Тикума (тяжёлый крейсер)
«Тикума» (яп. 筑摩?, по названию верхнего течения реки Синано) — японский тяжёлый крейсер[прим. 1], второй представитель типа «Тонэ». Второй корабль с этим названием в японском военно-морском флоте.
Построен в Нагасаки в 1935—1939 годах. В ходе боевых действий на Тихоокеанском театре Второй мировой войны в конце 1941 — первой половине 1942 годов крейсер участвовал в Гавайской операции, захвате Новой Гвинеи и Нидерландской Ост-Индии, походе в Индийский океан, Мидуэйском сражении. Принимал участие в сражениях авианосных соединений у восточных Соломоновых островов и у островов Санта-Крус. В 1944 году крейсер участвовал в сражениях у Марианских островов и в заливе Лейте, в ходе которого был тяжело повреждён американской авиацией и затоплен японским эсминцем.
Содержание
История службы
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
В этом разделе не хватает ссылок на источники информации. Информация должна быть проверяема, иначе она может быть поставлена под сомнение и удалена.
Вы можете отредактировать эту статью, добавив ссылки на авторитетные источники. Эта отметка установлена 10 августа 2016 года. |
После вступления в строй «Тикума», вместе с головным кораблём серии — «Тоне», сформировали 8-ю дивизию тяжелых крейсеров. До войны на Тихом океане, корабли успели совершить три похода к берегам Китая и принять участие в большом морском смотре в Иокогаме в честь основания Японской империи.
от Пирл-Харбора до Мидуэя
В преддверии войны 8-я дивизия крейсеров («Тикума» и «Тоне») под командование контр-адмирала Хироаки Абэ вошла в состав Ударного авианосного соединения (Кидо Бутай) под командованием адмирала Тюити Нагумо и приняла участие в атаке Пирл-Харбора. В этой операции крейсера типа «Тоне» впервые должен был быть использован по своему прямому назначению — осуществлять дальнюю разведку соединения. Гидросамолёты с «Тикума» и «Тоне» стали первыми японскими самолётами, появившимися 7 декабря 1941 года над островом Оаху. Они которые должны были уточнить расположение американских кораблей. В операции приняли участие два самолёта с «Тикума»: гидросамолёт E13A следил за состоянием погоды, а E8N проводил разведку стоянки американских линейных кораблей. На обратном пути «Тикума» сопровождал 2-ю дивизию авианосцев (Хирю и «Сорю») в рейде против острова Уэйк. Во время разведки остров зенитным огнём был подбит один гидросамолёт, пилоты которого были спасены.
Сопровождение Ударного авианосного соединения являлось основной задачей 8-й дивизии тяжелых крейсеров на всём первом этапе войны. Крейсер «Тикума» принял участие в операция по захвату Рабаула. 24 января самолёты с крейсера нанесли бомбовый удар по островам Адмиралтейства. В начале февраля крейсер принял участие в безуспешно попытке перехвата американского авианосного соединения незадолго до этого атаковавшего атолл Кваджалейн. Затем крейсера прикрывали японские авианосцы в рейде против порта Дарвин (Австралия).
После похода к австралийскому побережью, 8-я дивизия крейсеров приняла участие в захвате Явы. Во время этой операции крейсер «Тикума» неоднократно вводил в действие свою артиллерию. 1 марта 1942 года гидросамолёт крейсера обнаружил голландское судно «Моджокерто» (Modjokerto) водоизмещением 8806 тонн. Вечером того же дня оно было потоплено огнём тяжелых крейсеров «Тикума» и «Тоне» и эсминцев «Касуми» и «Сирануи» (2 дивизион эсминцев).
Вечером того же дня с «Тикума» был обнаружен американский эсминец «Эдсолл» (Edsall), по которому был открыт огонь из 203-мм орудий. Вскоре к «Тикума» присоединились второй крейсер дивизии и линейные корабли «Хиэй» и «Кирисима». В итоге состоялся возможно самый неравный бой в истории. Четыре японских тяжелых корабля выпустили по эсминцу в общей сложности 1335 снарядов (в том числе 297 14-дюймовых и 844 8-дюймовых), но не смогли нанести ему фатальных повреждений. Они даже позволили ему сблизится и произвести торпедную атаку на «Тикуму» и обстрелять его из устаревших 102-мм орудий. Потребовалась атака 26 пикирующих бомбардировщиков D3A, чтобы обездвижить американский корабль, после чего он был окончательно потоплен артиллерией «Тикумы».
4 марта крейсер «Тикума» потопил ещё одно голландское судно «Энгано» (Enggano), водоизмещением 5513 тонн, который до этого был повреждён гидросамолётом с тяжелого крейсера «Такао». 5 марта самолёты крейсера приняли участие в налёте на Чилачап. После сражения в Яванском море, крейсера 8-й дивизии сопровождали японские авианосцы в ходе рейда в Индийский океан и атак портов Цейлона (Коломбо и Тринкомали). В этой операции самолёты крейсера не сыграли какой-либо значительной роли. После возвращения в Японию, «Тикума» был использован в неудачном преследовании американского авианосного соединения, совершившего первый авианалёт на Японские острова («рейд Дулиттла»)
В конце мая 8-я дивизия была вновь придана Ударному авианосному соединению, которое направлялось для удара по атоллу Мидуэй. В ходе операции гидросамолёты с «Тикума» активно использовались для разведки базы на Мидуэе и поиска американских кораблей. Несмотря на катастрофический исход боя, самолёты «Тикума» действовали эффективно. Один E13A смог обнаружить авианосец «Йорктаун» и навести на него японские самолёты с авианосцев. Тяжело повреждённый в ходе налётов американский корабль, 6 июня был вновь обнаружен гидросамолётами с «Тикумы», один из которых (E13A пилотируемый Хара Хисащи) продолжал наблюдение до тех пор, пока не погиб, полностью исчерпав топливо (возможно был сбит американским истребителем). Второй самолёт сообщил координаты «Йорктауна» японской подводной лодке I-168, которая в итоге потопила авианосец. Так, благодаря авиагруппе с «Тикумы», была одержана единственная победа в битве у Мидуэя. Сам крейсер безуспешно пытался прикрыть своей зенитной артиллерией авианосец «Хирю».
После разгрома у атолла Мидуэй, командующий японским флотом адмирал Ямамото опасался активизации действий американцев в районе Алеутских островов, поэтому туда были спешно направлены подкрепления, в том числе и оставшаяся «без работы» 8-я дивизия тяжелых крейсеров. Однако операция по захвату островов Кыска и Атту прошла без сопротивления противника и в начале июля крейсер «Тикума» вернулся на Японские острова.[3]
Кампания у Соломоновых островов
Летом 1942 года центр сражений войны на Тихом океане переместился в район Соломоновых островов, где развернулись ожесточённые бои за остров Гуадалканал. Крейсер «Тикума» вновь был назначен сопровождать и осуществлять дальнюю разведку возрождённого Ударного соединения в составе Передового отряда. На этот раз он был временно передан в 7-ю дивизию тяжелых крейсеров (командующий — адмирал Сёдзи Нисимура), в которую входили крейсера «Кумано» и «Судзуя».
В составе нового соединения «Тикума» 24 августа 1942 года принимал участие в бою у Восточных Соломоновых островов. Утром 24 октября сразу семь самолётов с крейсеров 8-й дивизии приняли участие в поиске американских кораблей. Гидросамолёту E13A с «Тикума» (пилот — энсин Фукуяма Казутоши]] в очередной раз сопутствовал успех: днём ему удалось обнаружить на американские авианосцы «Энтерпрайз» и «Саратога». Сам японский самолет был сбит, но успел навести на американское соединение ударную авиагруппу. В ходе атаки «Энтерпрайз» был сильно повреждён и японский командующий принял решение догнать и уничтожить его силами тяжелых крейсеров. Гидросамолёты «Тикума» активно использовались в поисках, но безуспешно.
26 октября крейсер вновь вступил в бой, приняв участие в бою у островов Санта-Крус. На этот раз 8-я дивизия снова действовала совместно в составе Передового отряда Ударного авианосного соединения. На этот гидросамолёты «Тикума» не смогли оказать большой помощи в бою, а сам корабль был повреждён в ходе налёта второй волны американских самолётов с авианосца «Хорнет». Около 9 утра 9 пикирующих бомбардировщиков SBD-3 Downtless (эскадрилья VB-8) атаковали крейсер, добившись двух попаданий. Две 454-кг бомбы попали в носовую надстройку, были затоплен два котельных отделения левого борта. Благодаря своевременным действиям команды, сбросивших за борт торпеды, далось избежать гибели корабля, так как одна из бомб разорвалась в торпедном отделении. Вскоре крейсер был атакован тремя «Даунтлессами» с «Энтерпрайза». Одна бомба, попавшая в кормовую часть, уничтожила один из гидросамолётов и разрушила катапульту. Несколько близких разрывов причинили дополнительные повреждения корпусу. На корабле погибли 190 человек и 154 было ранено, в том числе и командир корабля — капитан 1-го рана Кейдзо Комура. Тем не менее, корабль своим ходом, в сопровождении эсминцев «Уракадзе» и «Таникадзе», дошёл до базы на острове Трук. Там был произведён первичный ремонт и крейсер отправился в Куре, где ремонтировался весь декабрь 1942 года[3]
Кампания 1943 года
После ожесточенных боев и больших потерь в районе Соломоновых островов, японский флот резко ограничил свою активность, готовясь к решающим схваткам в оборонительных сражениях. Так как авианосные соединения весь 1943 годы совершали лишь небольшие выходы в море, «Тикума» всю первую половину года не принимал участие в боях, лишь однажды ненадолго посетив передовую базу на острове Трук. В июле 1943 г. корабль в составе соединения боевых кораблей доставил в Рабаул подкрепления. Во второй половине года японцы активизировали использование своих тяжелых крейсеров, пытаясь перехватывать ими американские соединения. На этот раз корабли 8-ю дивизии было решено использовать в качестве артиллерийских кораблей наравне с остальными тяжелыми крейсерами. Так во второй половине сентября «Тикума» в составе крейсерского соединения принимал участие в засаде у атолла Эниветок. Японское командование рассчитывало, что именно там будет нанесён очередной удар после атаки американских авианосцев против островов Гилберта. Однако операция прошла безрезультатно.
Через месяц крейсер в составе ударной группы тяжелых крейсеров вновь вышел к атоллу Эниветок, на это раз как реакция на атаку американцами островов Уэйк. Но и эта операция не привела к встрече с противником. Однако третья попытка перехватить американские авианосцы завершилась крупным поражением. 5 ноября «Тикума» в составе отряда из семи тяжелых крейсеров прибыл в Рабаул для участия в атаке на американские корабли в районе острова Бугенвиль. Но их прибытие было вскрыто разведкой противника и 7 ноября по Рабаулу был нанесен мощный авиаудар самолётами с авианосцев «Саратога» и «Принстон». Все тяжелые крейсера получили повреждения различной степени тяжести. «Тикума» пострадал меньше всех от близких разрывов и уже на следующий день своим ходом покинул базу, вернувшись на Трук. В конце ноября 1943 года «Тикума» и другие крейсера вновь выходил к атоллам Эниветок, Кваджалейн и Уодж, надеясь перехватить американские десанты, которые незадолго до этот захватили острова Гилберта. Как и предыдущие попытки походы завершились неудачей — японцам не удалось перехватить ни одного американского соединения.[3]
Походы 1944 года
Потери в кораблях привели к реорганизации японского флота. 1 января 1944 года была расформирована 8-я дивизия тяжелых крейсеров и «Тикума» был включен в состав 7-й дивизии (кроме него в неё входили «Судзуя», «Кумано» и «Тоне»). В феврале японское командование предприняло рейд тяжелых крейсеров в Индийский океан. «Тикума» и «Тоне», благодаря своим разведывательным возможностям, лучше всего подходили для этой операции. Однако рейд завершился после того как 9 марта близ Кокосовых островов японцы потопили английский пароход «Бихар» (Behar), водоизмещением 7840 тонн. Опасаясь, что крейсера будут перехвачены превосходящими силами, командование приказало им вернуться в Сингапур. Это была последняя попытка использования надводных кораблей против судоходства союзников со стороны японцев.
Теперь все надежды японского командования были связаны с решающим сражением против американского флота. По плану командования, основные силы японского флота должны были вступить в бой, в случае атаки американцев против Марианских островов. Вместе с наземной авиацией, самолёты с 9 авианосцев должны были нанести сокрушительный удар по противнику, после чего тяжелые артиллерийские корабли планировалось использовать для преследования отступающего врага. «Тикума» вместе с 7-й дивизией входил в состав Авангардного соединения под командованием вице-адмирал Такэо Куриты. На этот раз крейсер должен был использоваться исключительно как артиллерийский корабль.
В ходе сражения у Марианских островов, 19 июня японская палубная авиация была почти полностью уничтожена в мало результативных атаках американских соединений. В ходе ответного удара палубной авиации и атак подводных лодок ядро японцы потеряли потопленными и повреждёнными большинство своих авианосцев (3 потоплено и 4 повреждено). Гибель большинства японских пилотов фактически поставило крест на японской палубной авиации. «Тикума» в ходе осуществлял противовоздушную оборону соединения, не получив повреждений.[3]
Бой у острова Самар и гибель
Осенью 1944 года состоялось крупнейшее морское сражение на Тихом океане. После высадки американцев на остров Лейте, японское командование бросило в бой почти все наличные силы. 7-я дивизия тяжелых крейсеров вошла в состав Первого ударного (или «Центрального») соединения японского флота под командованием адмирала Куриты. Его задачей была атака десантных сил противника в заливе Лейте, в то время как главные силы американского флота будут отвлечены борьбой с «Северным» и «Южным» соединениями.
По пути к намеченной цели соединение неоднократно подвергалось атакам в море Сибуян, однако «Тикуме» удалось избежать повреждений. 25 октября соединение вышло в Филиппинское море и у острова Самар атаковало соединение американских эскортных авианосцев в охранении эсминцев. В ходе сражения американцы задействовали всю доступную авиацию с 6 эскортных авианосцев, в то время как японский флот обрушил всю мощь своей артиллерии.[3]
Крейсер «Тикума» принял активное участие в бою и, скорее всего, внёс решающий вклад в потопление авианосца «Гэмбиер Бэй». Кроме того он нанес повреждения эсминцам «Хеерманн» и «Семюэль Л. Робертс», который позже затонул. Однако около 9.00 крейсер получил попадание с торпедоносца TBM «Эвенджер» (пилот Ричард Дейчман) с эскортного авианосца «Манила Бэй». Попадание торпеды привело к снижению хода и потере управляемости. В 11.00 два новых попадания торпед самолётов с эскортного авианосца «Киткен Бэй» привели к затоплению машинного отделения и остановке корабля.
К этому времени, японский флот уже отступал назад. Днём, примерно в 14.00, обездвиженный корабль был атакован самолётами с эскортных авианосцев «Оммани Бэй» и «Натома Бэй». Ещё два попадания торпед поставили крест на попытках спасти корабль. Оставшийся в живых экипаж был снят эсминцем «Новаки». Он же, торпедировав крейсер, отправил его на дно 11°22′ с. ш. 126°16′ в. д. / 11.367° с. ш. 126.267° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=11.367&mlon=126.267&zoom=14 (O)] (Я). Однако сам эсминец «Новаки» в ночь на 26 октября был настигнут и потоплен американскими крейсерами вместе со всем экипажем и спасенными моряками «Тикума».
Тяжелый крейсер был исключен из списков флота лишь 20 апреля 1945 года.
Командиры
- 18.5.1938 — 1.11.1938 капитан 1 ранга (тайса) Томэкити Рюдзаки (яп. 龍崎留吉);
- 1.11.1938 — 20.5.1939 капитан 1 ранга (тайса) Саитиро Томонари (яп. 友成佐市郎)[4];
- 20.5.1939 — 20.10.1939 капитан 1 ранга (тайса) Хидэхико Нисио (яп. 西尾秀彦)[5];
- (исполняющий обязанности) 20.10.1939 — 15.11.1939 капитан 1 ранга (тайса) Тэйдзо Хара (яп. 原鼎三)[6];
- 15.11.1939 — 1.11.1940 капитан 1 ранга (тайса) Синтаро Хасимото (яп. 橋本信太郎)[7];
- 1.11.1940 — 11.8.1941 капитан 1 ранга (тайса) Гундзи Когурэ (яп. 小暮軍治)[8];
- 11.8.1941 — 10.11.1942 капитан 1 ранга (тайса) Кэйдзо Комура (яп. 古村啓蔵)[9];
- 10.11.1942 — 20.1.1943 капитан 1 ранга (тайса) Цуто Араки (яп. 荒木伝)[10];
- 20.1.1943 — 7.1.1944 капитан 1 ранга (тайса) Кадзуэ Сигэнага (яп. 重永主計)[11];
- 7.1.1944 — 25.10.1944 капитан 1 ранга (тайса)[прим. 2] Сайдзи Норимицу (яп. 則満宰次)[12].
Напишите отзыв о статье "Тикума (тяжёлый крейсер)"
Примечания
- Комментарии
- Использованная литература и источники
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 823.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 824.
- ↑ 1 2 3 4 5 Сулига С.В. Японские тяжелые крейсера.Том 2: Участие в боевых действиях, военные модернизации, окончательная судьба. АОЗТ "ПФ", 1997.
- ↑ [homepage2.nifty.com/nishidah/e/px38.htm#r014 Tomonari, Saichiro]. Imperial Japanese Navy. Проверено 30 августа 2014.
- ↑ [homepage2.nifty.com/nishidah/e/px41.htm#v021 Nishio, Hidehiko]. Imperial Japanese Navy. Проверено 30 августа 2014.
- ↑ [homepage2.nifty.com/nishidah/e/px41.htm#v023 Hara, Teizo]. Imperial Japanese Navy. Проверено 30 августа 2014.
- ↑ [homepage2.nifty.com/nishidah/e/px41.htm#v022 Hashimoto, Shintaro]. Imperial Japanese Navy. Проверено 30 августа 2014.
- ↑ [homepage2.nifty.com/nishidah/e/px41.htm#v012 Kogure, Gunji]. Imperial Japanese Navy. Проверено 30 августа 2014.
- ↑ [homepage2.nifty.com/nishidah/e/px45.htm#r014 Komura, Keizo]. Imperial Japanese Navy. Проверено 30 августа 2014.
- ↑ [homepage2.nifty.com/nishidah/e/px45.htm#r003 Araki, Tsuto]. Imperial Japanese Navy. Проверено 30 августа 2014.
- ↑ [homepage2.nifty.com/nishidah/e/px46.htm#r020 Shigenaga, Kazue]. Imperial Japanese Navy. Проверено 30 августа 2014.
- ↑ [homepage2.nifty.com/nishidah/e/px46.htm#r030 Norimitsu, Saiji]. Imperial Japanese Navy. Проверено 30 августа 2014.
Литература
- Александров Ю.И. Боевые корабли мира. Тяжелые крейсера Японии. Часть 1. — М.: Истфлот, 2007. — 88 с.
- Апальков Ю.В. Боевые корабли японского флота. Крейсера. 10.1918 — 1945 гг.: Справочник. — СПб.: Галея Принт, 1998. — 156 с.
- Сулига С. Японские тяжелые крейсера. Том 2. Участие в боевых действиях, военные модернизации, окончательная судьба. — М, 1997. — 120 с. — ISBN 5-7559-0020-6.
- Сулига С. Японские тяжелые крейсера. Том 1. История создания, описание конструкции, предвоенные модернизации. — СПб: Галея Принт, 1996. — 120 с. — ISBN 5-7559-0020-5.
- Bob Hackett; Sander Kingsepp. [www.combinedfleet.com/chikuma_t.htm CombinedFleet.com IJNMS CHIKUMA: Tabular Record of Movement]. JUNYOKAN!. Combinedfleet.com (1997).
- Eric Lacroix, Linton Wells II. Japanese cruisers of the Pacific war. — Annapolis, MD: Naval Institute Press, 1997. — 882 с. — ISBN 1-86176-058-2.
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Тикума (тяжёлый крейсер)
– Дарю вам, ребята, эту колонну, – говорил он, подъезжая к войскам и указывая кавалеристам на французов. И кавалеристы на худых, ободранных, еле двигающихся лошадях, подгоняя их шпорами и саблями, рысцой, после сильных напряжений, подъезжали к подаренной колонне, то есть к толпе обмороженных, закоченевших и голодных французов; и подаренная колонна кидала оружие и сдавалась, чего ей уже давно хотелось.Под Красным взяли двадцать шесть тысяч пленных, сотни пушек, какую то палку, которую называли маршальским жезлом, и спорили о том, кто там отличился, и были этим довольны, но очень сожалели о том, что не взяли Наполеона или хоть какого нибудь героя, маршала, и упрекали в этом друг друга и в особенности Кутузова.
Люди эти, увлекаемые своими страстями, были слепыми исполнителями только самого печального закона необходимости; но они считали себя героями и воображали, что то, что они делали, было самое достойное и благородное дело. Они обвиняли Кутузова и говорили, что он с самого начала кампании мешал им победить Наполеона, что он думает только об удовлетворении своих страстей и не хотел выходить из Полотняных Заводов, потому что ему там было покойно; что он под Красным остановил движенье только потому, что, узнав о присутствии Наполеона, он совершенно потерялся; что можно предполагать, что он находится в заговоре с Наполеоном, что он подкуплен им, [Записки Вильсона. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ] и т. д., и т. д.
Мало того, что современники, увлекаемые страстями, говорили так, – потомство и история признали Наполеона grand, a Кутузова: иностранцы – хитрым, развратным, слабым придворным стариком; русские – чем то неопределенным – какой то куклой, полезной только по своему русскому имени…
В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.
Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи. Он писал письма своим дочерям и m me Stael, читал романы, любил общество красивых женщин, шутил с генералами, офицерами и солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что нибудь доказывать. Когда граф Растопчин на Яузском мосту подскакал к Кутузову с личными упреками о том, кто виноват в погибели Москвы, и сказал: «Как же вы обещали не оставлять Москвы, не дав сраженья?» – Кутузов отвечал: «Я и не оставлю Москвы без сражения», несмотря на то, что Москва была уже оставлена. Когда приехавший к нему от государя Аракчеев сказал, что надо бы Ермолова назначить начальником артиллерии, Кутузов отвечал: «Да, я и сам только что говорил это», – хотя он за минуту говорил совсем другое. Какое дело было ему, одному понимавшему тогда весь громадный смысл события, среди бестолковой толпы, окружавшей его, какое ему дело было до того, к себе или к нему отнесет граф Растопчин бедствие столицы? Еще менее могло занимать его то, кого назначат начальником артиллерии.
Не только в этих случаях, но беспрестанно этот старый человек дошедший опытом жизни до убеждения в том, что мысли и слова, служащие им выражением, не суть двигатели людей, говорил слова совершенно бессмысленные – первые, которые ему приходили в голову.
Но этот самый человек, так пренебрегавший своими словами, ни разу во всю свою деятельность не сказал ни одного слова, которое было бы не согласно с той единственной целью, к достижению которой он шел во время всей войны. Очевидно, невольно, с тяжелой уверенностью, что не поймут его, он неоднократно в самых разнообразных обстоятельствах высказывал свою мысль. Начиная от Бородинского сражения, с которого начался его разлад с окружающими, он один говорил, что Бородинское сражение есть победа, и повторял это и изустно, и в рапортах, и донесениях до самой своей смерти. Он один сказал, что потеря Москвы не есть потеря России. Он в ответ Лористону на предложение о мире отвечал, что мира не может быть, потому что такова воля народа; он один во время отступления французов говорил, что все наши маневры не нужны, что все сделается само собой лучше, чем мы того желаем, что неприятелю надо дать золотой мост, что ни Тарутинское, ни Вяземское, ни Красненское сражения не нужны, что с чем нибудь надо прийти на границу, что за десять французов он не отдаст одного русского.
И он один, этот придворный человек, как нам изображают его, человек, который лжет Аракчееву с целью угодить государю, – он один, этот придворный человек, в Вильне, тем заслуживая немилость государя, говорит, что дальнейшая война за границей вредна и бесполезна.
Но одни слова не доказали бы, что он тогда понимал значение события. Действия его – все без малейшего отступления, все были направлены к одной и той же цели, выражающейся в трех действиях: 1) напрячь все свои силы для столкновения с французами, 2) победить их и 3) изгнать из России, облегчая, насколько возможно, бедствия народа и войска.
Он, тот медлитель Кутузов, которого девиз есть терпение и время, враг решительных действий, он дает Бородинское сражение, облекая приготовления к нему в беспримерную торжественность. Он, тот Кутузов, который в Аустерлицком сражении, прежде начала его, говорит, что оно будет проиграно, в Бородине, несмотря на уверения генералов о том, что сражение проиграно, несмотря на неслыханный в истории пример того, что после выигранного сражения войско должно отступать, он один, в противность всем, до самой смерти утверждает, что Бородинское сражение – победа. Он один во все время отступления настаивает на том, чтобы не давать сражений, которые теперь бесполезны, не начинать новой войны и не переходить границ России.
Теперь понять значение события, если только не прилагать к деятельности масс целей, которые были в голове десятка людей, легко, так как все событие с его последствиями лежит перед нами.
Но каким образом тогда этот старый человек, один, в противность мнения всех, мог угадать, так верно угадал тогда значение народного смысла события, что ни разу во всю свою деятельность не изменил ему?
Источник этой необычайной силы прозрения в смысл совершающихся явлений лежал в том народном чувстве, которое он носил в себе во всей чистоте и силе его.
Только признание в нем этого чувства заставило народ такими странными путями из в немилости находящегося старика выбрать его против воли царя в представители народной войны. И только это чувство поставило его на ту высшую человеческую высоту, с которой он, главнокомандующий, направлял все свои силы не на то, чтоб убивать и истреблять людей, а на то, чтобы спасать и жалеть их.
Простая, скромная и потому истинно величественная фигура эта не могла улечься в ту лживую форму европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история.
Для лакея не может быть великого человека, потому что у лакея свое понятие о величии.
5 ноября был первый день так называемого Красненского сражения. Перед вечером, когда уже после многих споров и ошибок генералов, зашедших не туда, куда надо; после рассылок адъютантов с противуприказаниями, когда уже стало ясно, что неприятель везде бежит и сражения не может быть и не будет, Кутузов выехал из Красного и поехал в Доброе, куда была переведена в нынешний день главная квартира.
День был ясный, морозный. Кутузов с огромной свитой недовольных им, шушукающихся за ним генералов, верхом на своей жирной белой лошадке ехал к Доброму. По всей дороге толпились, отогреваясь у костров, партии взятых нынешний день французских пленных (их взято было в этот день семь тысяч). Недалеко от Доброго огромная толпа оборванных, обвязанных и укутанных чем попало пленных гудела говором, стоя на дороге подле длинного ряда отпряженных французских орудий. При приближении главнокомандующего говор замолк, и все глаза уставились на Кутузова, который в своей белой с красным околышем шапке и ватной шинели, горбом сидевшей на его сутуловатых плечах, медленно подвигался по дороге. Один из генералов докладывал Кутузову, где взяты орудия и пленные.
Кутузов, казалось, чем то озабочен и не слышал слов генерала. Он недовольно щурился и внимательно и пристально вглядывался в те фигуры пленных, которые представляли особенно жалкий вид. Большая часть лиц французских солдат были изуродованы отмороженными носами и щеками, и почти у всех были красные, распухшие и гноившиеся глаза.
Одна кучка французов стояла близко у дороги, и два солдата – лицо одного из них было покрыто болячками – разрывали руками кусок сырого мяса. Что то было страшное и животное в том беглом взгляде, который они бросили на проезжавших, и в том злобном выражении, с которым солдат с болячками, взглянув на Кутузова, тотчас же отвернулся и продолжал свое дело.
Кутузов долго внимательно поглядел на этих двух солдат; еще более сморщившись, он прищурил глаза и раздумчиво покачал головой. В другом месте он заметил русского солдата, который, смеясь и трепля по плечу француза, что то ласково говорил ему. Кутузов опять с тем же выражением покачал головой.
– Что ты говоришь? Что? – спросил он у генерала, продолжавшего докладывать и обращавшего внимание главнокомандующего на французские взятые знамена, стоявшие перед фронтом Преображенского полка.
– А, знамена! – сказал Кутузов, видимо с трудом отрываясь от предмета, занимавшего его мысли. Он рассеянно оглянулся. Тысячи глаз со всех сторон, ожидая его сло ва, смотрели на него.
Перед Преображенским полком он остановился, тяжело вздохнул и закрыл глаза. Кто то из свиты махнул, чтобы державшие знамена солдаты подошли и поставили их древками знамен вокруг главнокомандующего. Кутузов помолчал несколько секунд и, видимо неохотно, подчиняясь необходимости своего положения, поднял голову и начал говорить. Толпы офицеров окружили его. Он внимательным взглядом обвел кружок офицеров, узнав некоторых из них.
– Благодарю всех! – сказал он, обращаясь к солдатам и опять к офицерам. В тишине, воцарившейся вокруг него, отчетливо слышны были его медленно выговариваемые слова. – Благодарю всех за трудную и верную службу. Победа совершенная, и Россия не забудет вас. Вам слава вовеки! – Он помолчал, оглядываясь.
– Нагни, нагни ему голову то, – сказал он солдату, державшему французского орла и нечаянно опустившему его перед знаменем преображенцев. – Пониже, пониже, так то вот. Ура! ребята, – быстрым движением подбородка обратись к солдатам, проговорил он.
– Ура ра ра! – заревели тысячи голосов. Пока кричали солдаты, Кутузов, согнувшись на седле, склонил голову, и глаз его засветился кротким, как будто насмешливым, блеском.
– Вот что, братцы, – сказал он, когда замолкли голоса…
И вдруг голос и выражение лица его изменились: перестал говорить главнокомандующий, а заговорил простой, старый человек, очевидно что то самое нужное желавший сообщить теперь своим товарищам.
В толпе офицеров и в рядах солдат произошло движение, чтобы яснее слышать то, что он скажет теперь.
– А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они – видите, до чего они дошли, – сказал он, указывая на пленных. – Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?
Он смотрел вокруг себя, и в упорных, почтительно недоумевающих, устремленных на него взглядах он читал сочувствие своим словам: лицо его становилось все светлее и светлее от старческой кроткой улыбки, звездами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как бы в недоумении опустил голову.
– А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в г…. – вдруг сказал он, подняв голову. И, взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура, расстроивавших ряды солдат.
Слова, сказанные Кутузовым, едва ли были поняты войсками. Никто не сумел бы передать содержания сначала торжественной и под конец простодушно стариковской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты, выраженное этим, именно этим стариковским, добродушным ругательством, – это самое (чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим криком. Когда после этого один из генералов с вопросом о том, не прикажет ли главнокомандующий приехать коляске, обратился к нему, Кутузов, отвечая, неожиданно всхлипнул, видимо находясь в сильном волнении.
8 го ноября последний день Красненских сражений; уже смерклось, когда войска пришли на место ночлега. Весь день был тихий, морозный, с падающим легким, редким снегом; к вечеру стало выясняться. Сквозь снежинки виднелось черно лиловое звездное небо, и мороз стал усиливаться.
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.
Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.
Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
