Тиберия под именем Тиберий Юлий Цезарь (лат. Tiberius Iulius Caesar). Август, в свою очередь, заставил Тиберия усыновить своего племянника, сына Друза от Антонии Младшей — восемнадцатилетнего Германика.

Тиберию возвратили должность и власть трибуна, отнятую в 1 до н. э. Помимо того Август распространил на него свой империй (лат. imperium maius), который ранее был сосредоточен только в руках принцепса. Так Тиберий официально стал вторым человеком в государстве.

В том же году Тиберий снова отправился воевать. В 6 году он собрал на среднем Дунае большую армию для войны с германским племенем маркоманов, предводителем которых был Маробод, однако был вынужден отказаться от похода в связи с необходимостью подавления восстаний в Паннонии и Далмации. С мятежами было покончено к 9 году, но после разгрома римских легионов Вара в Тевтобургском Лесу Тиберию пришлось заново устанавливать границы по Рейну в 10—12 годах.

В 13 году он стал соправителем Августа, его проконсульская власть была уравнена с властью императора.

В 14 году император Октавиан Август умер. Тиберий и Ливия лично присутствовали при кончине императора. Тиберий за несколько дней до того выехал к армии, но срочно вернулся с дороги. В завещании Августа был указан единственный наследник — Тиберий. Лица, занимающие ключевые должности в Риме — консулы, префект претория и префект продовольственного снабжения — без промедления принесли присягу новому императору. За ними последовали сенат, всадники, плебс и легионы за пределами Рима.

Во главе Римской империи

Начало правления

Проблема, стоявшая перед Тиберием в 14 году, заключалась прежде всего в том, может ли вообще принципат быть продолжен в той форме, в какой существовал при Августе. 17 сентября 14 года сенат провозгласил так называемый «Статут об империи», в котором Август завещал не расширять существующих границ государства. Однако Тиберий в целом пренебрёг Статутом в своей политике. Он стремился к созданию коллективного руководства, как это было до 27 года до н. э., но не сумел воплотить намерение в жизнь из-за отказа сенаторов разделять ответственность с принцепсом.

Тиберий не питал иллюзий по поводу сложности задачи, возложенных на него, и ответственности перед римским народом, как видно из его высказываний:

«Друзья, уговаривающие меня, вы не знаете, что за изверг — эта власть.»
«Власть — это волк, которого я держу за уши.»

Тиберий начал правление с установления сотрудничества с сенатом:

«Я не раз говорил и повторяю, отцы сенаторы, что добрый и благодетельный правитель, обязанный вам столь обширной и полной властью, должен всегда быть слугой сенату, порою всему народу, а подчас — и отдельным гражданам; мне не стыдно так говорить, потому что в вашем лице я имел и имею господ и добрых, и справедливых, и милостивых.»

Равенство правителя на словах находило противоречие в практике судебного преследования за оскорбления величества этого самого правителя. Тиберий поначалу решительно выступал против наказаний за такие преступления — в пяти первых известных случаях 14—20 годах он проявил сдержанность. Однако в 15 году на прямой вопрос претора, нужно ли наказывать за личное оскорбление принцепса как за государственное преступление (практика при Августе), Тиберий поддержал применение закона. Тем не менее на деле Тиберий не добивался применения закона и не применял суровых мер, предусмотренных законом. Этим он пресёк возможные злоупотребления доносчиков, на показания которых полагалось римское правосудие.

Внутренняя политика

Внутренняя политика Тиберия продолжала традиции Августа. За время его правления увеличилась государственная казна, улучшилось управление провинциями, но основным результатом стало усиление власти императора. Достигнуто это было следующими методами:

1. Отняв у комиций избирательные и высшие судебные функции, Тиберий перенёс их на сенат, запуганные и взаимно враждовавшие члены которого были послушными орудиями в руках императора. Центуриатные и куриатные комиции должны были довольствоваться фикцией одобрения выборов на высшие государственные должности, которые объявлялись народу герольдом.
2. Все крупные процессы, например об оскорблении величества, насилиях, подкупах, вымогательствах, расследовались и решались сенатом. Прежние уголовные суды (лат. quaestiones perpetuae) сохранили за собою право вести только менее важные процессы.
3. Постановления сената и эдикты императора получили силу закона.
4. Преторианская гвардия была помещена в Риме, а её префекты из сословия всадников приобрели огромное влияние.

Однако, несмотря на всю полноту верховной власти, Тиберий всё ещё не мог отрешиться от республиканских традиций. Все свои шаги он маскировал решениями сената, предоставлял внешний блеск консулам, держался в тени, жил в республиканской простоте и отказывался от почётных титулов, которые готов был ему поднести раболепный сенат. При Тиберии титул императора ещё оставался высшим почётным военным титулом (так, Тиберий разрешил принять его Юнию Блезу, не связанному с домом Цезарей).

Экономика

При Тиберии сильно укрепились государственные финансы, в том числе — благодаря его скупости. Прекратилось строительство на государственные деньги, за редкими исключениями перестали строиться храмы и дороги для военных нужд. В 16 и 22 годах сенат принимает законы против роскоши и ростовщичества, также по инициативе Тиберия из казны перестали выделяться деньги на всенародные игры.

В то же время Тиберий не скупился на траты в случае неотложных обстоятельств. В 17 году пострадавшие от землетрясения города получили от него 10 миллионов сестерциев на восстановление, а также пятилетнее освобождение от налогов. Миллионы император потратил на восстановление Рима после пожаров и наводнения в 27 и 36 годах. В 33 году после принятия закона о ликвидации долгов, направленного на всё ту же борьбу с ростовщиками, Тиберий выделил более 100 миллионов сестерциев на выдачу беспроцентных ссуд задолжавшим землевладельцам.

Провинции и внешняя политика

Тиберий приостановил военную активность Германика. Его отзыв стал сигналом к переходу на оборонительные действия в Германии. Новая стратегическая концепция нашла выражение в разделении рейнского фронта на верхне- и нижнегерманский, в образовании новых военных лагерей с выраженными оборонительными функциями (Страсбург и Виндиш) и, наконец, в планомерном создании рейнской военной зоны. Суть политики о невмешательстве в дела германцев выразилась в следующих словах: «Так как месть Рима свершилась, германские племена пусть теперь сами разбираются со своими собственными раздорами».

Не стремясь к новым территориальным приобретениям, он окончательно упрочил римскую власть в огромной империи Августа; небывалый до тех пор порядок и спокойствие царили в провинциях; справедливые требования легионов (сокращение срока службы и увеличение жалования) были удовлетворены, но зато была восстановлена строжайшая дисциплина; наместники-лихоимцы, продажные судьи и жадные публиканы встретили в Тиберии грозного преследователя; с морским разбоем велась энергичная и успешная борьба.

Тиберий отошёл от норм сравнительно краткосрочного проконсульского наместничества, особенно в самых престижных провинциях Африка и Азия. Наместники и чиновники часто многие годы оставались в своих провинциях: Луций Эллий Ламия 9 лет управлял Сирией, Луций Аррунций столько же — Испанией, причём в обоих случаях эти наместники вообще не покидали Рим и управляли своими провинциями только номинально. С другой стороны, Марк Юний Силан на самом деле 6 лет был наместником Африки, а Публий Петроний — Азии, Гай Силий командовал верхнегерманским войском с 14 по 21 годы. Из всех наместников Тиберия самым знаменитым вне всяких сомнений является Понтий Пилат, при котором был распят Иисус Христос. Другое видное положение занимал Гай Поппей Сабин, который с 12 года и до своей смерти в 35 году оставался наместником Мёзии, а в 15 году получил также Македонию и Ахайю.

Из-за повышения налогов в провинциях Тиберий высказал своё знаменитое требование, чтобы его овец стригли, а не сдирали с них кожу. Действительно, на Западе было лишь одно восстание из-за повышения налогов — в 21 году среди треверов и эдуев. Гораздо более значительными, чем битвы в Галлии, были волнения во Фракии. Там начались сепаратистские настроения, в ходе которых банды Рескупориса, царя северной части провинции, стали атаковать территории фактического соправителя, Котиса. После вмешательства Рима Котис был убит, однако Рескупорис попал в ловушку и был доставлен в Рим, где был лишён власти сенатом и депортирован в Александрию.

Другое опасное восстание возглавил в Африке Такфаринат, сколотивший на юге современного Алжира боеспособную армию, в 17 году начавшую разбойнические набеги. На западе этому примеру последовали мавры под руководством Мазуппы. Рим быстро справился с этим — банды Такфарината были разгромлены расквартированным в Африке легионом при поддержке вспомогательного контингента под начальством Марка Фурия Камилла, получившего триумф. Однако через 4 года восстание вспыхнуло вновь, но военачальник Квинт Юний Блез вновь подавил его. Точку над «i» поставило в 24 году контрнаступление под руководством Публия Корнелия Долабеллы.

Армянское царство Тиберий передал младшему брату иберского царя — Фарасману. После разгрома воспротивившейся этому части парфянской армии, Тиберий противопоставил парфянскому царю Артабану III двух новых претендентов, один из которых, Тиридат, в 36 году форсировал Евфрат и короновался в Ктесифоне. Уже через год Артабан согласился на встречу у Евфрата для восстановления статус-кво. Устранение этой опасности было одним из самых удивительных достижений Тиберия.

Заговор Сеяна

После ввода в Рим преторианской гвардии (в 17 или 18 году) император сосредоточил в своих руках от 6 до 9 тыс. преторианцев. С 15 года ими командовал префект Луций Элий Сеян.

Император после смерти в 23 году единственного сына Друза становится всё более подозрительным и мрачным. В 25 году Сеян просит разрешения жениться на вдове Друза, Ливилле, однако получает отказ. У Тиберия окончательно испортились отношения со своей властной матерью — Ливией, и он уехал из Рима в Кампанию, на Капри. В его отсутствие власть постепенно переходит к префекту Сеяну. Дошло до того, что в Риме ему ставят статуи.

Ливия открыто конфликтовала с Тиберием, однако её присутствие в Риме препятствует дальнейшему усилению Сеяна. Её смерть в 29 году развязала руки префекту, он стал преследовать наиболее влиятельных сенаторов и всадников. В 30 году из Рима была выслана вдова Германика Агриппина с детьми — Нероном и Друзом.

В 31 году Сеян совместно с Тиберием стал консулом, причем Тиберий не возвратился в Рим, став консулом in absentia (в отсутствие). Сеян решился на захват власти (по мнению Светония, Тиберий манипулировал им и полностью контролировал развитие событий). В его замыслах было добиться усыновления в одну из ветвей рода Юлиев, и, после, как одному из Юлиев, занять позицию принцепса (правителя) при малолетнем Тиберии Гемелле или Калигуле. Мать Гемелла, та самая Ливилла, на которой ему не дали жениться, согласилась участвовать в заговоре. Согласно Кассию к тому времени Сеян и Ливилла несколько лет состояли в любовной связи.

Мать Ливиллы, Антония Младшая, выдала Тиберию планы заговорщиков. 18 октября 31 года на заседании сената в присутствии Сеяна было зачитано письмо Тиберия, изобличающее заговорщиков. Сеян был немедленно схвачен, арестованы прочие участники заговора. В течение недели большинство из них было казнено. Префектом преторианцев был назначен Квинт Макрон, донесший о заговоре Антонии, и активный участник свержения Сеяна.

Тиберий и наследники

Вскоре после начала правления Тиберия восемь легионов, располагающихся в Германии, взбунтовались, требуя обещанных, но не выплаченных ещё за походы во времена Августа вознаграждений. Для усмирения восстания сенат отправил в Германию, наделив их проконсульской властью, Германика и Друза, племянника и сына императора. Германику удалось не только успокоить взбунтовавшиеся легионы, но и заставить их воевать, обещая, что все трофеи достанутся им в награду. К 16 году Германику удалось восстановить границы по тем территориям, что были отторгнуты после поражения в Тевтобургском лесу (в 9 г.н. э.). В решающей битве при Идиставизо Германик разбил армию Арминия, победителя Вара, после чего его легионы возвратили орлов разбитых легионов Вара.

В 17 году Германик праздновал триумф в Риме. Это был первый триумф, который праздновал Рим с момента триумфа Августа в 29 до н. э. Влияние и популярность Германика среди нобилитета и народа росло. Сначала Тиберий не видел в этом ничего плохого. В 18 году Германик стал правителем восточной части империи, как в недавнем прошлом сам Тиберий при Августе. Однако ровно через год Германик неожиданно скончался. В отравлении наследника был обвинен Гней Кальпурний Пизон, который на суде выдвинул контробвинения против самого Тиберия и его префекта претория — Луция Элия Сеяна. Эти обвинения должны были слушаться в сенате, однако неожиданно Пизон покончил с собой. Эта смерть посеяла огромное количество слухов, в которых Тиберий обвинялся в убийстве Германика из-за его растущей популярности.

После смерти Германика основным и единственным наследником императора стал его сын — Друз. Однако он скончался в 23 году. Позже ответственность за эту смерть возложили на Ливиллу и Сеяна.

После смерти Друза Тиберий долго не мог выбрать между своим внуком, Тиберием Гемеллом, и сыном Германика, Гаем Калигулой. Однако разоблаченный заговор Сеяна, одну из ведущих ролей в котором сыграла мать Гемелла — Ливилла, охладил отношение императора к Гемеллу. В самом конце своей жизни, кажется, Тиберий определился, назначив Калигулу квестором.

Последние годы

После разоблачения заговора Сеяна Тиберий больше не появляется в Риме, проводя время на Капри или на вилле в Кампании. В начале 37 года здоровье его начало быстро ухудшаться, и 16 марта 37 года он умирает на своей вилле в Мизене. При смерти присутствовали Макрон и Калигула. Согласно Тациту, Тиберий просто потерял сознание, однако все присутствующие решили, что император умер. Когда они уже приносили поздравления Калигуле, Тиберий внезапно открыл глаза. Это повергло всех в ужас, и собравшиеся разбежались. Но Макрон, не утративший самообладания и решительности, приказал задушить Тиберия, набросив на него ворох одежды. По другим версиям он был задушен Калигулой, либо отравлен им, либо уморен голодом после приступа лихорадки.

Тиберий оставил после себя завещание, где всю свою власть делил между Калигулой и Тиберием Гемеллом, однако Калигула, придя к власти, объявил завещание недействительным и вскоре казнил Гемелла.

Тиберий в истории

Тиберий оставил о себе в истории двоякое впечатление. С одной стороны (если отталкиваться от описания его правления у Тацита) Тиберий был мрачным, нелюдимым человеком, а время его правления — смутным и страшным. Поэтому не мудрено, что плебс, узнав о смерти императора, кричал «Тиберия в Тибр!». Однако следует учитывать, что в рядах римского нобилитета, к которому принадлежал Тацит, выходец из богатого всаднического рода, отношение к Тиберию было весьма негативным. И даже у Тацита Тиберий, в период его жизни до прихода к власти, описан как весьма достойный и примерный муж, выдающийся полководец.

У других авторов той эпохи личность Тиберия описывается иначе. Светоний в своей «Жизни 12 Цезарей» прекрасно отзывается о Тиберии до его провозглашения императором и о первых годах нахождения его у власти, отмечая возвращение Сенату некоторых его привилегий и полномочий. А при описании второй половины его правления, помимо развратного образа жизни и скупости, не забывает упомянуть и его скромность и бережливость.

Ещё более положительно оценивает деятельность Тиберия иудейский ученый и историк Филон, который противопоставляет его Калигуле. Он неоднократно подчеркивает глубокий ум и проницательность Тиберия, а про его правление пишет, что «за двадцать три года, что нёс бремя власти над сушей и над морем, не оставил ни единого семени войны ни в эллинской, ни в варварской земле, а мир и сопутствующие ему блага до самой кончины своей раздавал нескудеющей рукой и щедрым своим сердцем».

В «Римской Истории» Веллея Патеркула Тиберий удостаивается всяческих похвал. Впрочем, хвалебные речи приводятся там и в адрес Сеяна. Ориентироваться на этот источник довольно сложно, поскольку во времена Тиберия Патеркул служил префектом кавалерии в Паннонии, а потом там же легатом. Также есть предположение, что Патеркул был дружен с Сеяном, за что и поплатился в 31 году, когда был казнен в числе других участников заговора.

Советский историк В. С. Сергеев характеризует принципат Тиберия как «начало императорского режима в Риме и как один из переломных этапов в истории античного государства», отмечая, что «императорский строй и аппарат государственного управления в Риме в главных чертах сложился при Тиберии и притом в немалой степени благодаря некоторым его индивидуальным особенностям».

В честь Тиберия назван основанный в начале нашей эры израильский город Тиберия (совр. Тверия).

Тиберий в церковном предании

В Викитеке есть полный текст жития Марии Магдалины по Димитрию Ростовскому

В православной традиции известно предание о встрече Тиберия и Марии Магдалины, и с этой встречей связывают обычай дарить пасхальные яйца.

Согласно изложению Димитрия Ростовского, святая равноапостольная Мария Магдалина нашла возможность явиться к императору и подарила ему яйцо, окрашенное в красный цвет, со словами: «Христос воскрес!» Выбор яйца как подарка, согласно святителю Димитрию, был вызван бедностью Марии, которая, однако, не захотела явиться с пустыми руками, цвет же яйца был призван привлечь внимание императора.

В ином варианте изложения говорится о том, что сначала яйцо было совершенно обычным и что император, усомнившись в странном известии о воскресении, сказал, что как яйцо не может из белого стать красным, так и мёртвые не воскресают, — и яйцо покраснело у него на глазах. .

Литература

1. Публий Корнелий Тацит. «Анналы».
2. Гай Светоний Транквилл. «Жизнь двенадцати цезарей».
3. Дион Кассий. «Римская история».
5. Готлиб А. Тиберий // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
6. Тиберий Клавдий Нерон // Струнино — Тихорецк. — М. : Советская энциклопедия, 1976. — (Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров ; 1969—1978, т. 25).
7. Грант М. Римские императоры / пер. с англ. М. Гитт. — М.: ТЕРРА — Книжный клуб, 1998. — 400 с. — ISBN 5-300-02314-0.
8. Словарь античности. — М. : Прогресс, 1989. — Пер. с нем. (ориг. изд. 1987).</span>
9. Cruttwell, C. T. A History of Roman Literature. — Oxford, 1877. — Book 3, Chapter 1.</span>

Исследования

• Фрибус Т. Ю. [centant.pu.ru/centrum/publik/confcent/2001-03/fribus.htm «Император Тиберий в восприятии сограждан: эмоционально-психологический аспект».]
• Кожурин А. Я. [ec-dejavu.net/t-2/Tiberius.html Император Тиберий и деструкция традиционной римской сексуальности] // Феномен удовольствия в культуре. Материалы международного научного форума. — СПб., 2004, с. 121—124

Ссылки

• [www.ancientrome.ru/imp/tiber1.htm Тиберий на ancientrome]

Древний Рим   Персоналии

Отрывок, характеризующий Тиберий

– Ах, нет! – вскрикнула Наташа.
– Нет, ехать, – сказала Марья Дмитриевна. – И там ждать. – Если жених теперь сюда приедет – без ссоры не обойдется, а он тут один на один с стариком всё переговорит и потом к вам приедет.
Илья Андреич одобрил это предложение, тотчас поняв всю разумность его. Ежели старик смягчится, то тем лучше будет приехать к нему в Москву или Лысые Горы, уже после; если нет, то венчаться против его воли можно будет только в Отрадном.
– И истинная правда, – сказал он. – Я и жалею, что к нему ездил и ее возил, – сказал старый граф.
– Нет, чего ж жалеть? Бывши здесь, нельзя было не сделать почтения. Ну, а не хочет, его дело, – сказала Марья Дмитриевна, что то отыскивая в ридикюле. – Да и приданое готово, чего вам еще ждать; а что не готово, я вам перешлю. Хоть и жалко мне вас, а лучше с Богом поезжайте. – Найдя в ридикюле то, что она искала, она передала Наташе. Это было письмо от княжны Марьи. – Тебе пишет. Как мучается, бедняжка! Она боится, чтобы ты не подумала, что она тебя не любит.
– Да она и не любит меня, – сказала Наташа.
– Вздор, не говори, – крикнула Марья Дмитриевна.
– Никому не поверю; я знаю, что не любит, – смело сказала Наташа, взяв письмо, и в лице ее выразилась сухая и злобная решительность, заставившая Марью Дмитриевну пристальнее посмотреть на нее и нахмуриться.
– Ты, матушка, так не отвечай, – сказала она. – Что я говорю, то правда. Напиши ответ.
Наташа не отвечала и пошла в свою комнату читать письмо княжны Марьи.
Княжна Марья писала, что она была в отчаянии от происшедшего между ними недоразумения. Какие бы ни были чувства ее отца, писала княжна Марья, она просила Наташу верить, что она не могла не любить ее как ту, которую выбрал ее брат, для счастия которого она всем готова была пожертвовать.
«Впрочем, писала она, не думайте, чтобы отец мой был дурно расположен к вам. Он больной и старый человек, которого надо извинять; но он добр, великодушен и будет любить ту, которая сделает счастье его сына». Княжна Марья просила далее, чтобы Наташа назначила время, когда она может опять увидеться с ней.
Прочтя письмо, Наташа села к письменному столу, чтобы написать ответ: «Chere princesse», [Дорогая княжна,] быстро, механически написала она и остановилась. «Что ж дальше могла написать она после всего того, что было вчера? Да, да, всё это было, и теперь уж всё другое», думала она, сидя над начатым письмом. «Надо отказать ему? Неужели надо? Это ужасно!»… И чтоб не думать этих страшных мыслей, она пошла к Соне и с ней вместе стала разбирать узоры.
После обеда Наташа ушла в свою комнату, и опять взяла письмо княжны Марьи. – «Неужели всё уже кончено? подумала она. Неужели так скоро всё это случилось и уничтожило всё прежнее»! Она во всей прежней силе вспоминала свою любовь к князю Андрею и вместе с тем чувствовала, что любила Курагина. Она живо представляла себя женою князя Андрея, представляла себе столько раз повторенную ее воображением картину счастия с ним и вместе с тем, разгораясь от волнения, представляла себе все подробности своего вчерашнего свидания с Анатолем.
«Отчего же бы это не могло быть вместе? иногда, в совершенном затмении, думала она. Тогда только я бы была совсем счастлива, а теперь я должна выбрать и ни без одного из обоих я не могу быть счастлива. Одно, думала она, сказать то, что было князю Андрею или скрыть – одинаково невозможно. А с этим ничего не испорчено. Но неужели расстаться навсегда с этим счастьем любви князя Андрея, которым я жила так долго?»
– Барышня, – шопотом с таинственным видом сказала девушка, входя в комнату. – Мне один человек велел передать. Девушка подала письмо. – Только ради Христа, – говорила еще девушка, когда Наташа, не думая, механическим движением сломала печать и читала любовное письмо Анатоля, из которого она, не понимая ни слова, понимала только одно – что это письмо было от него, от того человека, которого она любит. «Да она любит, иначе разве могло бы случиться то, что случилось? Разве могло бы быть в ее руке любовное письмо от него?»
Трясущимися руками Наташа держала это страстное, любовное письмо, сочиненное для Анатоля Долоховым, и, читая его, находила в нем отголоски всего того, что ей казалось, она сама чувствовала.
«Со вчерашнего вечера участь моя решена: быть любимым вами или умереть. Мне нет другого выхода», – начиналось письмо. Потом он писал, что знает про то, что родные ее не отдадут ее ему, Анатолю, что на это есть тайные причины, которые он ей одной может открыть, но что ежели она его любит, то ей стоит сказать это слово да , и никакие силы людские не помешают их блаженству. Любовь победит всё. Он похитит и увезет ее на край света.
«Да, да, я люблю его!» думала Наташа, перечитывая в двадцатый раз письмо и отыскивая какой то особенный глубокий смысл в каждом его слове.
В этот вечер Марья Дмитриевна ехала к Архаровым и предложила барышням ехать с нею. Наташа под предлогом головной боли осталась дома.


Вернувшись поздно вечером, Соня вошла в комнату Наташи и, к удивлению своему, нашла ее не раздетою, спящею на диване. На столе подле нее лежало открытое письмо Анатоля. Соня взяла письмо и стала читать его.
Она читала и взглядывала на спящую Наташу, на лице ее отыскивая объяснения того, что она читала, и не находила его. Лицо было тихое, кроткое и счастливое. Схватившись за грудь, чтобы не задохнуться, Соня, бледная и дрожащая от страха и волнения, села на кресло и залилась слезами.
«Как я не видала ничего? Как могло это зайти так далеко? Неужели она разлюбила князя Андрея? И как могла она допустить до этого Курагина? Он обманщик и злодей, это ясно. Что будет с Nicolas, с милым, благородным Nicolas, когда он узнает про это? Так вот что значило ее взволнованное, решительное и неестественное лицо третьего дня, и вчера, и нынче, думала Соня; но не может быть, чтобы она любила его! Вероятно, не зная от кого, она распечатала это письмо. Вероятно, она оскорблена. Она не может этого сделать!»
Соня утерла слезы и подошла к Наташе, опять вглядываясь в ее лицо.
– Наташа! – сказала она чуть слышно.
Наташа проснулась и увидала Соню.
– А, вернулась?
И с решительностью и нежностью, которая бывает в минуты пробуждения, она обняла подругу, но заметив смущение на лице Сони, лицо Наташи выразило смущение и подозрительность.
– Соня, ты прочла письмо? – сказала она.
– Да, – тихо сказала Соня.
Наташа восторженно улыбнулась.
– Нет, Соня, я не могу больше! – сказала она. – Я не могу больше скрывать от тебя. Ты знаешь, мы любим друг друга!… Соня, голубчик, он пишет… Соня…
Соня, как бы не веря своим ушам, смотрела во все глаза на Наташу.
– А Болконский? – сказала она.
– Ах, Соня, ах коли бы ты могла знать, как я счастлива! – сказала Наташа. – Ты не знаешь, что такое любовь…
– Но, Наташа, неужели то всё кончено?
Наташа большими, открытыми глазами смотрела на Соню, как будто не понимая ее вопроса.
– Что ж, ты отказываешь князю Андрею? – сказала Соня.
– Ах, ты ничего не понимаешь, ты не говори глупости, ты слушай, – с мгновенной досадой сказала Наташа.
– Нет, я не могу этому верить, – повторила Соня. – Я не понимаю. Как же ты год целый любила одного человека и вдруг… Ведь ты только три раза видела его. Наташа, я тебе не верю, ты шалишь. В три дня забыть всё и так…
– Три дня, – сказала Наташа. – Мне кажется, я сто лет люблю его. Мне кажется, что я никого никогда не любила прежде его. Ты этого не можешь понять. Соня, постой, садись тут. – Наташа обняла и поцеловала ее.
– Мне говорили, что это бывает и ты верно слышала, но я теперь только испытала эту любовь. Это не то, что прежде. Как только я увидала его, я почувствовала, что он мой властелин, и я раба его, и что я не могу не любить его. Да, раба! Что он мне велит, то я и сделаю. Ты не понимаешь этого. Что ж мне делать? Что ж мне делать, Соня? – говорила Наташа с счастливым и испуганным лицом.
– Но ты подумай, что ты делаешь, – говорила Соня, – я не могу этого так оставить. Эти тайные письма… Как ты могла его допустить до этого? – говорила она с ужасом и с отвращением, которое она с трудом скрывала.
– Я тебе говорила, – отвечала Наташа, – что у меня нет воли, как ты не понимаешь этого: я его люблю!
– Так я не допущу до этого, я расскажу, – с прорвавшимися слезами вскрикнула Соня.
– Что ты, ради Бога… Ежели ты расскажешь, ты мой враг, – заговорила Наташа. – Ты хочешь моего несчастия, ты хочешь, чтоб нас разлучили…
Увидав этот страх Наташи, Соня заплакала слезами стыда и жалости за свою подругу.
– Но что было между вами? – спросила она. – Что он говорил тебе? Зачем он не ездит в дом?
Наташа не отвечала на ее вопрос.
– Ради Бога, Соня, никому не говори, не мучай меня, – упрашивала Наташа. – Ты помни, что нельзя вмешиваться в такие дела. Я тебе открыла…
– Но зачем эти тайны! Отчего же он не ездит в дом? – спрашивала Соня. – Отчего он прямо не ищет твоей руки? Ведь князь Андрей дал тебе полную свободу, ежели уж так; но я не верю этому. Наташа, ты подумала, какие могут быть тайные причины ?
Наташа удивленными глазами смотрела на Соню. Видно, ей самой в первый раз представлялся этот вопрос и она не знала, что отвечать на него.
– Какие причины, не знаю. Но стало быть есть причины!
Соня вздохнула и недоверчиво покачала головой.
– Ежели бы были причины… – начала она. Но Наташа угадывая ее сомнение, испуганно перебила ее.
– Соня, нельзя сомневаться в нем, нельзя, нельзя, ты понимаешь ли? – прокричала она.
– Любит ли он тебя?
– Любит ли? – повторила Наташа с улыбкой сожаления о непонятливости своей подруги. – Ведь ты прочла письмо, ты видела его?
– Но если он неблагородный человек?
– Он!… неблагородный человек? Коли бы ты знала! – говорила Наташа.
– Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой; и ежели ты не хочешь этого сделать, то я сделаю это, я напишу ему, я скажу папа, – решительно сказала Соня.
– Да я жить не могу без него! – закричала Наташа.
– Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь! Вспомни об отце, о Nicolas.
– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.

В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.


Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
– Хороша, очень хороша! – сказала Марья Дмитриевна. – В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. – Марья Дмитриевна тронула ее за руку. – Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. – Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню и присела на диване подле Наташи.
– Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, – сказала она своим грубым голосом; – слышишь ты что ли, что я говорю? – Она поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.
– Оставь… те… что мне… я… умру… – проговорила она, злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.