Тилла Дюрье

Тилла Дюрье (нем. Tilla Durieux, настоящее имя Отилия Годефруа (Ottilie Godeffroy); 18 августа 1880, Вена — 21 февраля 1971, Берлин) — австрийская актриса, писательница, мемуаристка.

Биография

Дочь австрийского химика гугенотского происхождения Рихарда Годефруа, Тилла Дюрье получила актёрское образование в Вене и в 1902 году дебютировала в Ольмюце, затем переехала в Бреслау, а в 1903-1911 годах работала в Немецком театре в Берлине. Здесь она сыграла роли леди Мильфорд в «Коварство и любовь» Фридриха Шиллера (1903), Кунигунды в «Кетхен из Гейльбронна» Генриха фон Клейста (1905), Родопы в «Гиг и его кольцо» (1907), заглавную роль в «Юдифи» (1909) и Иокасты в «Короле Эдипе» Фридриха Геббеля (1910).

В 1910—1911 годах принимала участие в литературных вечерах берлинского «Нового клуба», проходивших в «Неопатетическом кабаре», где собирались деятели искусства, давшие начало движению немецкого экспрессионизма.

В 1911—1914 годах Дюрье выступала на сцене берлинского Театра Лессинга, с 1915 года работала в Королевском драматическом театре, а с 1919 года — в Прусском государственном театре. Её прославили роли в пьесах Франка Ведекинда — графиня Верденфельс в «Маркизе фон Кейте» (1920) и заглавная роль в «Франциске» (1924—1925).

В 1927 году Дюрье участвовала в финансировании «Сцены Пискатора» и была занята в его постановках. В берлинские «золотые двадцатые» Тилла познакомилась с берлинскими знаменитостями, как, например, фотографом Фридой Рисс. В 1933 году после прихода к власти национал-социалистов Дюрье покинула Германию вслед за своим мужем-евреем и работала в венском Театре в Йозефштадте, а также в Праге, где сыграла в том числе роль шекспировской леди Макбет. Во время Второй мировой войны Дюрье находилась в Загребе. В 1952 году она вернулась в Германию и гастролировала в театрах Берлина, Гамбурга и Мюнстера.

В первом браке мужем Дюрье был художник Ойген Шпиро (Eugene Spiro, дядя Бальтюса), с которым она развелась в 1906 году. В 1910 году Дюрье вышла замуж за берлинского издателя и галериста Пауля Кассирера. После его смерти Тилла Дюрье вышла в третий раз замуж за генерального директора концерна «Schultheiß-Patzenhofer» Людвига Катценелленбогена.

Тилла Дюрье умерла от сепсиса после операции в связи с переломом шейки бедра в берлинской больнице Оскара и Хелены и была похоронена рядом со своим вторым мужем Паулем Кассирером на Лесном кладбище в Вестенде. Имя Тиллы Дюрье носит берлинский парк близ Потсдамской площади.

Публикации

• Eine Tür fällt ins Schloß. Roman. Horen, Berlin-Grunewald 1928
• Eine Tür steht offen. Erinnerungen. Herbig, Berlin-Grunewald 1954
• Meine ersten neunzig Jahre. Erinnerungen. Herbig, München und Wien 1971

Образ в искусстве

Портреты Тиллы Дюрье создали Огюст Ренуар, Макс Слефогт, Франц фон Штук, Эрнст Барлах, Юлия Вольфторн, Эмиль Орлик и другие.

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Тилла Дюрье
• Тилла Дюрье (англ.) на сайте Internet Movie Database
• [www.dhm.de/lemo/html/biografien/DurieuxTilla/ Биография на сайте Немецкого исторического музея  (нем.)]

Отрывок, характеризующий Тилла Дюрье

После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.