Тиньков, Олег Юрьевич

Олег Юрьевич Тиньков
Род деятельности:	Предприниматель
Дата рождения:	25 декабря 1967(1967-12-25) (56 лет)
Место рождения:	Ленинск-Кузнецкий, Кемеровская область, СССР
Гражданство:	Россия Россия
Отец:	Юрий Тимофеевич Тиньков (1937—2002)
Мать:	Валентина Владимировна Тинькова
Супруга:	Рина Восман
Дети:	Дарья, Павел и Роман Тиньковы
Сайт:	[tinkov.com/ tinkov.com]

Олег Юрьевич Тиньков (25 декабря 1967, Полысаево, Ленинск-Кузнецкий район, Кемеровская область, СССР) — российский предприниматель. По данным Forbes, в 2014 году занимал 1210-е место в списке наиболее состоятельных людей мира, в списке богатейших бизнесменов России в 2016 году занимает 169-е место с состоянием 500 миллионов долларов.

Олег Тиньков известен как основатель сети магазинов бытовой техники «Техношок», заводов «Дарья», производивших замороженные полуфабрикаты, пивоваренной компании и сети ресторанов «Тинькофф». Менее известные проекты — музыкальный магазин «Music Шок» и рекорд-лейбл «Шок Records», выпустивший первые альбомы групп «Кирпичи», «Ленинград», работавший с «Нож для Frau Müller». Является основателем и председателем Совета директоров «Тинькофф Банка» (до 2015 года — «Тинькофф кредитные системы»). Банк был основан в 2007 году и по данным на 1 сентября 2016 года занимает 46-е место по объёму активов и 42-е — по собственному капиталу среди российских банков.

Тиньков увлечён шоссейным велоспортом и имеет звание кандидата в мастера спорта СССР. В 2005 году он создал профессиональную велокоманду Tinkoff Restaurants, впоследствии сменившую название на Tinkoff Credit Systems и ставшую основой для российской команды «Катюша», а с декабря 2013 года владеет велокомандой «Тинькофф».

Биография

Ранние годы

Олег Тиньков родился в посёлке Полысаево, Ленинск-Кузнецкого района Кемеровской области в семье шахтёра и швеи. Окончил школу в Ленинске-Кузнецком, работал, по собственным словам, на шахте имени Кирова и заводе «Кузбассэлемент».

С 12 лет Тиньков увлёкся шоссейным велоспортом, занимался сначала в школьной велосекции, после — в секциях при предприятиях. Он выиграл ряд соревнований, а в 1984 году получил звание кандидата в мастера спорта. Во время спортивных сборов Тиньков впервые занялся фарцовкой, покупая дефицитные товары в Средней Азии и продавая их в Ленинске-Кузнецком. Карьеру велосипедиста прервала военная служба: он не попал в Спортивный клуб армии и был отправлен в пограничные войска. В 1986—1988 годах он служил на Дальнем Востоке — в Находке и Николаевске-на-Амуре.

Университет

В 1988 году Олег Тиньков поступил в Ленинградский горный институт. Учебное заведение с большим числом иностранных студентов открывало широкие возможности для торговли. Олег спекулировал джинсами, косметикой и парфюмерией, чёрной икрой и водкой. Товары из Петербурга он продавал в Сибири, а оттуда привозил японскую бытовую технику, купленную у шахтёров. Он отвозил в Польшу электроприборы и возвращался оттуда с офисной техникой и расходными материалами, газовыми баллончиками и пистолетами.

Торговлей он занимался вместе со своей будущей женой и сокурсниками — Олегом Жеребцовым (впоследствии основатель сети магазинов «Лента»), Олегом Леоновым (будущий основатель сети магазинов «Дикси») и Андреем Рогачевым (основатель компаний «ЛЭК» и «Пятёрочка»).

На третьем курсе Олег ушел из Горного института. В 1999 году он продолжил образование в Калифорнийском университете в Беркли и прошел полугодовую программу по маркетингу.

Семья

С эстонкой Риной Восман Олег Тиньков познакомился во время учёбы в институте. Свадьба состоялась в июне 2009 года — спустя 20 лет совместной жизни. Их дочь Дарья учится в Оксфордском университете, сыновья Павел и Роман — в московских школах.

Предпринимательство

Техношок

В 1992 году Олег Тиньков занялся оптовой торговлей электроникой из Сингапура и для упрощения оформления документов открыл в Петербурге товарищество с ограниченной ответственностью «Петросиб», а затем региональные «Петросиб-Кемерово», «Петросиб-Новосибирск» и «Петросиб-Омск» и другие. Товары прибывали в Петербург и оттуда отправлялись в регионы, где продавались с большей наценкой. Начав с калькуляторов, он перешёл к офисной технике, телевизорам, видеомагнитофонам и даже искусственным цветам и деревьям. Первое время Олег сам летал в Сингапур, затем начал пользоваться авиатранспортом, а переломный момент наступил, когда торговец-индус Ашок Васмани отгрузил ему половину контейнера телевизоров в кредит. Тиньков перешёл к контейнерным перевозкам.

Снижение прибыли от оптовой торговли подтолкнуло Тинькова к открытию своей сети магазинов. В 1994 году «Петросиб» открыл первый магазин под маркой Sony на Малом проспекте Васильевского острова в Санкт-Петербурге. Вскоре — ещё один на улице Марата. Офис Petrosib USA открылся в Сан-Франциско. Успех в розничной торговле подтолкнул Тинькова к идее объединить магазины под общим названием. Открывшийся в 1995 году «Техношок» предлагал дорогую технику по самым высоким в городе ценам, но всё равно пользовался популярностью. Одним из первых в России «Техношок» начал обучать продавцов-консультантов. Президентом компании стал американец русского происхождения Серджио Гуцаленко. Сеть быстро росла: к 1996 году у «Техношока» было пять магазинов в Петербурге, по два в Омске и Кемерово и один в Новороссийске. С 1995 по 1996 год оборот удвоился и достиг 40 миллионов долларов.

К 1997 году в Санкт-Петербурге появились магазины «Эльдорадо», конкуренция выросла, а рентабельность снизилась. В 1997 году Олег Тиньков продал компанию менеджменту, а год спустя её приобрела компания «Симтекс». Олег вышел из «Техношока» с 7 миллионами долларов, которые вложил в пельменный бизнес.

Параллельно с «Техношоком» в 1996 году Тиньков открыл сеть музыкальных магазинов «Music Шок». На открытии первого «Music Шок» выступали Филипп Киркоров и Алла Пугачёва, второго — Жанна Агузарова.

Вместе с Ильёй Бортнюком Олег запустил рекорд-лейбл «Шок Records». Лейбл выпустил дебютные альбомы групп «Кирпичи» и «Ленинград», симфонию Владимира Дашкевича, основанную на его музыке к фильму «Шерлок Холмс и доктор Ватсон», альбом «Нечеловек-видимка» группы «Нож для Frau Müller». «Music Шок» издал 320-страничную книгу «Виктор Цой», составленную вдовой Виктора Марьяной Цой и музыкантом первого состава группы «Кино» Алексеем Рыбиным.

В 1998 году «Music Шок» был продан московской компании Gala Records.

Дарья

Под торговой маркой «Дарья», названной в честь дочери Олега Тинькова, выпускались пельмени и другие замороженные полуфабрикаты. Идею Тинькову подал встреченный в сауне грек по имени Афанасий, поставлявший в Россию оборудование для производства равиоли.

Цех был открыт в начале 1998 года в Петергофе и первое время выпускал продукты под маркой «Смак» по лицензии, полученной от компании Андрея Макаревича. После конфликта с лицензиаром, марка сменилась на «Питерский Смак». Поводом для создания собственного бренда послужил экономический кризис: новая марка позволяла наращивать долю рынка. Новый завод, открытый в декабре 1998 года на месте бывшего склада «Техношока» на Предпортовой улице в Петербурге, изначально производил только «Дарью». Кроме того, Тиньков выпускал продукты под марками «Толстый кок», «Добрый продукт» и «Царь-батюшка».

Первую известность «Дарье» принесла рекламная кампания, в рамках которой на пяти билбордах в Санкт-Петербурге и двух в Москве был размещён плакат с изображением перепачканных мукой женских ягодиц с подписью «Твои любимые пельмешки!». Прозвучавшая в другом рекламном ролике фраза «От этих равиолек дождёшься желудочных колик» вызывала недовольство компании «Равиоли». Не добившись исключения фрагмента из вещания, конкурент ответил звучащей в своей новой рекламе фразой «Дарья, брысь!»

В 2001 году «Дарья» была продана холдингу «Планета Менеджмент» Романа Абрамовича и Андрея Блоха за $21 миллион, 7 из которых ушли на погашение кредитной задолженности.

Пиво «Тинькофф»

В 1997 году Тиньков не мог найти инвестора для строительства задуманного им пивоваренного завода. Помогли две встречи: поставщик оборудования, с которым он познакомился на выставке Drinktec в Мюнхене, предложил совместить пивоварню с рестораном и сосредоточиться на развитии бренда, а другой — посоветовал назвать пиво собственной фамилией в соответствии с баварской традицией.

Первоначальные инвестиции составили миллион немецких марок, и в августе 1998 года первый ресторан открылся в Петербурге на Казанской улице, 7. Там же вскоре появилась линия для розлива пива в бутылки. В 2001 году открылся ресторан в Москве в Проточном переулке, инвестиции в который составили 2 миллиона долларов. Ресторан в Самаре открылся в ноябре 2002 года, в Новосибирске — в январе 2003, затем появились рестораны в Нижнем Новгороде, Казани, Уфе, Екатеринбурге, Владивостоке и Сочи.

Первый завод был построен к лету 2003 года при поддержке банка «Зенит», открывшего Тинькову кредитную линию. Для строительства второго компания привлекала средства через облигационный займ, а также ссуды банка «Зенит» и немецкого HypoVereinsbank. Второй завод стоимостью около $75 миллионов был полностью построен на кредитные средства.

Заводы Тинькова выпускали пиво «Тинькофф», «Текиза», «Т». Расширяясь, компания вкладывала значительную массу средств в маркетинг. Был даже неудачный опыт сотрудничества Тинькова с фотографом и режиссёром Оливьеро Тоскани, автором рекламных кампаний United Colors of Benetton.

С 2004 года к сделке по приобретению заводов «Тинькофф» проявлял интерес Sun Interbrew, и в 2005 году она состоялась. За завод и бренд концерн отдал около 200 миллионов долларов. После этого Тиньков продал помещения ресторанов «Тинькофф» управляющей компании «Тройка Диалог» за сумму около $10—12 миллионов, одновременно заключив долгосрочный договор аренды тех же помещений. Наконец, сами рестораны в 2008—2009 годах приобрёл фонд прямых инвестиций Mint Capital.

Тинькофф Банк

18 ноября 2005 года на острове Некер, принадлежащем миллиардеру Ричарду Брэнсону, Олег Тиньков представил проект будущего банка. В 2006 Тиньков приобрёл московский «Химмашбанк» и на его основе создал первый в России банк с дистанционным обслуживанием. Несмотря на неудачи в привлечении инвестиций на старте проекта, только за время кризиса 2008 года банк показал 50-кратный рост прибыли.

«Тинькофф Кредитные Системы» снижал издержки за счёт нестандартного для банковской сферы маркетинга и широкого использования компьютерной обработкой данных вместо человеческого труда. Долгое время банк не привлекал вклады и использовал собственный капитал для выдачи кредитов.

Развитая технологическая платформа сыграла большую роль: IPO банка стало одной из крупнейших российских сделок 2013 года по версии Forbes, а Олег Тиньков удвоил своё состояние и занял 1210 место в мировом рейтинге миллиардеров.

С начала 2015 «Тинькофф Кредитные Системы» сменил название на «Тинькофф Банк». Более простое и лаконичное название призвано точнее отразить весь спектр услуг финансовой организации.

По состоянию на апрель 2016 года Тинькову принадлежат 52,09 % акций банка, он остаётся его основным проектом.

Велосипедный спорт

Tinkoff Restaurants

Велокоманда Tinkoff Restaraunts под руководством тренера Александра Кузнецова стала исторически третьей профессиональной российской командой, а на момент своего появления — единственной в России. Команду презентовали в январе 2006 года в штаб-квартире на вилле Кузнецова в Испании, в её состав вошли члены сборной России в трековых гонках, в том числе Михаил Игнатьев, Николай Трусов, Александр Серов, Сергей Климов, Павел Брутт и Иван Ровный. Совместным спонсором команды стала авиакомпания «Сибирь», годовой бюджет составил $4 миллиона.

В сезоне 2006 года гонщики команды заняли первое место в командной гонке преследования на Кубке Мира по трековым велогонкам в Лос-Анджелесе а Павел Брутт выиграл Тур Греции и гонку Cinturón a Mallorca.

Причиной расформирования команды стал конфликт между Александром Кузнецовым и Олегом Тиньковым.

Tinkoff Credit Systems

Tinkoff Credit Systems была создана к сезону 2007 года на основе Tinkoff Restaurants, но с итальянским менеджментом и регистрацией. Полученная лицензия UCI Professional Continental позволяла спортсменам участвовать во всех крупных европейских гонках. В новом составе выросло число иностранных спортсменов, а капитаном стал американец Тайлер Хэмильтон.

Успешные выступления команды, в том числе на этапах Джиро д’Италия в 2008 году, привлекли внимание бывшего велосипедиста, владельца корпорации «Итера» Игоря Макарова. По его инициативе и при спонсорском участии «Газпрома» и «Ростехнологий» на основе Tinkoff Credit Systems была создана российская команда «Катюша».

Велокоманда «Тинькофф»

В декабре 2013 года Олег Тиньков через управляющую компанию Tinkoff Sport A/C купил у бывшего велогонщика Бьярне Рийса команду, спонсором которой «Тинькофф Кредитные Системы» выступал с 2012 года.

«Тинькофф» и «Катюша» — единственные российские команды, выступающие в гонках Мирового Тура UCI. Велосипедисты команды неоднократно побеждали на этапах престижного Гранд Тура: в частности, Альберто Контадор становился победителем Вуэльты Испании и Джиро д'Италия, а Петер Саган неоднократно становился обладателем зелёной майки лучшего спринтера на Тур де Франс.

Олег Тиньков участвует в тренировках наравне со своими спортсменами и сопровождает команду на соревнованиях. В честь победы Контадора на Джиро д'Италия 2015 он окрасил волосы в победный розовый цвет.

Олег Тиньков неоднократно критиковал профессиональный велоспорт за бюрократизированность и устаревшую спонсорскую модель. Он стал одним из акционеров проекта Velon — инициативы команд Мирового Тура по развитию профессионального велоспорта, организации более зрелищных соревнований, защите интересов спонсоров и владельцев команд. Тиньков также выступает за расписание Гранд Туров, которое позволит сильнейшим гонщикам выступить на каждом из них в течение сезона. В 2014 году он предложил капитану «Тинькофф-Саксо» Альберто Контадору и его соперникам Крису Фруму, выступающему за Sky Procycling и Винченцо Нибали из Astana Pro Team по 1 миллиону евро за выступление на всех трёх главных многодневных гонках мира.

С 2016 года велокоманда выступает как Tinkoff, поскольку Saxo Bank решил не продлевать спонсорский контракт дальше 2015 года. Тиньков остался единственным титульным спонсором и, по собственным словам, тратит на велокоманду 20 миллионов евро. В конце 2015 года он объявил, что по окончании сезона 2016 уйдёт из велоспорта и продаст команду. Кроме возросшей финансовой нагрузки, в числе причин он назвал исчерпание потенциала для брендинга банка, убыточность велоспорта для команд, отсутствие реформ в спорте, а также затянувшийся конфликт между Международным союзом велосипедистов и Спортивной организацией Амори́.

Прочее

Среди собственности Тинькова — личный самолёт Dassault Falcon 7X с логотипом банка на хвосте. В сентябре 2015 года Тиньков объявил, что инвестирует 250 млн рублей в строительство гостинично-рекреационного комплекса в Елизовском районе на Камчатке, где часто сам отдыхает. Предполагалось, что ввод в эксплуатацию состоится в IV квартале следующего года. В январе 2016 стало известно, что он отказался от проекта из-за противодействия местных чиновников и вместо этого инвестирует во французские Альпы. В июне того же года Тиньков открыл два шале класса люкс под названием La Datcha: одно на горнолыжном курорте Куршевель и второе — в Валь Торанс.

Публикации

С 2007 по 2010 год предприниматель был колумнистом журнала «Финанс». С 2010 года главный редактор журнала Олег Анисимов перешёл на работу в банк Тинькова и вместе с ним работал над передачей «Бизнес-секреты с Олегом Тиньковым» на интернет-канале Russia.ru. После двухлетнего перерыва Тиньков возобновил выпуск «Бизнес-секретов» с интервью с Михаилом Фридманом в октябре 2015 года.

Олег Тиньков ведёт Фейсбук и Твиттер. Его манера общения считается провокационной и зачастую приводит к несодержательным спорам и взаимным оскорблениям.

Олег Тиньков написал две книги, обобщающие его предпринимательский опыт: «Я такой как все» была издана в 2010 году, «Как стать бизнесменом» — год спустя.

Тиньков переулок

Для продвижения марки «Тинькофф» была придумана история о предке пивовара — Порфирии Тинькове, поставлявшем пиво императорскому двору с 1759 года. По легенде, страницу с упоминанием о нём Олег Тиньков нашел в словаре Брокгауза и Евфрона. Поддельная страница была представлена в Топонимическую комиссию Санкт-Петербурга с предложением увековечить род Тиньковых в названии улицы. Не заметившие подлога чиновники согласились на предложение компании, и 7 июля 2003 года в Пушкине появился Тиньков переулок.

Литература

• Тиньков О. Ю. [books.google.ru/books?id=0hN7CTzTIG4C&printsec=frontcover#v=onepage&q&f=false «Я такой как все»]. — М.: Эксмо, 2010. — 260 с. — ISBN 978-5-9902155-1-1.
• Олег Тиньков. «Как стать бизнесменом». — М.: ЭКСМО, «Альпина Паблишер», 2011. — 256 с. — ISBN 978-5-699-51390-1.

Ссылки

• [tinkov.com com] — официальный сайт Олега Тинькова

Отрывок, характеризующий Тиньков, Олег Юрьевич

Пьер не заметил Наташи, потому что он никак не ожидал видеть ее тут, но он не узнал ее потому, что происшедшая в ней, с тех пор как он не видал ее, перемена была огромна. Она похудела и побледнела. Но не это делало ее неузнаваемой: ее нельзя было узнать в первую минуту, как он вошел, потому что на этом лице, в глазах которого прежде всегда светилась затаенная улыбка радости жизни, теперь, когда он вошел и в первый раз взглянул на нее, не было и тени улыбки; были одни глаза, внимательные, добрые и печально вопросительные.
Смущение Пьера не отразилось на Наташе смущением, но только удовольствием, чуть заметно осветившим все ее лицо.


– Она приехала гостить ко мне, – сказала княжна Марья. – Граф и графиня будут на днях. Графиня в ужасном положении. Но Наташе самой нужно было видеть доктора. Ее насильно отослали со мной.
– Да, есть ли семья без своего горя? – сказал Пьер, обращаясь к Наташе. – Вы знаете, что это было в тот самый день, как нас освободили. Я видел его. Какой был прелестный мальчик.
Наташа смотрела на него, и в ответ на его слова только больше открылись и засветились ее глаза.
– Что можно сказать или подумать в утешенье? – сказал Пьер. – Ничего. Зачем было умирать такому славному, полному жизни мальчику?
– Да, в наше время трудно жить бы было без веры… – сказала княжна Марья.
– Да, да. Вот это истинная правда, – поспешно перебил Пьер.
– Отчего? – спросила Наташа, внимательно глядя в глаза Пьеру.
– Как отчего? – сказала княжна Марья. – Одна мысль о том, что ждет там…
Наташа, не дослушав княжны Марьи, опять вопросительно поглядела на Пьера.
– И оттого, – продолжал Пьер, – что только тот человек, который верит в то, что есть бог, управляющий нами, может перенести такую потерю, как ее и… ваша, – сказал Пьер.
Наташа раскрыла уже рот, желая сказать что то, но вдруг остановилась. Пьер поспешил отвернуться от нее и обратился опять к княжне Марье с вопросом о последних днях жизни своего друга. Смущение Пьера теперь почти исчезло; но вместе с тем он чувствовал, что исчезла вся его прежняя свобода. Он чувствовал, что над каждым его словом, действием теперь есть судья, суд, который дороже ему суда всех людей в мире. Он говорил теперь и вместе с своими словами соображал то впечатление, которое производили его слова на Наташу. Он не говорил нарочно того, что бы могло понравиться ей; но, что бы он ни говорил, он с ее точки зрения судил себя.
Княжна Марья неохотно, как это всегда бывает, начала рассказывать про то положение, в котором она застала князя Андрея. Но вопросы Пьера, его оживленно беспокойный взгляд, его дрожащее от волнения лицо понемногу заставили ее вдаться в подробности, которые она боялась для самой себя возобновлять в воображенье.
– Да, да, так, так… – говорил Пьер, нагнувшись вперед всем телом над княжной Марьей и жадно вслушиваясь в ее рассказ. – Да, да; так он успокоился? смягчился? Он так всеми силами души всегда искал одного; быть вполне хорошим, что он не мог бояться смерти. Недостатки, которые были в нем, – если они были, – происходили не от него. Так он смягчился? – говорил Пьер. – Какое счастье, что он свиделся с вами, – сказал он Наташе, вдруг обращаясь к ней и глядя на нее полными слез глазами.
Лицо Наташи вздрогнуло. Она нахмурилась и на мгновенье опустила глаза. С минуту она колебалась: говорить или не говорить?
– Да, это было счастье, – сказала она тихим грудным голосом, – для меня наверное это было счастье. – Она помолчала. – И он… он… он говорил, что он желал этого, в ту минуту, как я пришла к нему… – Голос Наташи оборвался. Она покраснела, сжала руки на коленах и вдруг, видимо сделав усилие над собой, подняла голову и быстро начала говорить:
– Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. Я не смела спросить про него. И вдруг Соня сказала мне, что он с нами. Я ничего не думала, не могла представить себе, в каком он положении; мне только надо было видеть его, быть с ним, – говорила она, дрожа и задыхаясь. И, не давая перебивать себя, она рассказала то, чего она еще никогда, никому не рассказывала: все то, что она пережила в те три недели их путешествия и жизни в Ярославль.
Пьер слушал ее с раскрытым ртом и не спуская с нее своих глаз, полных слезами. Слушая ее, он не думал ни о князе Андрее, ни о смерти, ни о том, что она рассказывала. Он слушал ее и только жалел ее за то страдание, которое она испытывала теперь, рассказывая.
Княжна, сморщившись от желания удержать слезы, сидела подле Наташи и слушала в первый раз историю этих последних дней любви своего брата с Наташей.
Этот мучительный и радостный рассказ, видимо, был необходим для Наташи.
Она говорила, перемешивая ничтожнейшие подробности с задушевнейшими тайнами, и, казалось, никогда не могла кончить. Несколько раз она повторяла то же самое.
За дверью послышался голос Десаля, спрашивавшего, можно ли Николушке войти проститься.
– Да вот и все, все… – сказала Наташа. Она быстро встала, в то время как входил Николушка, и почти побежала к двери, стукнулась головой о дверь, прикрытую портьерой, и с стоном не то боли, не то печали вырвалась из комнаты.
Пьер смотрел на дверь, в которую она вышла, и не понимал, отчего он вдруг один остался во всем мире.
Княжна Марья вызвала его из рассеянности, обратив его внимание на племянника, который вошел в комнату.
Лицо Николушки, похожее на отца, в минуту душевного размягчения, в котором Пьер теперь находился, так на него подействовало, что он, поцеловав Николушку, поспешно встал и, достав платок, отошел к окну. Он хотел проститься с княжной Марьей, но она удержала его.
– Нет, мы с Наташей не спим иногда до третьего часа; пожалуйста, посидите. Я велю дать ужинать. Подите вниз; мы сейчас придем.
Прежде чем Пьер вышел, княжна сказала ему:
– Это в первый раз она так говорила о нем.


Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках – совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме горя, есть и радости.
– Вы пьете водку, граф? – сказала княжна Марья, и эти слова вдруг разогнали тени прошедшего.
– Расскажите же про себя, – сказала княжна Марья. – Про вас рассказывают такие невероятные чудеса.
– Да, – с своей, теперь привычной, улыбкой кроткой насмешки отвечал Пьер. – Мне самому даже рассказывают про такие чудеса, каких я и во сне не видел. Марья Абрамовна приглашала меня к себе и все рассказывала мне, что со мной случилось, или должно было случиться. Степан Степаныч тоже научил меня, как мне надо рассказывать. Вообще я заметил, что быть интересным человеком очень покойно (я теперь интересный человек); меня зовут и мне рассказывают.
Наташа улыбнулась и хотела что то сказать.
– Нам рассказывали, – перебила ее княжна Марья, – что вы в Москве потеряли два миллиона. Правда это?
– А я стал втрое богаче, – сказал Пьер. Пьер, несмотря на то, что долги жены и необходимость построек изменили его дела, продолжал рассказывать, что он стал втрое богаче.
– Что я выиграл несомненно, – сказал он, – так это свободу… – начал он было серьезно; но раздумал продолжать, заметив, что это был слишком эгоистический предмет разговора.
– А вы строитесь?
– Да, Савельич велит.
– Скажите, вы не знали еще о кончине графини, когда остались в Москве? – сказала княжна Марья и тотчас же покраснела, заметив, что, делая этот вопрос вслед за его словами о том, что он свободен, она приписывает его словам такое значение, которого они, может быть, не имели.
– Нет, – отвечал Пьер, не найдя, очевидно, неловким то толкование, которое дала княжна Марья его упоминанию о своей свободе. – Я узнал это в Орле, и вы не можете себе представить, как меня это поразило. Мы не были примерные супруги, – сказал он быстро, взглянув на Наташу и заметив в лице ее любопытство о том, как он отзовется о своей жене. – Но смерть эта меня страшно поразила. Когда два человека ссорятся – всегда оба виноваты. И своя вина делается вдруг страшно тяжела перед человеком, которого уже нет больше. И потом такая смерть… без друзей, без утешения. Мне очень, очень жаль еe, – кончил он и с удовольствием заметил радостное одобрение на лице Наташи.
– Да, вот вы опять холостяк и жених, – сказала княжна Марья.
Пьер вдруг багрово покраснел и долго старался не смотреть на Наташу. Когда он решился взглянуть на нее, лицо ее было холодно, строго и даже презрительно, как ему показалось.
– Но вы точно видели и говорили с Наполеоном, как нам рассказывали? – сказала княжна Марья.
Пьер засмеялся.
– Ни разу, никогда. Всегда всем кажется, что быть в плену – значит быть в гостях у Наполеона. Я не только не видал его, но и не слыхал о нем. Я был гораздо в худшем обществе.
Ужин кончался, и Пьер, сначала отказывавшийся от рассказа о своем плене, понемногу вовлекся в этот рассказ.
– Но ведь правда, что вы остались, чтоб убить Наполеона? – спросила его Наташа, слегка улыбаясь. – Я тогда догадалась, когда мы вас встретили у Сухаревой башни; помните?
Пьер признался, что это была правда, и с этого вопроса, понемногу руководимый вопросами княжны Марьи и в особенности Наташи, вовлекся в подробный рассказ о своих похождениях.
Сначала он рассказывал с тем насмешливым, кротким взглядом, который он имел теперь на людей и в особенности на самого себя; но потом, когда он дошел до рассказа об ужасах и страданиях, которые он видел, он, сам того не замечая, увлекся и стал говорить с сдержанным волнением человека, в воспоминании переживающего сильные впечатления.
Княжна Марья с кроткой улыбкой смотрела то на Пьера, то на Наташу. Она во всем этом рассказе видела только Пьера и его доброту. Наташа, облокотившись на руку, с постоянно изменяющимся, вместе с рассказом, выражением лица, следила, ни на минуту не отрываясь, за Пьером, видимо, переживая с ним вместе то, что он рассказывал. Не только ее взгляд, но восклицания и короткие вопросы, которые она делала, показывали Пьеру, что из того, что он рассказывал, она понимала именно то, что он хотел передать. Видно было, что она понимала не только то, что он рассказывал, но и то, что он хотел бы и не мог выразить словами. Про эпизод свой с ребенком и женщиной, за защиту которых он был взят, Пьер рассказал таким образом:
– Это было ужасное зрелище, дети брошены, некоторые в огне… При мне вытащили ребенка… женщины, с которых стаскивали вещи, вырывали серьги…
Пьер покраснел и замялся.
– Тут приехал разъезд, и всех тех, которые не грабили, всех мужчин забрали. И меня.
– Вы, верно, не все рассказываете; вы, верно, сделали что нибудь… – сказала Наташа и помолчала, – хорошее.
Пьер продолжал рассказывать дальше. Когда он рассказывал про казнь, он хотел обойти страшные подробности; но Наташа требовала, чтобы он ничего не пропускал.
Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.
– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.
Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но она теперь видела другое, что поглощало все ее внимание; она видела возможность любви и счастия между Наташей и Пьером. И в первый раз пришедшая ей эта мысль наполняла ее душу радостию.
Было три часа ночи. Официанты с грустными и строгими лицами приходили переменять свечи, но никто не замечал их.
Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленными глазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желая понять еще то остальное, что он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом и счастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, что бы сказать теперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала. Никому в голову не приходило, что три часа ночи и что пора спать.
– Говорят: несчастия, страдания, – сказал Пьер. – Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить все это? Ради бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, как нас выкинет из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, – сказал он, обращаясь к Наташе.
– Да, да, – сказала она, отвечая на совсем другое, – и я ничего бы не желала, как только пережить все сначала.
Пьер внимательно посмотрел на нее.
– Да, и больше ничего, – подтвердила Наташа.
– Неправда, неправда, – закричал Пьер. – Я не виноват, что я жив и хочу жить; и вы тоже.
Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала.
– Что ты, Наташа? – сказала княжна Марья.
– Ничего, ничего. – Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. – Прощайте, пора спать.
Пьер встал и простился.

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.


Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…


Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?