Тимуридский Ренессанс

Тимуридский Ренессанс — феномен расцвета искусств и наук в империи Тимуридов. По формальным и содержательным критериям являлся аналогом европейского Возрождения. Тимуридский Ренессанс достигает своего пика в XV веке, когда заканчивается эпоха локального переселения народов и разорительного монгольского владычества. Символично, что Тамерлан отстраивает разрушенный Чингисханом Самарканд. В эпоху Тимуридов возрождается интерес к персидской классике, начинается масштабное строительство архитектурных сооружений (мавзолеи, медресе, китабхане), расцветает суфийская поэзия с акцентом на человеческие отношения, формируется реалистическая живопись (гератская миниатюра, настенная живопись), новый импульс получает математика и астрономия, в начале XVI века тимурид Бабур осваивает огнестрельное оружие.

Наука

Основными центрами науки в империи Тимуридов были Самарканд, Бухара, Герат. В Самарканде находилось Медресе Улугбека (1420). Еще одним центром научной жизни была обсерватория в Самарканде (1424), где такие ученые как Аль-Каши, Казы-хаде Руми рассматривали вопросы определения расстояния до Луны и Солнца. В 1437 году коллектив ученых (в т. ч. Аль-Каши и Ал-Кушчи) создает звездный атлас, вошедший в историю как Гурганский зидж. В области математики систематически излагается теория десятичных дробей, решаются уравнения, изучаются Начала Евклида. Хафизи Абру развивает историческую науку.

Живопись

Живопись Тимуридского Ренессанса представлена прежде всего гератской миниатюрой, которой иллюстрировались рукописные издания в китабхане. Вдохновителем кружка художников был внук Амира Тимура, сын Шахруха Байсонкур. Помимо персидского влияния в живописи эпохи Тимуридов ощущались и китайские традиции (Мухаммад Сиях Калам). Тимуридские художники иллюстрировали такие произведения как Шахнаме, Хамсе, Калила и Димна, а также черпали своё вдохновение в легендах о мирадже. Тела людей изображались узкими и вытянутыми, головы с круглыми лицами и миндалевидными глазами невелики и слегка наклонены. Яркие цветы соседствуют с яркими (красными, желтыми, синими) кафтанами людей и белыми тюрбанами.

Литература

Тимуридский Ренессанс в литературе представлен поэзией Лютфи, Сайид Ахмеда, а также Алишера Навои, который писал произведения на чагатайском языке в жанре газели и рубаи, включенные в диваны. Темой поэзии становилась всепоглощающая неразделенная любовь (мухаббат) и нравственное назидание. Нередко в поэтическую форму облекалось историческое повествование (дастан).

Архитектура

В области архитектуры Тимуридский Ренессанс характерен облицованными мрамором купольными строениями, которые раскрашивались синей краской и золотом (техника кудаль). Высота купола мавзолея Гур-Эмир, к примеру, достигает 12 метров. Сами строения возводились из кирпича и имели прямоугольную в плане форму. Широкое распространение в декоре получает майолика и наборная мозаика c геометрическим орнаментом (восьмиугольник), а также надписи из Корана, выполненные угловатым куфическим шрифтом. Входы в помещения оформляются в виде айвана. Возрождается настенная живопись с изображением сражений и пиров (не сохранилась).

Ссылки

• [historylib.org/historybooks/Tamerlan--Epokha--Lichnost--Deyaniya/51 «Тимуридский Ренессанс»]
• [libes.ru/170277.html#TOC_idp2628720 Тимуридский Ренессанс] / Поль Ру. Тамерлан. М.: Молодая Гвардия, 2007. Глава XII.

Отрывок, характеризующий Тимуридский Ренессанс

– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.