Тинкторис, Иоанн
Поделись знанием:
К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.
От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
| Иоанн Тинкторис | |
| лат. Johannes Tinctoris | |
| Род деятельности: |
теоретик музыки, композитор |
|---|---|
Иоанн Тинкто́рис (лат. Johannes Tinctoris; ок. 1435, близ Нивеля — 1511, предположительно во Фландрии) — фламандский теоретик музыки и композитор. Расцвет научной карьеры связан с периодом жизни Тинкториса в Неаполе, где он написал все дошедшие до нас музыкально-теоретические трактаты.
Содержание
Биография
Отцом Тинкториса предположительно был Мартин ле Тентенье (Martin le Taintenier)[1], мировой судья в городке Брен-л'Аллё, где родился Тинкторис. В 1460 служил викарием в кафедральном соборе Камбре, где вероятно брал уроки музыки у Гильома Дюфаи. Около 1460 — 1462 главный певчий (succentor) собора в Орлеане. В 1462 поступил в Орлеанский университет, где изучал гражданское и римское право; в 1463 стал поверенным в делах немецкого землячества (студентов). В начале 1470-х поступил на службу короля Фердинанда I (1423 — 1494) в Неаполе, где в течение 20 лет исполнял обязанности капельмейстера, придворного юриста и преподавателя музыкальных дисциплин. В 1490 подал заявку на получение титула доктора права, которого по всей вероятности был удостоен. Во время работы при дворе неаполитанского короля посещал Феррару (1479), Рим (1492), путешествовал по Европе с целью вербовки новых певчих (1487). Биографические сведения о последних 20 годах жизни практически не сохранились. После смерти короля Фердинанда (1494) Тинкторис вероятней всего вернулся на родину, где и скончался.
Научная деятельность
В своих трактатах Тинкторис затронул все основные проблемы музыкальной науки: контрапункт, учение о ладах, проблемы нотации и ритмики (в том числе, первое в истории систематическое описание синкопы), эстетические принципы музыкального сочинительства. Наиболее известны его труды «Книга об искусстве контрапункта» (1477), «Книга о природе и свойствах тонов» (1476) и энциклопедический «Определитель музыкальных терминов» (ок. 1475). Антикизирующие тенденции, типичные для ренессансной науки, проявляют себя, в частности, в экстраполяции принципа разнообразия (лат. varietas, diversitas), применявшегося в античной риторике, на многоголосную композицию[2]. По Тинкторису, хороший композитор обязан быть изобретательным, а это значит максимально разнообразить применение метра и ритма, диссонантных и консонантных созвучий, использовать различные виды полифонической техники и т.д.:
Как в ораторском искусстве, по утверждению Туллия [Цицерона], слушателю более всего любезно разнообразие (varietas)[3], так и в музыке чрезвычайную отраду для души слушателя уготовляет разнообразие созвучий (diversitas concentuum). Оттого и Философ в Этике, не усомнившись, утверждал, что разнообразие (varietas) — приятнейшая вещь, которая требуется человеку по природе. Этого разнообразия талантливый композитор (или опытный певчий) достигает, когда сочиняет (или исполняет) то одну мензуру, то другую[4], то одну совершенную каденцию (perfectio), то другую, то одну [ритмическую] пропорцию[5], то другую, то плавное голосоведение, то скачки[6], то с синкопами, то без синкоп, то с канонической имитацией (fuga), то без неё, то с паузами, то без пауз, то в диминуции[7], то без неё, т.е. ровно [так как записано]. Впрочем, всё нужно делать с умом, хорошенько обдумав (я не говорю сейчас о певческой импровизации, в которой разнообразие обязано произволу певчих, [а только о музыке нотированной]): те [приёмы достижения] разнообразия, что годятся для шансон, не годятся для мотета, а те, что для мотета, не подходят для мессы. Таким образом, любое нотированное сочинение (res facta) следует разнообразить (diversificanda) в зависимости от его жанра и масштаба, как учат бесчисленные творения — не только мои, но и многочисленных композиторов, процветающих в наши дни. Всевозможные примеры разнообразия (varietates) содержат мессы <...> Дюфаи и Фоге, мотеты Региса и Бюнуа, мотеты и шансон Окегема и Карона <...>— [www.chmtl.indiana.edu/tml/15th/TINCON3_TEXT.html Liber de arte contrapuncti III, 8][8]
Тинкторис ввёл важное для понимания сущности музыкального произведения противопоставление фиксированного в нотной записи текста, res facta[9], иначе cantus compositus (букв. «распев сочинённый»), и «импровизированной» (по правилу) интерпретации того же текста в исполнительской практике, cantus supra librum (букв. «распев над книгой»), ныне известной у аутентистов как «пересочинение»[10]:
.Контрапункт простой или колорированный бывает двух родов — выписанный и воображаемый. Выписанный обычно называется resfacta, а тот, что мы воображаем мысленно, мы не считаем контрапунктом как таковым. О тех, кто исполняет второго рода музыку, обычно говорят, что они «поют над книгой».— [www.chmtl.indiana.edu/tml/15th/TINCON2_TEXT.html Liber de arte contrapuncti II, 20][11]
Венцом научной деятельности Тинкториса должен был стать трактат «Об изобретении и применении музыки» в 5 книгах, который по объёму перекрывал всё написанное раньше. К сожалению, от этого грандиозного философско-историографического труда остались лишь фрагменты[12].
Помимо собственно научных изысканий ценность представляют ссылки (также в виде нотных примеров) в трактатах на композиторов (более всего Окегема и Бюнуа) и учёных музыкантов, свидетельствующие о широкой осведомлённости Тинкториса в современной ему музыкальной жизни Европы. Благодаря Гафури, на которого Тинкторис оказал прямое влияние, учение Тинкториса широко распространилось в Италии. Цитаты из опубликованного в 1495 году «Определителя» встречаются в трактатах итальянских и немецких теоретиков вплоть до XVII века.
Трактаты и переводы
Помеченные знаком (S) трактаты Тинкториса изданы в кн.: Johannis Tinctoris Opera theoretica, ed. A. Seay // Corpus scriptorum de musica 22 (American Institute of Musicologe, s.l., 1975–78). Помеченные знаком (П) трактаты Тинкториса переведены на русский язык Р.Л.Поспеловой (см. Литература).
- Expositio manus («Объяснение <гвидоновой> руки», 1472-73); (S), (П); английский перевод Э.Си опубликован в Journal of music theory IX (1965), pp. 194–232;
- Proportionale musices («Музыкальные пропорции», 1472-75); (S), (П); английский перевод Э.Си опубликован в Journal of music theory I (1957), pp.22–75, исправленная версия издана отдельной книгой в Colorado Springs, 1979);
- Terminorum musicae diffinitorium («Определитель музыкальных терминов», написан в 1472-75, опубликован в Тревизо в 1495); репринт в кн.: Documenta musicologica, Reihe 1: Druckschriften-Faksimiles, Bd. 37 (Kassel, 1983); немецкий перевод Г.Беллермана в ежегоднике Jahrbuch für musikalische Wissenschaft I (1863), SS.61–114; французский перевод: А.Машабе (Paris, 1951); английский перевод К.Пэрриша: New York, 1963; итальянский перевод Л.Каммароты: Roma, 1965; критическое издание и новый итальянский перевод Ч.Панти: Firenze, 2004) (П);
- Complexus effectuum musices («Обобщение о действии музыки», 1472-75); (S), (П); редакция и итальянский перевод в кн.: Zanoncelli L. Sulla estetica di Johannes Tinctoris. Bologna, 1979; редакция и английский перевод в кн.: Egidius Carlerius, Johannes Tinctoris. On the dignity and the Effects of music, ed. by R.Strohm and J.D.Cullington. London, 1996;
- Liber imperfectionum notarum musicalium («Книга об имперфекциях в музыкальной нотации»[13], 1472-75); (S) (П);
- Tractatus de regulari valore notarum («Трактат о правильной длительности нот», 1472-75); (S), (П);
- Tractatus de notis et pausis («Трактат о нотах и паузах», 1472-75); (S), (П);
- Tractatus alterationum («Трактат о <ритмических> альтерациях», 1472-75); (S), (П);
- Scriptum... super punctis musicalibus («Сочинение... о музыкальных точках»[14], 1472-75); (S), (П);
- Liber de natura et proprietate tonorum («Книга о природе и свойствах тонов», 1476)[15]; английский перевод Э.Си: Colorado Springs, 1967; (S);
- Liber de arte contrapuncti («Книга об искусстве контрапункта», 1477); (S), (П); английский перевод Э.Си в кн.: Musicological Studies and Documents V (American Institute of Musicology, Rome, 1961);
- De inventione et usu musice («Об изобретении и применении музыки», ок. 1481). Трактат утрачен. Фрагменты напечатаны в Неаполе, в 1481-83 гг., опубликованы в кн.: Weinmann K. Johannes Tinctoris und sein unbekannter Traktat ‘De inventione et usu musicae’. Regensburg, 1917; (П).
Музыкальные сочинения
Тинкторис — автор шести месс, нескольких мотетов и многоголосных шансон (на французские тексты).
Напишите отзыв о статье "Тинкторис, Иоанн"
Примечания
- ↑ Фамилия Tinctoris с большой вероятностью — латинизация этой старофранцузской фамилии (красильщик?).
- ↑ Kirkman A. The cultural life of the early polyphonic Mass: medieval context to modern revival. Cambridge: Cambridge University Press, 2010, pp.27-28.
- ↑ Цитата из «Риторики для Геренния»: «Ослабление ораторского тона сохраняет голос, и вообще, слушателю более всего любезно разнообразие: когда разговорный [спокойный] тон привлекает его внимание, то ораторский тон еще больше возбуждает» (III, 22).
- ↑ Т.е. чередует разные метры.
- ↑ Например, применяя триоли и другие мультиоли, т.е. неметрические деления доли.
- ↑ Буквально «используя конъюнкции или без них»; coniunctio (лексика Маркетто Падуанского) — мелодический ход по соседним ступеням (диатонического) звукоряда.
- ↑ Все ритмические длительности оригинальной мелодической фразы уменьшаются, поются как бы «скороговоркой» (вид орнаментики).
- ↑ Quemadmodum enim in arte dicendi varietas secundum Tullii sententiam, auditorem maxime delectat, ita et in musica concentuum diversitas animam auditorum vehementer in oblectamentum provocat, hinc et philosophus, in Ethicis, varietatem jocundissimam rem esse naturamque humanam ejus indigentem asserere non dubitavit. Hanc autem diversitatem optimi quisque ingenii compositor aut concentor efficit, si nunc per unam quantitatem, nunc per aliam, nunc per unam perfectionem, nunc per aliam, nunc per unam proportionem, nunc per aliam, nunc per unam conjunctionem, nunc per aliam, nunc cum syncopis, nunc sine syncopis, nunc cum fugis, nunc sine fugis, nunc cum pausis, nunc sine pausis, nunc diminutive, nunc plane, aut componat aut concinnat. Verumtamen in his omnibus summa est adhibenda ratio, quippe ut de concentu super librum taceam qui pro voluntatem concinentium diversificari potest, nec tot nec tales varietates uni cantilenae congruunt quot et quales uni moteto, nec tot et quales uni moteto quot et quales uni missae. Omnis itaque resfacta pro qualitate et quantitate ejus diversificanda est prout infinita docent opera non solum a me, verum etiam ab innumeris compositoribus aevo praesenti florentibus edita. Plures enim ac aliae varietates existunt tam in missis "Lomme armé" Guillermi Dufay, "Et vivus" G. Faugues, quam in motetis "Clangat" Joannis Regis, et "Congaudebant" Anthonii Busnois, et plures ac aliae tam in his motetis quam in cantilenis "Ma maistresse" Jo. Okeghem, et "La Tridaine, à deux" Firmini Caron. Сокращённый перевод С.Н.Лебедева.
- ↑ Альтернативная орфография: resfacta, refacta).
- ↑ Подробней о термине res facta см. в статье: Ferand E.T. What is "res facta"? // Journal of the American Musicological Society 10 (1957), pp. 141-150.
- ↑ Латинский оригинал цитаты: Porro tam simplex quam diminutus contrapunctus dupliciter fit, hoc est aut scripto aut mente. Contrapunctus qui scripto fit communiter resfacta nominatur. At istum quam mentaliter conficimus absolute contrapunctum non vocamus, et hunc qui faciunt super librum cantare vulgariter dicuntur.
- ↑ О размахе труда можно судить по сохранившемуся конспекту, см. в статье: Woodley R. The printing and scope of Tinctoris’s fragmentary treatise De inventione et usu musice // Early Music History, vol.5(1985), pp.239–68.
- ↑ Имперфекция — особенность мензуральной нотации.
- ↑ Знаков музыкальной нотации ритма.
- ↑ Церковных тонов, т.е. ладов.
Нотные издания
- Johannis Tinctoris opera omnia, edidit W. Melin // Corpus mensurabilis musicae XVIII (American Institute of Musicology, 1976
Литература
- Melin W.E. The Music of Johannes Tinctoris (c. 1435–1511): a Comparative Study of Theory and Practice Ph.D. diss., Ohio State U., 1973.
- Gerritzen G. Untersuchungen zur Kontrapunktlehre des Johannes Tinctoris. Köln, 1974.
- Sachs K.-J. Der Contrapunctus im 14. und 15. Jahrhundert: Untersuchungen zum Terminus, zur Lehre und zu den Quellen. Wiesbaden, 1974.
- Palisca C.V. Humanism in Italian Renaissance Musical Thought. New Haven, CT, 1985.
- Page C. Reading and reminiscence: Tinctoris on the beauty of music // Journal of the American Musicological Society XLIX (1996), pp.1–31.
- Palenik J. The early career of Johannes Tinctoris: An examination of the music theorists Northern education and development. PhD Diss., Duke University, 2008.
- Поспелова Р.Л. Трактаты о музыке Иоанна Тинкториса. Москва: Научно-издательский центр «Московская консерватория», 2009 (исследование и комментированный перевод на русский язык трактатов Тинкториса).
Ссылки
- [www.chmtl.indiana.edu/tml/15th/TINCOM1_TEXT.html Complexus effectuum musices]
- [www.chmtl.indiana.edu/tml/15th/TININV_TEXT.html De inventione et usu musicae]
- [www.chmtl.indiana.edu/tml/15th/TINDIF_TEXT.html Diffinitorium musicae]
- [www.chmtl.indiana.edu/tml/15th/TINEXP_TEXT.html Expositio manus]
- [www.chmtl.indiana.edu/tml/15th/TINCON1_TEXT.html Liber de arte contrapuncti, Кн.1]
- [www.chmtl.indiana.edu/tml/15th/TINCON2_TEXT.html Liber de arte contrapuncti, Кн.2]
- [www.chmtl.indiana.edu/tml/15th/TINCON3_TEXT.html Liber de arte contrapuncti, Кн.3]
- [www.chmtl.indiana.edu/tml/15th/TINNAT_TEXT.html Liber de natura et proprietate tonorum]
- [www.chmtl.indiana.edu/tml/15th/TINLIB_TEXT.html Liber imperfectionum notarum musicalium]
- [www.chmtl.indiana.edu/tml/15th/TINPRO_TEXT.html Proportionale musices]
- [www.chmtl.indiana.edu/tml/15th/TINTDP_TEXT.html Scriptum... super punctis musicalibus]
- [www.chmtl.indiana.edu/tml/15th/TINTRALT_TEXT.html Tractatus alterationum]
- [www.chmtl.indiana.edu/tml/15th/TINTRAN_TEXT.html Tractatus de notis et pausis]
- [www.chmtl.indiana.edu/tml/15th/TINTRAR_TEXT.html Tractatus de regulari valore notarum]
Отрывок, характеризующий Тинкторис, Иоанн
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.
От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
