Тик, Людвиг

К:Википедия:Страницы на КУЛ (тип: не указан)

Людвиг Иоганн Тик
Johann Ludwig Tieck
Дата рождения:	31 мая 1773(1773-05-31)
Место рождения:	Берлин
Дата смерти:	28 апреля 1853(1853-04-28) (79 лет)
Место смерти:	Берлин

Лю́двиг Ио́ганн Тик (нем. Johann Ludwig Tieck, 31 мая 1773, Берлин — 28 апреля 1853, Берлин) — немецкий поэт, писатель, переводчик, драматург эпохи романтизма.

Биография

Сын канатного мастера. Младший брат Людвига — Кристиан Фридрих — популярный скульптор, сотрудничавший с Шинкелем. В 1792—1795 годах Людвиг учился в университетах в Галле, Эрлангене и Гёттингене. Друг Вильгельма Ваккенродера и Новалиса. В 1799—1800 годах член йенского кружка романтиков.

Первое значительное произведение — роман в письмах «Вильям Ловель» (нем. «William Lovell», 1795—1796). Переделка и стилизация средневековых «народных книг», идеализирующая патриархальный мир, — сборник «Народные сказки Петера Лебрехта» (нем. «Volksmärchen, herausgegeben von Peter Lebrecht», 1797). Эстетические взгляды изложены в философско-историческом романе «Странствования Франца Штернбальда» (нем. «Franz Sternbalds Wanderungen», 1798).

Пьесы-сказки «Кот в сапогах» (1797, рус. пер. 1916), «Принц Цербино» (1799), «Мир наизнанку» (1799), «Синяя Борода»; сказки-новеллы «Абрахам Тонелли» (1798), «Шильдбюргеры» (1796) и др. — романтические сатиры в стиле комедий Карло Гоцци. Сюжеты «Романтических поэм» (ч. 1-2, 1799—1800) позднее использовались Э. Т. А. Гофманом, Г. Гейне, Р. Вагнером.

Автор исторических повестей «Мятеж в Севеннах» (1826) и «Молодой столяр» (1836) из жизни Камоэнса; переводчик «Дон Кихота» Сервантеса и драм Шекспира, автор работ о театре и драматургии.

Творчество

Тик занимался переводами совместно с Августом Шлегелем, переводил Шекспира. Тик считал, что переводы нужны для создания образцов нового искусства.

«Кот в сапогах» / «Der gestiefelte Kater», 1797, — пьеса-насмешка над всеми предшествующими видами искусства, как их понимали классицисты. Ирония — форма парадоксального, она одновременно отрицает общепризнанное и предполагает новую истину. Всё привычное, конечное становится текучим, исчезают границы. В основе иронии игра. Художественный мир пьесы состоит из нескольких сфер: кот и хозяин. Кот становится философом, который критически оценивает способности своего хозяина. Вторая сфера — зрители, которые комментируют то, что происходит на сцене. Третья сфера — это актёры, которые комментируют свои роли, оценивают пьесу и драматурга. Четвёртая сфера — драматург, которому надоело это слушать. В пьесе разрушается грань между сценой и реальной жизнью, иллюзия жизни на сцене разрушается. Наша реальная жизнь — спектакль. Человек может сыграть любую роль, поэтому исчезает серьёзность. Человек может творить жизнь по собственному вкусу. Жизнь — это творчество.

В крупном эпическом жанре Л. Тик — автор двух романов. «Странствия Франца Штернбальда» 1798 г. — образец ранне-романтического романа. Главный герой — художник, энтузиаст, для которого нет других ценностей кроме искусства и который всю свою жизнь посвятил служению искусству. В романе появляется знаменитый художник немецкого Ренессанса А. Дюрер, а Франц Штернбальд — это его любимый ученик. Франц, обучившись, отправляется в путешествие из Германии в Италию. Это странствие духа, духовное обогащение и даже смена мировоззрения (в Италии Франц переходит из лютеранства в католицизм). Роман является соединением самых разных жанровых форм: сонет, стихотворение, лирический монолог, живописная или архитектурная зарисовка, переписка, и каждый фрагмент связан с какой-то темой, идеей. Весь роман — диалог идей, поэтому реальная жизнь только фон. Очень важны встречи с разными людьми. Любовь — это, что позволяет лучше почувствовать искусство. Отдельные отрывки романа воспринимаются как стихотворения в прозе. Этот роман — пародия на рациональный, просветительский роман (пародия на Гёте), и в то же время пародия на романтический роман, то есть — самопародия. С точки зрения Тика не может быть никакой законченной формы. Художника обуревают фантазии, которые невозможно выразить на бумаге.

Также его перу принадлежит роман «Vittoria Accorombona», посвящённый трагической судьбе Виттории Аккорамбони (1557—1585, Падуя), знаменитой итальянской красавицы конца XVI века, в замужестве герцогини Браччиано.

Ссылки

• Ю. А. Веселовский. Тик, Людвиг // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1901. — Т. XXXIII. — С. 170—171.
• Тик Людвиг Иоганн — статья из Большой советской энциклопедии.
• [www.creator-tik.ru Иоган Людвиг Тик]

Отрывок, характеризующий Тик, Людвиг

После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.