Далтон, Тимоти
| Тимоти Далтон | |
| Timothy Dalton | |
 Далтон в 1987 году | |
| Имя при рождении: |
Тимоти Питер Далтон |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Профессия: | |
| Карьера: |
1965 — наст. время |
Ти́моти Пи́тер Да́лтон (англ. Timothy Peter Dalton; род. 21 марта 1946, Колуин-Бэй, Уэльс) — валлийский актёр театра и кино. Наибольшую известность получил как исполнитель роли Эдварда Фейрфакса Рочестера в сериале «Джейн Эйр», Джеймса Бонда в фильмах «Искры из глаз» (1987) и «Лицензия на убийство» (1989), а также ролей в шекспировских фильмах и пьесах[1].
Биография
Окончив в 1964 году школу, восемнадцатилетний Далтон начал играть в театре и в течение трёх лет был ведущим актёром Национального молодёжного театра Майкла Крофта. Одновременно, с 1964 по 1966 год, он учился в Королевской академии драматического искусства, после играл в Бирмингемском театре.
В 1966 году Тимоти Далтон впервые снялся на телевидении, а в 1968 году состоялся его кинодебют в историческом фильме «Лев зимой» — в котором великолепной игрой блеснули Кэтрин Хепбёрн и Питер О’Тул, ставший также актёрским прорывом для Энтони Хопкинса.
В 70-х годах Далтон снимался во многих кинофильмах, среди которых несколько испанских и итальянских проектов, работал на ТВ, где много занимался в исторических постановках, играл в Королевской шекспировской труппе и труппе Prospect Theater.
В 1978 году он снялся в первом своём американском фильме «Секстет» (англ.). Этапной для актёра стала фантастическая лента «Флэш Гордон» (1980).
В 80-е годы карьера Далтона на британском телевидении достигла пика после сериала «Джейн Эйр» (1983) на канале BBC. В 1987 году актёр снялся в принёсшей ему всемирную известность роли Джеймса Бонда в «Искры из глаз», придав легендарному образу новые черты.
Далтон принял предложение, а так как второй кандидат — Пирс Броснан — был связан контрактом с телевидением, он и стал Джеймсом Бондом номер четыре. Спустя некоторое время ситуация повторилась с точностью до обратного — Далтон был занят на телевидении, и взяли Броснана.
А в 90-х в телефильме «Скарлетт», вольном продолжении «Унесённых ветром», Тимоти Далтон блистательно сыграл Ретта Батлера — роль, которая прославила Кларка Гейбла. Из других работ актёра в 90-е годы известны детектив «Подставленный» (1993), европейский проект «Королевская шлюха» (1990), эпизод «Концерт оборотня» («Байки из склепа», 1994), «Парикмахерша и чудовище» (1997).
Актёр также принял участие в документальном фильме «В компании с волками».
Личная жизнь
С 1977 по 1986 год состоял в отношениях с английской актрисой Ванессой Редгрейв, с которой познакомился на съемках фильма «Мария — королева Шотландии»[2].
В 1995 году на кинофестивале в Лондоне Далтон познакомился с русской певицей, композитором, преподавателем и моделью Оксаной Григорьевой (там она работала переводчиком у Никиты Михалкова). Через некоторое время они стали жить вместе[3], а 7 августа 1997 года родился сын — Александр.
Далтон никогда не был женат[3].
Хобби Тимоти Далтона — рыбалка, чтение, джаз и опера, он также коллекционирует предметы антиквариата.
Фильмография
Гонорары
Согласно данным IMDb.com[4]:
- 1987 — Искры из глаз / The Living Daylights — Джеймс Бонд — 3 млн $
- 1989 — Лицензия на убийство / Licence to Kill — Джеймс Бонд — 5 млн $
- 1994 — Скарлетт (мини-сериал) / Scarlett — Ретт Батлер — 5 млн $
Напишите отзыв о статье "Далтон, Тимоти"
Примечания
- ↑ [www.peoples.ru/art/cinema/actor/timothy_dalton/ Тимоти Далтон / Timothy Dalton]
- ↑ [www.oocities.org/hollywood/film/7518/Vanessa/Vanessa.htm Excerpts from Vanessa Redgrave's Autobiography:]. Oocities.org. Проверено 8 января 2014.
- ↑ 1 2 [www.express.co.uk/celebrity-news/362573/Why-Timothy-Dalton-still-has-a-licence-to-thrill Why Timothy Dalton still has a licence to thrill]. Express.co.uk. Проверено 13 января 2016.
- ↑ [www.imdb.com/name/nm0001096/bio Гонорары Тимоти Далтона на IMDb]
Ссылки
- Тимоти Далтон (англ.) на сайте Internet Movie Database
Отрывок, характеризующий Далтон, Тимоти
Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.
Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
