Райс, Тим

Тим Райс
Tim Rice
2009 год
Имя при рождении:	Timothy Miles Bindon Rice
Место рождения:	Амершам, графство Бакингемшир, Великобритания
Гражданство:	Великобритания
Род деятельности:	драматург, либреттист, писатель
Направление:	поэзия
Жанр:	мюзиклы, фильмы, телевидение
Язык произведений:	английский

Сэр Ти́моти (Тим) Майлз Би́ндон Райс (англ. Timothy Miles Bindon Rice; род. 10 ноября 1944, Амершам, Бакингемшир, Великобритания) — британский писатель и драматург. Автор либретто рок-оперы «Иисус Христос — суперзвезда» и многих других.

Биография

Окончил школу Сент-Олбанс в Хертфордшире и колледж Лэнсинг. После года обучения в Сорбонне работал в юридической конторе. В то же время писал песни и мечтал о карьере исполнителя.

Мать Тима была знакома с Дезмондом Элиотом, представлявшим интересы молодого композитора Эндрю Ллойд-Уэббера, который узнав, что Тим пишет песни, посоветовал связаться с композитором.

21 апреля 1965 он написал письмо Ллойд-Уэбберу, в котором предлагал поработать вместе. Эндрю заинтересовало предложение Тима и после встречи они взялись за написание мюзикла, под названием «Такие, как мы» по сюжету Эндрю. Мюзикл оказался неудачным. В 1968 году был написан ещё один мюзикл «Иосиф и его удивительный разноцветный плащ снов» («Joseph And His Amazing Technicolor Dreamcoat»), который получил достаточно широкую известность.

Следующей совместной работой стал снова неудачный мюзикл «Вернись Ричард, ты нужен своей стране», а затем « Иисус Христос — суперзвезда».

В это время Тим уже бросил работу в юридической конторе, а также свою следующую работу ассистентом на студии звукозаписи EMI и полностью сосредоточился на сочинительстве.

В 1971 году состоялась мировая премьера мюзикла, в 1973 Норманом Джуисоном был снят одноимённый фильм.

После успеха «Иисуса» пути соавторов разошлись. Тим начал работу над либретто мюзикла об Эве Перон, а Эндрю работал с другим автором, Аланом Эйкбурном, над мюзиклом по мотивам рассказов П. Г. Вудхауза о Берти Вустере и его дворецком Дживсе, который снова оказался неудачным. Тогда композитор вернулся к Райсу. Альбом «Эвита», записанный в 1976 году, сразу же получил высокую популярность в Великобритании.

Параллельно с работой над мюзиклом в 1974 году Тим женился на Джейн Макинтош, и в том же году у них родилась дочь, Эва Джейн Флоренс, а в 1977 году родился сын Дональд.

В 1978 году «Эвита» была поставлена на сцене. Вскоре стало известно, что исполнительницу главной роли Элейн Пейдж и Тима связывают не просто дружеские отношения, но до развода с Джейн Макинтош дело не дошло, хотя история об этом романе попала в прессу.

В этом же году между Тимом и Эндрю возникли серьёзные разногласия. Эндрю, увлёкся идеей мюзикла «Кошки» (англ. «Cats»), в основе которого лежал бы цикл стихотворений Т. С. Элиота «Old’Possum’s Book of Practical Cats». Необходимо было написать одну балладу «Memory», но Тим отказался, так как Элейн не было в составе участников. Но предполагаемая исполнительница главной роли Джуди Денч повредила ногу, на главную роль пригласили Элейн и Тим все-таки написал текст баллады. Однако в мюзикл попал другой текст, который написал режиссёр спектакля Тревор Нанн.

В результате этого между соавторами произошла серьёзная размолвка и их пути окончательно разошлись.

После этой истории Тим начал работу вместе с Бенни Андерссоном и Бьорном Ульвеусом — членами квартета АББА над мюзиклом, действие которого происходило во время холодной войны. Мюзикл получил название «Шахматы». Альбом был записан в 1983 году и получил известность в Европе, а песня «I Know Him So Well» попала на первое место в чартах.

В 1984 году спектакль был поставлен в Лондоне, и хорошо принят публикой, но бродвейская версия спектакля провалилась, не в последнюю очередь из-за неудачной постановки и изменениях в либретто, сделанных без ведома Райса и отрицательно повлиявших на сюжет.

Следующими работами стал «Хитклифф», созданный в соавторстве с Джоном Фарраром и посвященный Клиффу Ричарду, и «Блондель» о менестреле короля Ричарда Львиное Сердце написанный вместе с композитором Стивеном Оливером. Также он сотрудничал с Фредди Мерькюри, для которого написал две песни «Fallen Priest» и «Golden Boy» (альбом «Барселона»), и композиторами Вангелисом, Франсисом Леем, Полом Маккартни.

После этого была долгая совместная работа со студией «The Walt Disney Company». Тим написал несколько песен для мультфильма «Аладдин», и за одну из них «A Whole New World» он получил свой первый «Оскар». Следующей работой для Диснея стали песни для мультфильма «Король Лев», написанные вместе с Элтоном Джоном. Фильм стал самым коммерчески успешным рисованным мультфильмом всех времён, и песни, записанные для него, сыграли в этом не последнюю роль. Из пяти песен, номинированных на премию Оскар в номинации «Лучшая песня к фильму» в 1995 году, три были написаны Тимом Райсом и Элтоном Джоном для «Короля Льва». Песня «Can You Feel the Love Tonight» получила премию «Оскар».

В 1996 году была экранизирована «Эвита». Ради этого проекта Тим и Эндрю снова объединились, и песня «You Must Love Me» завоевала «Оскар».

После этого Тим снова работал с Элтоном Джоном над мюзиклом «Аида», который получил пять премий «Тони» и «Грэмми». Затем последовала работа над песнями к мультфильму (Дорога на Эльдорадо), но уже для студии «Dreamworks».

На данный момент^{[когда?]} это его последняя крупная работа. В начале девяностых их роман с Элейн закончился и Тим снова вернулся к Джейн Макинтош. Также у него появился третий ребёнок.

В 1999 году рыцарь Британской Империи, сэр Тим Райс был возведён в «Songwriters' Hall of Fame».

Ссылки

• [www.timrice.co.uk/ Официальный сайт Тима Райса]
• [timrice.narod.ru/ Русский сайт, посвящённый Тиму Райсу]

Отрывок, характеризующий Райс, Тим

– За что вы меня благодарите?
– За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! – И он продолжал писать, так что брызги летели с трещавшего пера. – Ежели нужно сказать что, говори. Эти два дела могу делать вместе, – прибавил он.
– О жене… Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю…
– Что врешь? Говори, что нужно.
– Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером… Чтоб он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына.
– Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, – говорил князь Андрей, видимо смущенный. – Я согласен, что и из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится.
– Гм… гм… – проговорил про себя старый князь, продолжая дописывать. – Сделаю.
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
– Плохо дело, а?
– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.
– Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.



В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.