Тимофей Милетский

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Тимофей Милетский

Тимофе́й Миле́тский (др.-греч. Τιμόθεος ὁ Μιλήσιος; ок. 450 — ок. 360 до н. э.) — древнегреческий поэт-лирик и кифаред.





Творческая деятельность

Сохранилась последняя часть его поэмы (нома) «Персы», в которой описана морская битва при Саламине, а также некоторые другие фрагменты. Найденный в 1902 году в Египте папирус, содержащий ок. 250 стихов из поэмы «Персы»,— древнейший (IV в. до н. э.) дошедший до нас греческий папирус. Тимофей Милетский вошёл в историю как решительный реформатор поэзии и музыки:

Старого я не пою, новое моё — лучше.
Царь наш — юный Зевс, а Кроново царство миновало.
Прочь ступай, древняя Муза![1]

Новаторская поэзия Тимофея вызывала неоднозначную реакцию современников. Её изобразительность и даже натурализм воспринимались как дерзкий вызов традициям предков. Парадоксальным образом она напоминает эксперименты русских поэтов Серебряного века:

…Струг бил в струг,
Полосуя гладь Форкиады;
Ноги обув
В зубы копий,
Взбычив лоб,
Рвались они смять
Сосновые руки весел.
Налетал ли неоттяжный удар,
Щепящий гребные упряжи, —
Скопом рушились пловцы на ударивших;
Лучился ли у досок просвет —
Всплескивал вновь
Стук пенных сосен в кривом бегу[2]

Новатор-музыкант, Тимофей добавил 4 новых струны к (7-струнной) кифаре[3], что давало ему возможность быстро (то есть без перестройки переменных ступеней — так называемых «кинумен» — тетрахорда) делать метаболу по роду. Авангардистские дерзости Тимофея осудили спартанские цари и эфоры, изгнав его из Спарты и присудив ему в качестве ужасного наказания обрезать лишние струны. Знаменитый Лакедемонский указ об этом опубликовал Боэций:

Тимофей Милетский, прибыв в наш город, обесчестил древнюю Музу, и, отойдя от игры на семиструнной кифаре и введя многозвучие (ΠΟΛΥΦΩΝΙΑΝ)[4], портит слух юношей многострунием (ΠΟΛΥΧΟΡΔΙΑΡ)[5] и тем, что вносит новшества в мелодию. Он одевает свою Музу неблагородно и пёстро, вместо того чтобы <одеть её> просто и благородно, образует мелодию в хроме вместо энармона, используя антистрофическую смену. Приглашенный на состязание, посвященное элевсинской Деметре, он непристойно украсил миф о <родовых> муках Семелы украшениями, <тем самым> неправильно научая юношей. За это цари и эфоры <настоящим решили> осудить Тимофея: ему предписывается обрезать одиннадцать струн <кифары> так, чтобы удалив лишние, оставить семь, чтобы каждый, видя суровый порядок города, воздержался вносить в Спарту что-либо негожее, дабы слава состязания не была поколеблена никогда[6].

Легендарный тимофеев дифирамб «Роды Семелы» (Σεμέλης ὠδίς), производивший сильное впечатление на греков в течение нескольких столетий[7], не сохранился[8].

См. также

Напишите отзыв о статье "Тимофей Милетский"

Примечания

  1. Цит. по: Афиней. Пир мудрецов, III 95, 122d. Перевод Н. Т. Голинкевича.
  2. Фрагмент поэмы «Персы». Перевод М. Л. Гаспарова.
  3. Так Павсаний в «Описании Эллады» (III.12). Никомах (в Четвёртом фрагменте о музыке) и Боэций (в трактате «Основы музыки») утверждают, что Тимофей добавил одну струну к уже модифицированному (10-струнному) инструменту. Ферекрат (фрагмент комедии «Хирон» в пересказе Псевдо-Плутарха) утверждал, что на кифаре Тимофея было 12 струн.
  4. Нормализованная форма: πολυφωνία. К полифонии в позднейшем понимании это упоминание, разумеется, не имеет отношения.
  5. Нормализованная форма: πολυχορδία.
  6. Boeth. Mus. I.1.
  7. См., например, у Афинея в «Пире мудрецов» (VIII 45, 352a).
  8. Краткое содержание мифа (по Аполлодору): Влюбившись в Семелу (дочь Кадма и Гармонии), Зевс разделил с ней ложе и пообещал ей, что сделает всё, о чем только она его ни попросит. Семела настаивала на том, чтобы её любовник явился к ней в своем подлинном обличье. Тогда разгневанный Зевс прибыл в брачный чертог на колеснице с молниями и громами и метнул перун. Семела, от страха упав замертво, родила шестимесячное дитя, а Зевс извлек дитя из огня и зашил его в своё бедро. В положенное время Зевс родил Диониса, распустив швы на своем бедре.

Издания и литература

  • Wilamowitz-Möllendorff U. Timotheos. Die Perser, aus einem Papyrus von Abusir <…> Leipzig, 1903 (репринт Hildesheim: Olms, 1973)
  • Diehl E. Anthologia lyrica Graeca II. Leipzig: Teubner, 1942
  • Poetae melici Graeci, ed. D.L. Page, Oxford, 1962
  • Лебедев С. Н. Спартанский декрет против Тимофея Милетского в музыкальном трактате Боэция // Музыковедение, 2010, № 9, сс. 18-21

Русские переводы:

  • Шестаков Д. П. «Персы» Тимофея: вновь открытый памятник древнегреческой поэзии // Учёные записки Казанского университета, 1904, № 12, с. 1—90 (исследование; перевод на русский язык)
  • Тимофей. Персы. / Пер. М. Л. Гаспарова. // Пиндар. Вакхилид. Оды. Фрагменты. М., 1980. С.285-292; переизд. (Персы, фрагменты «Киклопа» и «Ниобы»): Эллинские поэты VIII—III вв. до н. э. М., 1999. С.383-388.
  • Лукин Е. В. Златокифарный ворожей (О Тимофее Милетском с переводом). СПб., 1994. 16 стр. 500 экз.

Ссылки

  • [ancientrome.ru/antlitr/tymotheos/pers.htm Персы (перевод М. Л. Гаспарова)]
  • [www.egyptian-museum-berlin.com/c54.php#q_papyrmilet_p9875.jpg Папирус с «Персами» Тимофея, древнейший дошедший до нас греческий папирус]

Отрывок, характеризующий Тимофей Милетский

– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.
– Отчего? нет, скажите, – решительно начала было Наташа и вдруг замолчала. Они оба испуганно и смущенно смотрели друг на друга. Он попытался усмехнуться, но не мог: улыбка его выразила страдание, и он молча поцеловал ее руку и вышел.
Пьер решил сам с собою не бывать больше у Ростовых.


Петя, после полученного им решительного отказа, ушел в свою комнату и там, запершись от всех, горько плакал. Все сделали, как будто ничего не заметили, когда он к чаю пришел молчаливый и мрачный, с заплаканными глазами.
На другой день приехал государь. Несколько человек дворовых Ростовых отпросились пойти поглядеть царя. В это утро Петя долго одевался, причесывался и устроивал воротнички так, как у больших. Он хмурился перед зеркалом, делал жесты, пожимал плечами и, наконец, никому не сказавши, надел фуражку и вышел из дома с заднего крыльца, стараясь не быть замеченным. Петя решился идти прямо к тому месту, где был государь, и прямо объяснить какому нибудь камергеру (Пете казалось, что государя всегда окружают камергеры), что он, граф Ростов, несмотря на свою молодость, желает служить отечеству, что молодость не может быть препятствием для преданности и что он готов… Петя, в то время как он собирался, приготовил много прекрасных слов, которые он скажет камергеру.
Петя рассчитывал на успех своего представления государю именно потому, что он ребенок (Петя думал даже, как все удивятся его молодости), а вместе с тем в устройстве своих воротничков, в прическе и в степенной медлительной походке он хотел представить из себя старого человека. Но чем дальше он шел, чем больше он развлекался все прибывающим и прибывающим у Кремля народом, тем больше он забывал соблюдение степенности и медлительности, свойственных взрослым людям. Подходя к Кремлю, он уже стал заботиться о том, чтобы его не затолкали, и решительно, с угрожающим видом выставил по бокам локти. Но в Троицких воротах, несмотря на всю его решительность, люди, которые, вероятно, не знали, с какой патриотической целью он шел в Кремль, так прижали его к стене, что он должен был покориться и остановиться, пока в ворота с гудящим под сводами звуком проезжали экипажи. Около Пети стояла баба с лакеем, два купца и отставной солдат. Постояв несколько времени в воротах, Петя, не дождавшись того, чтобы все экипажи проехали, прежде других хотел тронуться дальше и начал решительно работать локтями; но баба, стоявшая против него, на которую он первую направил свои локти, сердито крикнула на него:
– Что, барчук, толкаешься, видишь – все стоят. Что ж лезть то!
– Так и все полезут, – сказал лакей и, тоже начав работать локтями, затискал Петю в вонючий угол ворот.
Петя отер руками пот, покрывавший его лицо, и поправил размочившиеся от пота воротнички, которые он так хорошо, как у больших, устроил дома.
Петя чувствовал, что он имеет непрезентабельный вид, и боялся, что ежели таким он представится камергерам, то его не допустят до государя. Но оправиться и перейти в другое место не было никакой возможности от тесноты. Один из проезжавших генералов был знакомый Ростовых. Петя хотел просить его помощи, но счел, что это было бы противно мужеству. Когда все экипажи проехали, толпа хлынула и вынесла и Петю на площадь, которая была вся занята народом. Не только по площади, но на откосах, на крышах, везде был народ. Только что Петя очутился на площади, он явственно услыхал наполнявшие весь Кремль звуки колоколов и радостного народного говора.
Одно время на площади было просторнее, но вдруг все головы открылись, все бросилось еще куда то вперед. Петю сдавили так, что он не мог дышать, и все закричало: «Ура! урра! ура!Петя поднимался на цыпочки, толкался, щипался, но ничего не мог видеть, кроме народа вокруг себя.
На всех лицах было одно общее выражение умиления и восторга. Одна купчиха, стоявшая подле Пети, рыдала, и слезы текли у нее из глаз.
– Отец, ангел, батюшка! – приговаривала она, отирая пальцем слезы.
– Ура! – кричали со всех сторон. С минуту толпа простояла на одном месте; но потом опять бросилась вперед.
Петя, сам себя не помня, стиснув зубы и зверски выкатив глаза, бросился вперед, работая локтями и крича «ура!», как будто он готов был и себя и всех убить в эту минуту, но с боков его лезли точно такие же зверские лица с такими же криками «ура!».