Тимов, Соломон Самуилович

Соломон Самуилович Тимов
Имя при рождении:	Соломон Тинкельман
Род деятельности:	экономист, публицист, деятель Коминтерна
Дата рождения:	10 мая 1898(1898-05-10)
Место рождения:	Бессарабская губерния
Гражданство:
Дата смерти:	17 августа 1943(1943-08-17) (45 лет)
Место смерти:	Освенцим

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Соломон Самуилович Тимов (подпольный псевдоним Лауфер, настоящая фамилия Тинкельман; 10 мая 1898, Резина Сорокского уезда, Бессарабская губерния — 17 августа 1943, Освенцим) — советский экономист и публицист, деятель Коминтерна.

Биография

Участвовал в революционном движении в ставшей румынской провинции Бессарабия, член ЦК Коммунистического Союза Молодёжи Бессарабии, член редколлегии его парторгана, член Румынской компартии с 1922 года и её представитель при Балканской коммунистической федерации. Другие псевдонимы: Guro, Grigorescu, Laufer, Pierre, Toma. Подвергался преследованиям и в 1923 году бежал в СССР. 4 февраля 1924 года был одним из авторов Докладной записки в ЦК РКП(б) о необходимости создания Молдавской Советской Социалистической Республики.

В 1925 году окончил Московский институт народного хозяйства имени Г. В. Плеханова. Был старшим научным сотрудником Международного аграрного института, затем Института мирового хозяйства и мировой политики. Сотрудничал в газетах и журналах «Правда», «Известия ВЦИК», «Большевик», «На Аграрном Фронте», «Мировое Хозяйство», «Мировая Политика», «Коммунистический Интернационал».

4 февраля 1924 года был одним из подписавших докладную записку в ЦК РКП(б) и ЦК КП(б)У о необходимости создания Молдавской Советской Социалистической Республики, на основании которой впоследствии была образована Молдавская АССР в составе Украинской ССР.

В 1935—1938 годах руководил подпольной техникой в заграничном бюро ЦК Коммунистической партии Румынии, с 1936 года член Центрального комитета, затем политбюро ЦК КПР. В 1938 году по линии Коминтерна направлен вместе с женой Бертой Нальчер (Ани Лауфер) на нелегальную работу во Францию (под подпольным псевдонимом Лауфер), где с приходом к власти вишисткого режима в 1940 году интернирован в концлагере Верне. Георгий Димитров ходатайствовал перед А. Я. Вышинским о возвращении С. Тимова в СССР, но вопрос на основании характеристик от коллег Тимова по ЦК КПР был решён отрицательно. Соломон Тимов был переведён в концентрационный лагерь Освенцим и умерщвлён там 17 августа 1943 года.

Брат — Матвей Самуилович Тинкельман, погиб на фронте в 1942 году. Сестра — Ныхома Самойловна Тинкельман (1900—1954).

Публикации

• Октябрьская революция и аграрные реформы в Европе. М.: Московский рабочий, 1928.
• Аграрный вопрос и крестьянское движение в Румынии: Anti-neoiobagia (Критика неокрепостнической теории К. Доброджану-Геря). М.: Московский рабочий, 1929.
• Румыния. М.: Московский рабочий, 1931.
• Экономика Восточной Европы: аграризация или индустриализация? М.: Государственное социально-экономическое издательство, 1931.

Отрывок, характеризующий Тимов, Соломон Самуилович

– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.