Левчук, Тимофей Васильевич

Тимофей Васильевич Левчук
Тимофiй Васильович Левчук
Имя при рождении:	Тимофей Васильевич Левчук
Дата рождения:	6 (19) января 1912(1912-01-19)
Место рождения:	с. Быстреевка, Сквирский уезд, Киевская губерния, Российская империя
Дата смерти:	14 декабря 1998(1998-12-14) (86 лет)
Место смерти:	Киев, Украина
Профессия:	кинорежиссёр, театральный педагог,публицист
Направление:	социалистический реализм
Награды:

Тимофей Васильевич Левчу́к (укр. Левчук Тимофій Васильович; 1912—1998) — украинский советский кинорежиссёр, педагог, публицист. Народный артист СССР (1972).

Биография

Тимофей Левчук родился 6 (19) января 1912 года в селе Быстреевка (ныне — в Ружинском районе, Житомирская область, Украина).

В 1928—1930 годах учился на школьном отделении Коростышевского педагогического техникума. В 1934 году окончил режиссёрский факультет Киевского института кинематографии (ликвидирован в 1938 году).

С 1935 года — ассистент режиссёра, затем — режиссёр Киевской кинофабрики (ныне Киностудия имени А. Довженко). Работал в группах И. Кавалеридзе («Перекоп», «Колиивщина», «Прометей») и В. Брауна («Голубые дороги»).

Участник войны.

С начала 1950-х годов снимал игровые фильмы на киностудии им. А. Довженко, был режиссёром дубляжа на украинский язык, автором документальных фильмов.

Основная тема творчества — активное утверждение советского образа жизни, гуманизма, интернационализма. Мастеру свойственно стремление к масштабным темам, эпическим формам повествования.

С 1960 года преподавал в Киевском институте театрального искусства им. И. Карпенко-Карого (ныне Киевский национальный университет театра, кино и телевидения имени И. К. Карпенко-Карого) (с 1976 года — профессор).

Автор книг о кино.

С 1957 года — председатель Организационного бюро, с 1963 по 1987 — 1-й секретарь правления Союза кинематографистов Украины. Секретарь правления Союза кинематографистов СССР с 1965 года.

Член ВКП(б) с 1942 года. Кандидат в члены ЦК КП Украины с 1973 года. Депутат Верховного Совета Украинской ССР 6—10-го созывов.

Тимофей Левчук умер 14 декабря 1998 года в Киеве. Похоронен на Байковом кладбище.

Семья

• Дочь — Лариса Тимофеевна Левчук (род. 1940), искусствовед, доктор философских наук, профессор Киевского университета.
• Зять — Григорий Романович Кохан (1931—2014), кинорежиссёр и сценарист, народный артист Украины (1998).
• Внук — Тимофей Григорьевич Кохан (р. 1965), заслуженный деятель искусств Украины, кандидат искусствоведения.

Награды и звания

• Заслуженный деятель искусств Украинской ССР
• Народный артист Украинской ССР (1969)
• Народный артист СССР (1972)
• Государственная премия Украинской ССР им. Т. Шевченко (1971) — за фильм «Семья Коцюбинских»
• Два ордена Ленина (в т.ч. 1960)
• Орден Красной Звезды (1943)
• Два ордена Отечественной войны II степени (1945, 1985)
• Медаль «За боевые заслуги» (1943)
• Медаль «За взятие Будапешта»
• Медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
• Медаль «В память 1500-летия Киева»
• Медаль «За доблестный труд. В ознаменование 100-летия со дня рождения Владимира Ильича Ленина»
• Медаль «Ветеран труда»
• ВКФ (Поощрительный диплом, фильм «Киевлянка», 1960)
• КФ республик Закавказья и Украины (Диплом, фильм «Два года над пропастью», 1966)
• ВКФ (Премия за последовательное воплощение геоико-патриотической темы, фильм «Дума о Ковпаке. Ф. 1-й. Набат», Рига, 1977)
• ВКФ (Премия за последовательное воплощение героико-патриотической темы, фильм «Дума о Ковпаке. Ф. 2-й. Буран», Рига, 1977)
• ВКФ (Премия за последовательное воплощение героико-патриотической темы, фильм «Дума о Ковпаке. Ф. 3-й: Карпаты, Карпаты…», Рига, 1977)
• КФ «Люди труда» в Либереце (Премия «За яркое воплощение образов героев партизанского движения в годы Великой Отечественной войны», фильм «Дума о Ковпаке. Ф. 1-й. Набат», 1978)
• КФ «Люди труда» в Либереце (Премия «За яркое воплощение образов героев партизанского движения в годы Великой Отечественной войны», фильм «Дума о Ковпаке. Ф. 2-й. Буран», 1978)
• КФ «Люди труда» в Либереце (Премия «За яркое воплощение образов героев партизанского движения в годы Великой Отечественной войны», фильм «Дума о Ковпаке. Ф. 3-й: Карпаты, Карпаты…», 1978)
• Золотая медаль им. А. Довженко (За создание фильма на героико-патриотическую тему, фильм «Дума о Ковпаке. Ф. 1-й. Набат», 1979)
• Золотая медаль им. А. Довженко (За создание фильма на героико-патриотическую тему, фильм «Дума о Ковпаке. Ф. 2-й. Буран», 1979)
• Золотая медаль им. А. Довженко (За создание фильма на героико-патриотическую тему, фильм «Дума о Ковпаке. Ф. 3-й: Карпаты, Карпаты…»1979)

Фильмография

Режиссёр

• 1939 — Всадники (ассистент режиссёра)
• 1947 — Голубые дороги (второй режиссёр)
• 1949 — Заря над Карпатами (документальный)
• 1950 — Киев (документальный)
• 1952 — В степях Украины (фильм-спектакль)
• 1953 — Калиновая роща (фильм-спектакль)
• 1953 — Н. В. Гоголь (документальный)
• 1954 — Поёт Украина (фильм-концерт)
• 1955 — Пламя гнева
• 1956 — Иван Франко
• 1958-1960 — Киевлянка
• 1962 — Закон Антарктиды
• 1964 — Космический сплав
• 1966 — Два года над пропастью
• 1968 — Ошибка Оноре де Бальзака
• 1970 — Семья Коцюбинских
• 1972 — Длинная дорога в короткий день
• 1973-1976 — Дума о Ковпаке
• 1980 — От Буга до Вислы
• 1982 — Если враг не сдаётся…
• 1985 — Мы обвиняем
• 1986 — И в звуках память отзовётся
• 1990 — Война на западном направлении (совм. с Г. Р. Коханом)
• 1991 — Бухта смерти (совм. с Г. Р. Коханом)

Художественный руководитель

• 1959 — Небо зовёт
• 1974 — Тайна партизанской землянки
• 1977 — Весь мир в глазах твоих
• 1981 — Колесо истории
• 1982 — Женские радости и печали
• 1983 — Водоворот

Автор книг

• «В объективе США и Канада» (Киев, 1966)
• «С любовью к зрителю» (М., 1974)
• «Зарубежные встречи» (Киев, 1976)
• «Киноискусство Советской Украины семидесятых годов» (1980)
• «Кинорежиссура» (соавтор, Киев, 1981)
• «Люди и фильмы» (1983)
• «Потому что люблю: Воспоминания кинорежиссёра» (1987).

Источники

• «Кино». Энциклопедический словарь. — М.: Советская энциклопедия, 1987.

Отрывок, характеризующий Левчук, Тимофей Васильевич

– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.