Типикон

Это статья о богослужебной книге. О богослужебных уставах см. статью Богослужебный устав.

Типико́н (церк.-слав. Тѷпїко́нъ, Ти́пикъ), (греч. Τυπικόν от τύπος — образец, устав) — церковно-богослужебная книга, устанавливающая порядок православного богослужения или Богослужебный устав, который регламентируется общими уставными главами, месяцесловом с описанием соединения богослужения подвижных и неподвижных годовых богослужебных кругов в Марковых главах, указаниями о совершениях храмовых (престольных) праздников, правилами о постах, монастырском общежитии, трапезе и о других сторонах церковной, преимущественно монастырской, жизни.

История составления Типикона

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Ветхозаветная предыстория

Уже в первых главах Библии (Быт. 4:3—5) подчёркивается важность соблюдения правильного богопочитания (правильного богослужения). При появлении письменности, пророк Моисей зафиксировал Ветхозаветный закон, регламентирующий всё богослужение священников при Скинии — позже оно применялось в Иерусалимском храме. После разрушения этого храма в 586 году до н. э. общественное богослужение у евреев нарушилось, возникли синагоги, где, в основном раввинами (мудрецами), читалось и толковалось Священное Писание, пелись псалмы, велась проповедь, но жертвоприношения могли совершаться только в храме. Тогда же развитие получили различные формы домашнего богослужения, где главным действующим лицом являлся глава семьи или рода.

Раннехристианское богослужение

Появившееся Христианство изначально соблюдало все Ветхозаветные богослужебные традиции, завершение которых стало осмысливать в Евхаристии. Интернациональный (общечеловеческий) характер Христианства быстро вывел его за узкие национальные границы еврейского народа. После очередного (в 70-м году н. э.) разрушения Иерусалимского храма пути развития христианского богослужения окончательно разошлись с иудейским. В период гонений христианское богослужение сохраняло верность священным традициям, выбирало приемлемые формы богослужения в новых условиях, и при этом стремилось к единообразию. При скудности сохранившихся источников, можно обнаружить две первоначальных формы:

1. более величественное архиерейское богослужение (в городах), и
2. более скромное — приходское (сельское).

Появление первых типиконов

В III веке в Египте возникло монашество, имевшее непрестанное (часто круглосуточное) богослужение, в основе которого лежало пение Псалтири и чтение Иисусовой молитвы. Для совершения Литургии приглашались священники из ближайших селений, так как первым монахам не поощрялось принимать духовный сан. Все монахи, послушники, и отчасти паломники, обучались грамоте. В пустынях росли монашеские города, которые остро нуждались в конкретных законах, регламентирующих различные хозяйственные и богослужебные аспекты киновий, лавр, скитов и келлий отшельников.

Наибольшего успеха в усовершенствовании монашеского устава добилась Лавра Саввы Освященного, находящаяся поблизости с центром Христианства — Иерусалимом. Многочисленные паломники со всего мира, в том числе в священном сане, посещавшие этот Святой Град, обогащали палестинские богослужебные обычаи, богослужебные тексты и напевы своими (местными), а, возвращаясь в свои страны, разносили по всей земле Иерусалимские уставные традиции. Патриаршее богослужение в Храме Гроба Господня и богослужебная практика Лавры преподобного Саввы оказывали друг на друга сильное влияние. Поэтому сформировавшийся здесь Иерусалимский устав в равной степени называют и «Иерусалимским», и «Палестинским», и «Монастырским».

Студийские уставы

Однако в VII веке Иерусалим и вся Палестина были захвачены и разгромлены сначала персами, а вскоре и арабами-мусульманами. Центр церковной жизни переместился в Константинополь, являвшийся столицей тогда самого сильного христианского царства. Но покровители Церкви — византийские императоры сами вскоре уклонились в ересь иконоборчества, а защитниками иконопочитания стали монастыри, из которых выделялся столичный Студийский монастырь, устав которого стал пользоваться большим авторитетом у православных. Однако, по сути, студийский устав — один из многочисленных вариантов сокращений прежнего Иерусалимского устава, приспособленного к жизни «столичного» монашества. Поэтому единого Студийского устава никогда не существовало, о чём свидетельствуют значительные расхождения в различных сохранившихся рукописях времён рубежа тысячелетий.

В целом, Студийские уставы, по сравнению с суровыми древними Иерусалимским и египетскими монашескими уставами, считались более лёгкими: в них не было долгих всенощных бдений, малых вечерен, великих славословий, часов в праздничные дни, значительно меньше кафизм и Марковых глав, с более развитой гимнографией. Существенно облегчались посты, а по одному из списков этого устава («Диатипосис») допускается даже оставление братом монастыря,

«если он не имеет душевного покоя в нашей лавре», оно должно быть не тайным бегством, а происходить с предупреждением об этом «духовного вождя, чтобы и удаление из монастыря было с молитвой и благословением, а не с запрещением, не с проклятием, не с отлучением от св. отцев» (§ 31)

— Михаил Скабалланович, Толковый Типикон, М., 2004, стр. 422

Монахам дозволялось избирать игуменов по своим прихотям, изгонять неугодных из монастырей, в дела монашеских общин вмешивались богатые ктиторы в своих порочных интересах, что приводило к тягостным последствиям. Императоры-иконоборцы, оправдывая свои гонения против православных монахов, упрекали последних в упадке нравственности и в несоответствии тогдашнего монашества его изначальной строгости в духовных подвигах.

Общая «либерализация» церковной жизни при студийских уставах имела и некоторые положительные последствия:

• В это время получило широкое распространение церковное гимнотворчество, сформировались все православные Богослужебные книги.
• Активно шла миссионерская проповедь среди хазар, славян и других инородцев, с переводом богослужебных текстов на родные языки туземцев (например, на используемый ныне в России, на Украине, в Белоруссии, Болгарии, Сербии и в др. странах Церковнославянский язык).
• Образовалась почти независимая монашеская «республика» на Афоне, являющаяся и в наше время образцом православного аскетизма.
• Студийские уставы гармонично сосуществовали и дополняли патриарший Устав Великой церкви (Константинопольской Софии — Премудрости Божией) с торжественными песненными последованиями, грандиозными крестными ходами с участием императорских особ и вельмож.

Возврат к Иерусалимскому уставу

Упадок Византийской империи, нестроения в монастырях и разногласия в богослужебных чинопоследованиях побуждали ревнителей православия к возвращению древнего Иерусалимского устава. В XI веке игумен Раифского монастыря на Синае Никон Черногорец из-за недовольства братии вынужден был удалиться в монастырь св. Симеона Дивногорца на Чёрной горе близ Антиохии, где начал собирать и редактировать списки Иерусалимского устава, а с возникавшими недоумениями обращаться к искусным отцам обители св. Саввы, где тогда руководствовались неписанным Типиком, но подсказали, что древнейшая рукопись Иерусалимского устава может находиться в Лаодикии. После разорения Раифского монастыря турками в 1085 году и крестоносцами в 1098 году Никон Черногорец вернулся в этот монастырь, откуда распространял Иерусалимский устав по всем синайским и палестинским монастырям. Постепенно, и с некоторым сопротивлением, Иерусалимский устав был принят и в Константинополе, а затем — во всех православных странах.

В XIII веке Константинополь был захвачен крестоносцами, а удельные русские княжества — монголо-татарами, что отчасти нарушило церковную жизнь, привело к умалению патриаршего Устава Великого Собора Святой Софии и способствовало возвышению Тырновского (болгарского) и Сербского царств, стремившихся не только к политической, но и церковной независимости от Византии, ради чего началось возвращение к несколько изменённому и дополненному Иерусалимскому Типику. Богослужебные книги приспособлялись к Иерусалимскому уставу. Иерусалимский и Студийский типиконы оказали друг на друга огромное взаимное влияние и имеют значительно больше сходства, чем расхождения.

Церковные уставы на Руси

Послы князя Владимира увидели в Царьграде великолепное богослужение. После принятия от греков христианства, в Киевской Руси сначала господствовал Устав песненных последований по образцу Устава Великой Церкви Константинопольской. В X веке Феодосий Печерский позаимствовал с Афона Студийский устав, который вскоре стал единственным в русских княжествах (холодные зимы и осенне-весенние распутицы не благоприятствовали совершению многочисленных крестных ходов, предписанных Уставом Константинопольской Софии).

Будучи в составе Константинопольской церкви, Русская церковь, вслед за остальными православными Востока, перешла на Иерусалимский устав. В Северо-Восточной Руси Иерусалимский Устав внедрялся в конце XIV века Московским митрополитом Киприаном (болгарином по происхождению, почитателем афонского исихазма). Иерусалимский Устав в России был закреплён Стоглавым собором и книжной справой патриарха Никона.

Первое официальное печатное издание Типикона в России относится к 1610 году. Последняя редакция русского Типикона была осуществлена в 1695 году при Патриархе Московском Адриане. Дальнейшие издания ограничивались небольшими изменениями в тексте, корректурными правками, вставкой в Месяцеслов служб новопрославленным святым и заменой 14-го обращения великого Индиктиона Пасхалии 15-м, начавшимся в 1941 году.

С завоеванием в 1830 году Грецией независимости от Османской империи возобновилось и литургическое творчество. Издавались монастырские типиконы, приспособленные (сокращённые) к нуждам рядового приходского храма и активизировался почти забытый архиерейский Устав Великой церкви с песненными праздничными процессиями по городам и весям.

Вслед за греками и в России на Поместном соборе 1917—1918 годов предпринимались попытки реформирования богослужебного Устава, но из-за разразившихся революции, гражданской войны и обновленчества они не были приняты.

Этимология названия Типикона

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Название «Типикон» происходит от греческого τύπος — черта, вид, образец, изображение, икона, модель, норма; τυπικός означает «составленный по образцу». Позднее слову τύπος усвоено значение указа, закона. У древних христианских писателей Климента Александрийского, Оригена, Василия Великого это прилагательное означает «символический», «прообразовательный». Значение слова τύπος — религиозный закон, устав особого характера, у Григория Назианзина он употребляется по отношению к Символу веры, у Юстиниана означает Божественный закон. Точнее, чем «устав», было бы перевести τυπικόν — «чиновник», лат. ordinarium.

Такое оригинальное заглавие книги, излагающей порядок богослужения, непереводимо на славянский язык, почему и оставлено без перевода. Слово «устав» — неточная передача греческого τυπικόν — «устав» соответствует греческому διάταξις.

Св. Савва Освященный (V в.) — автор ныне действующего Иерусалимского устава, свой, ещё кратенький, устав сам назвал, или назвали так записавшие его сподвижники сразу тремя словами: Τύπος καί παράδοσις και νόμος — «образец, предание и закон». Св. Феодору Студиту (IX в.) — представителю другой формы церковного устава, усвояют устав с именем Ύποτύπωσις — «отобраз, очерк». Студийский устав, принесённый св. Афанасием Афонским (X в.) на св. гору Афон, где он получил новую переработку, получил наименование Διατύπωσις — «преобразование», «представление». Древнейший из сохранившихся полных уставов храма Константинопольской св. Софии (IX—X в.) предположительно носил название Συναξάριον — «собо́рник», то есть указатель праздничных дней, в которые совершались торжественные шествия с богослужениями. Древний Синайский список этого же устава называется Κανονάριον — «сборник правил». Только с XI в. в обозначении церковного устава появляется уже и термин τυπικόν, хотя ещё с другими, пояснительными названиями, например: Συναξάριον ήτοι Τιπικόν. Древние славянские рукописи переводят греч. τυπικόν либо «устав», либо «ти́пик», например у старообрядцев: «Устав, сиречь Око церковное».

Состав Типикона

Изначально Типикон — это монашеский устав. В связи с тем, что в IV и V веках монахам часто возбранялось стремиться к поставлению в священный сан диакона, священника и епископа, то в Типиконе почти ничего не написано о непосредственных обязанностях священнослужителей, о порядке совершения самого главного христианского богослужения — Литургии (она может совершаться только епископами или священниками с благословения местного правящего епископа), о совершении крещений, отпеваний, венчаний, освящений разных вещей и событий, и о других требах.

Современный Типикон Русской православной церкви содержит в себе два условных раздела по 60 глав каждый:

Первый раздел

Общая часть

• Глава 1. Чин малой вечерни.
• Глава 2. Чин великой вечерни, то есть всенощного бдения и утрени воскресной, в той же главе чин о панагии.
• Глава 3. О святом, имущем бдение в неделю, в ней же и чин благословения колива.
• Глава 4. О святом, имущем полиелей в неделю.
• Глава 5. О святом, пое́мом на 6 (шестеричном) в неделю.
• Глава 6. О бдениях, бывающих во все лето.
• Глава 7. О великой вечерни, полунощнице и утрени воскресной, когда бдения не бывает.
• Глава 8. О литургиях (общественных трапезах).
• Глава 9. Об аллилуйных службах (когда литургия не совершается), в ней же и о заупокойной литии.
• Глава 10. О чтении Евангелия, Его толкований, поучений, патериков, жития святых; а также о днях совершения Литургии Василия Великого и Преждеосвященных Даров.
• Глава 11. О канонах утрени всех дней седмицы.
• Глава 12. О службе субботней, когда поется «Бог Господь».
• Глава 13. О службе субботней, когда поется Аллилуиа.
• Глава 14. О воследовании за усопших.
• Глава 15. О великом святом, имущем бдение, или полиелей в субботу.
• Глава 16. О светильнах по 9-й песни во всю седмицу.
• Глава 17. О чтении кафизм в течение года.
• Глава 18. О том, когда стихословятся песни: «Поем Господеви» и «Господеви поем».
• Глава 19. О катавасии во весь год.
• Глава 20. О том, когда поётся «Честнейшую» и когда не поётся.
• Глава 21. О том, когда петь изобразительные, праздничные или вседневные антифоны.
• Глава 22. О времени и порядке каждения.
• Глава 23. О завесе святого алтаря, и об отверзении дверей.
• Глава 24. О зажигании свеч на праздники Господские и Богородичные.
• Глава 25. О вседневном зажигании свеч.
• Глава 26. В какое время не стоять братии с жезлами.
• Глава 27. О канонархе.
• Глава 28. О бесчинных воплях.
• Глава 29. Об откровении глав.
• Глава 30. О том, чтобы не творить бесед в церкви.
• Глава 31. О будильнике.
• Глава 32. От правил святых апостол о святой 40-це, в ней же о причащении Христовых Таин, о запивании, омывании губ после причащения и о пище в пасхальную неделю.
• Глава 33. О постах (и узаконенных разрешениях) всего года.
• Глава 34. О житии общежительного пребывания.
• Глава 35. Рассуждение о еде и питии субботы и недели, и прочих дней седмичных, в ней же и о второй вечерней трапезе.
• Глава 36. О молчании на трапезе, в ней же о сочиве и овощах.
• Глава 37. О пении, что не желательно кроме храма особо петь.
• Глава 38. О том, что не подобает есть вне общей трапезы.
• Глава 39. О одежде и обуви.
• Глава 40. Когда кто хочет отлучиться братства.
• Глава 41. О монастырских служителях и прочих пребываниях братских.
• Глава 42. О службах тяжких.
• Глава 43. О доме особом.
• Глава 44. О делании в общине.
• Глава 45. О присвоении чужих трудов.
• Глава 46. О больнице и странноприимстве, и о старых, и о больных.
• Глава 47. О знамениях праздников великих, и средних, и малых.

Частная часть

• Глава 48. Месяцеслов. Это самая большая глава — занимает почти 2/3 всего объёма Типикона (из 1198 страниц: страницы 118—820 приходятся на одну только 48 главу первого раздела Типикона). Здесь приводятся подробные схемы или отличительные особенности последований полного суточного круга богослужений на каждый праздничный и будничный день всего года с полными текстами тропарей, богородичных, кондаков и других песнопений и молитв, но чаще — только с их начальными словами (в сокращении), а также «Марковы главы», указывающие способы соединения служб, если в какой либо год непереходящий (неподвижный, прикреплённый к какой-либо дате календаря) праздник случится в субботу, воскресение, в один из переходящих праздников, его предпразднство, попразднство или отдание. Месяцеслов состоит из 12 месяцев:
  • Сентябрь
  • Октябрь
  • Ноябрь
  • Декабрь
  • Январь
  • Февраль
  • Март
  • Апрель
  • Май
  • Июнь
  • Июль
  • Август

• Глава 49. Трио́дион — полное последование всех служб приготовительных дней к Великому посту, всего Великого поста и Страстной седмицы.
• Глава 50. Пентикоста́рий — порядок всех церковных богослужений от Пасхи до недели всех святых.
• Глава 51. О святом посте святых апостолов Петра и Павла.

Дополнительная часть

Здесь содержатся указания на изменяемые краткие седмичные молитвословия, устав применения которых различен для разных дней седмицы и сами эти молитвословия.

• Глава 52. О порядке пении отпустительных тропарях и кондаках, как их петь во все дни недели, если бденный или полиелейный святой, если пред- и попразднство и др. случаи.
• Глава 53. Полные тексты отпустительных тропарей воскресных восьми гласов с богородичнами их, ипакои́ и кондаки. Прокимены на утрени перед Евангелием и на Литургии, и аллилуиарии.
• Глава 54. Столпи́ ева́нгельскии, полные тексты воскресных светильнов, евангельских стихир и богородичных к ним.
• Глава 55. Отпустительные тропари, кондаки и светильны и на литургии прокимены, аллилуиарии и причастны дневные (ексты приведены полностью). А также приведены номера апостольских и евангельских зачал и начальные их слова.
• Глава 56. Кондаки общие святым (тексты).
• Глава 57. Богородичны и крестобогородичны отпустительные на восемь гласов (повторяется 2-е приложение Минеи).
• Глава 58. Троичны песни на восемь гласов (повторяется приложение Триоди постной). В той же главе о чтении Апостола и Евангелия.
• Глава 59. Прокимены, апостолы, аллилуиарии, евангелия и причастны общие святых.
• Глава 60. Прокимены, апостолы, аллилуиарии, евангелия и причастны на всякую потребу различные.

Второй раздел

Храмовые главы

В храмовых главах указано, как совершать службу в те или другие храмовые праздники и особенно при совпадении храмового (престольного) праздника с другим праздником в один и тот же день. Храмовые главы в Типиконе имеют свой счёт и расположены так же, как последования во второй части Типикона, а именно:

• Главы 1—24. О престольных праздниках, какие бывают во время пения Минеи с Октоихом, то есть с 1 сентября до недели Мытаря и фарисея;
• Главы 25—47. О храмовых праздниках, которые случаются во время пения Постной Триоди;
• Главы 48—58. О храмовых праздниках, случившихся во время пения Цветной Триоди.

Припевы

• Глава 59. Тексты припевов в Господские и Богородичные праздники, пое́мые на 9-й песни.

Пасхалия

• Глава 60. От сотворения мира и Адама 15-тое обращение индиктиона (532-х лет). Пасхалия зрячая по ключевым буквам славянского алфавита. Лунное течение.

Применимость Типикона

Следует заметить, что Типикон — это общепризнанный, но недостижимый богослужебный идеал, в точности исполнить который не в состоянии даже монастыри. Всегда ориентируясь на Него, в приходской практике, тем не менее, частично или полностью сокращаются из суточного круга богослужений обычно: малая вечерня (перед всенощным бдением), кафизмы, псалмы, стихиры, паремии, лития, повечерие, полунощница, аллилуйная служба, двупсалмие, седальны, степенные антифоны, библейские песни, каноны, синаксарии, междочасия, блаженны, апостольские и евангельские зачала, поминовение о здравии и за упокой на Литургии, ектения об оглашенных, Чин о панагии, 9-й час и ряд отдельных молитв. И наоборот, в общецерковное богослужение практически ежедневно включаются неуставные акафисты, молебны, панихиды. Типикон иногда допускает определённую свободу выбора:

«᾿А́ще ᾿изво́литъ настоя́тель,..»</div>

— </span>

</blockquote>

Типикон предлагает не только порядок совершения общецерковных богослужений, но также открывает богословские истины и вдохновляет к аскетической жизни, к молитве, послушанию, воздержанию, терпению, благотворительности, к любви и другим христианским добродетелям. Авторитет Типикона в Православной церкви настолько велик, что все священнослужители перед посвящением в священные степени приносят присягу с обещанием соблюдать Церковный Устав (Типикон), отдельные главы которого зачитывались на трапезе в монастырях наряду с поучениями Святых отцов Церкви.

В начале XXI века в Русской православной церкви получила широкое распространение практика совершения ежедневных церковных богослужений по ежегодно издаваемым Издательским отделом Московской патриархии Богослужебным указаниям на каждый год (в уже традиционных фиолетовых жёстких обложках). В связи с этим уже не в каждом православном храме России есть Типикон.

Напишите отзыв о статье "Типикон"

Примечания

Литература

В Викитеке есть полный текст Типикона

• [lib.pravmir.ru/library/readbook/1862 Типикон 1862.]
• Типикон // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [commons.wikimedia.org/w/index.php?title=File%3ATipikon.pdf&page=3 Типикон в Викимедии]
• [upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/f/f9/Tipikon.pdf Типикон]
• [commons.wikimedia.org/wiki/File:%D0%92._%D0%92._%D0%A0%D0%BE%D0%B7%D0%B0%D0%BD%D0%BE%D0%B2_%22%D0%91%D0%BE%D0%B3%D0%BE%D1%81%D0%BB%D1%83%D0%B6%D0%B5%D0%B1%D0%BD%D1%8B%D0%B9_%D1%83%D1%81%D1%82%D0%B0%D0%B2_%D0%9F%D1%80%D0%B0%D0%B2%D0%BE%D1%81%D0%BB%D0%B0%D0%B2%D0%BD%D0%BE%D0%B9_%D0%A6%D0%B5%D1%80%D0%BA%D0%B2%D0%B8%22.djvu В. Розанов «Богослужебный устав Православной Церкви».]
• [commons.wikimedia.org/wiki/File:Nikolsky.djvu К. Т. Никольский. «Пособие к изучению устава богослужения Православной церкви»]
• [orthlib.info/Typikon-Greek-1545/Typikon-Venice-1545.html Типикон на греческом 1545 года, изданный в Венеции]
• [commons.wikimedia.org/wiki/File:%CE%A4%CE%BF_%CF%80%CE%B1%CF%81%CF%8C%CE%BD_%CE%A4%CF%85%CF%80%CE%B9%CE%BA%CF%8C%CE%BD_(1685).pdf Типикон на греческом 1685 года издания]

Отрывок, характеризующий Типикон

Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви к ней! Вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял с Несвицким, и стал ходить перед домом.
Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно пробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! – думал он. – Завтра, может быть, всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, даже наверное, завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется, наконец, показать всё то, что я могу сделать». И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец, представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтобы уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? говорит другой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает всё он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? говорит опять другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что ж? – «Ну, а потом, – отвечает сам себе князь Андрей, – я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова. На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос, вероятно, кучера, дразнившего старого Кутузовского повара, которого знал князь Андрей, и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»
– Ну, – отвечал старик.
– Тит, ступай молотить, – говорил шутник.
– Тьфу, ну те к чорту, – раздавался голос, покрываемый хохотом денщиков и слуг.
«И все таки я люблю и дорожу только торжеством над всеми ими, дорожу этой таинственной силой и славой, которая вот тут надо мной носится в этом тумане!»


Ростов в эту ночь был со взводом во фланкёрской цепи, впереди отряда Багратиона. Гусары его попарно были рассыпаны в цепи; сам он ездил верхом по этой линии цепи, стараясь преодолеть сон, непреодолимо клонивший его. Назади его видно было огромное пространство неясно горевших в тумане костров нашей армии; впереди его была туманная темнота. Сколько ни вглядывался Ростов в эту туманную даль, он ничего не видел: то серелось, то как будто чернелось что то; то мелькали как будто огоньки, там, где должен быть неприятель; то ему думалось, что это только в глазах блестит у него. Глаза его закрывались, и в воображении представлялся то государь, то Денисов, то московские воспоминания, и он опять поспешно открывал глаза и близко перед собой он видел голову и уши лошади, на которой он сидел, иногда черные фигуры гусар, когда он в шести шагах наезжал на них, а вдали всё ту же туманную темноту. «Отчего же? очень может быть, – думал Ростов, – что государь, встретив меня, даст поручение, как и всякому офицеру: скажет: „Поезжай, узнай, что там“. Много рассказывали же, как совершенно случайно он узнал так какого то офицера и приблизил к себе. Что, ежели бы он приблизил меня к себе! О, как бы я охранял его, как бы я говорил ему всю правду, как бы я изобличал его обманщиков», и Ростов, для того чтобы живо представить себе свою любовь и преданность государю, представлял себе врага или обманщика немца, которого он с наслаждением не только убивал, но по щекам бил в глазах государя. Вдруг дальний крик разбудил Ростова. Он вздрогнул и открыл глаза.
«Где я? Да, в цепи: лозунг и пароль – дышло, Ольмюц. Экая досада, что эскадрон наш завтра будет в резервах… – подумал он. – Попрошусь в дело. Это, может быть, единственный случай увидеть государя. Да, теперь недолго до смены. Объеду еще раз и, как вернусь, пойду к генералу и попрошу его». Он поправился на седле и тронул лошадь, чтобы еще раз объехать своих гусар. Ему показалось, что было светлей. В левой стороне виднелся пологий освещенный скат и противоположный, черный бугор, казавшийся крутым, как стена. На бугре этом было белое пятно, которого никак не мог понять Ростов: поляна ли это в лесу, освещенная месяцем, или оставшийся снег, или белые дома? Ему показалось даже, что по этому белому пятну зашевелилось что то. «Должно быть, снег – это пятно; пятно – une tache», думал Ростов. «Вот тебе и не таш…»
«Наташа, сестра, черные глаза. На… ташка (Вот удивится, когда я ей скажу, как я увидал государя!) Наташку… ташку возьми…» – «Поправей то, ваше благородие, а то тут кусты», сказал голос гусара, мимо которого, засыпая, проезжал Ростов. Ростов поднял голову, которая опустилась уже до гривы лошади, и остановился подле гусара. Молодой детский сон непреодолимо клонил его. «Да, бишь, что я думал? – не забыть. Как с государем говорить буду? Нет, не то – это завтра. Да, да! На ташку, наступить… тупить нас – кого? Гусаров. А гусары в усы… По Тверской ехал этот гусар с усами, еще я подумал о нем, против самого Гурьева дома… Старик Гурьев… Эх, славный малый Денисов! Да, всё это пустяки. Главное теперь – государь тут. Как он на меня смотрел, и хотелось ему что то сказать, да он не смел… Нет, это я не смел. Да это пустяки, а главное – не забывать, что я нужное то думал, да. На – ташку, нас – тупить, да, да, да. Это хорошо». – И он опять упал головой на шею лошади. Вдруг ему показалось, что в него стреляют. «Что? Что? Что!… Руби! Что?…» заговорил, очнувшись, Ростов. В то мгновение, как он открыл глаза, Ростов услыхал перед собою там, где был неприятель, протяжные крики тысячи голосов. Лошади его и гусара, стоявшего подле него, насторожили уши на эти крики. На том месте, с которого слышались крики, зажегся и потух один огонек, потом другой, и по всей линии французских войск на горе зажглись огни, и крики всё более и более усиливались. Ростов слышал звуки французских слов, но не мог их разобрать. Слишком много гудело голосов. Только слышно было: аааа! и рррр!
– Что это? Ты как думаешь? – обратился Ростов к гусару, стоявшему подле него. – Ведь это у неприятеля?
Гусар ничего не ответил.
– Что ж, ты разве не слышишь? – довольно долго подождав ответа, опять спросил Ростов.
– А кто ё знает, ваше благородие, – неохотно отвечал гусар.
– По месту должно быть неприятель? – опять повторил Ростов.
– Може он, а може, и так, – проговорил гусар, – дело ночное. Ну! шали! – крикнул он на свою лошадь, шевелившуюся под ним.
Лошадь Ростова тоже торопилась, била ногой по мерзлой земле, прислушиваясь к звукам и приглядываясь к огням. Крики голосов всё усиливались и усиливались и слились в общий гул, который могла произвести только несколько тысячная армия. Огни больше и больше распространялись, вероятно, по линии французского лагеря. Ростову уже не хотелось спать. Веселые, торжествующие крики в неприятельской армии возбудительно действовали на него: Vive l'empereur, l'empereur! [Да здравствует император, император!] уже ясно слышалось теперь Ростову.
– А недалеко, – должно быть, за ручьем? – сказал он стоявшему подле него гусару.
Гусар только вздохнул, ничего не отвечая, и прокашлялся сердито. По линии гусар послышался топот ехавшего рысью конного, и из ночного тумана вдруг выросла, представляясь громадным слоном, фигура гусарского унтер офицера.
– Ваше благородие, генералы! – сказал унтер офицер, подъезжая к Ростову.
Ростов, продолжая оглядываться на огни и крики, поехал с унтер офицером навстречу нескольким верховым, ехавшим по линии. Один был на белой лошади. Князь Багратион с князем Долгоруковым и адъютантами выехали посмотреть на странное явление огней и криков в неприятельской армии. Ростов, подъехав к Багратиону, рапортовал ему и присоединился к адъютантам, прислушиваясь к тому, что говорили генералы.
– Поверьте, – говорил князь Долгоруков, обращаясь к Багратиону, – что это больше ничего как хитрость: он отступил и в арьергарде велел зажечь огни и шуметь, чтобы обмануть нас.
– Едва ли, – сказал Багратион, – с вечера я их видел на том бугре; коли ушли, так и оттуда снялись. Г. офицер, – обратился князь Багратион к Ростову, – стоят там еще его фланкёры?
– С вечера стояли, а теперь не могу знать, ваше сиятельство. Прикажите, я съезжу с гусарами, – сказал Ростов.
Багратион остановился и, не отвечая, в тумане старался разглядеть лицо Ростова.
– А что ж, посмотрите, – сказал он, помолчав немного.
– Слушаю с.
Ростов дал шпоры лошади, окликнул унтер офицера Федченку и еще двух гусар, приказал им ехать за собою и рысью поехал под гору по направлению к продолжавшимся крикам. Ростову и жутко и весело было ехать одному с тремя гусарами туда, в эту таинственную и опасную туманную даль, где никто не был прежде его. Багратион закричал ему с горы, чтобы он не ездил дальше ручья, но Ростов сделал вид, как будто не слыхал его слов, и, не останавливаясь, ехал дальше и дальше, беспрестанно обманываясь, принимая кусты за деревья и рытвины за людей и беспрестанно объясняя свои обманы. Спустившись рысью под гору, он уже не видал ни наших, ни неприятельских огней, но громче, яснее слышал крики французов. В лощине он увидал перед собой что то вроде реки, но когда он доехал до нее, он узнал проезженную дорогу. Выехав на дорогу, он придержал лошадь в нерешительности: ехать по ней, или пересечь ее и ехать по черному полю в гору. Ехать по светлевшей в тумане дороге было безопаснее, потому что скорее можно было рассмотреть людей. «Пошел за мной», проговорил он, пересек дорогу и стал подниматься галопом на гору, к тому месту, где с вечера стоял французский пикет.
– Ваше благородие, вот он! – проговорил сзади один из гусар.
И не успел еще Ростов разглядеть что то, вдруг зачерневшееся в тумане, как блеснул огонек, щелкнул выстрел, и пуля, как будто жалуясь на что то, зажужжала высоко в тумане и вылетела из слуха. Другое ружье не выстрелило, но блеснул огонек на полке. Ростов повернул лошадь и галопом поехал назад. Еще раздались в разных промежутках четыре выстрела, и на разные тоны запели пули где то в тумане. Ростов придержал лошадь, повеселевшую так же, как он, от выстрелов, и поехал шагом. «Ну ка еще, ну ка еще!» говорил в его душе какой то веселый голос. Но выстрелов больше не было.
Только подъезжая к Багратиону, Ростов опять пустил свою лошадь в галоп и, держа руку у козырька, подъехал к нему.
Долгоруков всё настаивал на своем мнении, что французы отступили и только для того, чтобы обмануть нас, разложили огни.
– Что же это доказывает? – говорил он в то время, как Ростов подъехал к ним. – Они могли отступить и оставить пикеты.
– Видно, еще не все ушли, князь, – сказал Багратион. – До завтрашнего утра, завтра всё узнаем.
– На горе пикет, ваше сиятельство, всё там же, где был с вечера, – доложил Ростов, нагибаясь вперед, держа руку у козырька и не в силах удержать улыбку веселья, вызванного в нем его поездкой и, главное, звуками пуль.
– Хорошо, хорошо, – сказал Багратион, – благодарю вас, г. офицер.
– Ваше сиятельство, – сказал Ростов, – позвольте вас просить.
– Что такое?
– Завтра эскадрон наш назначен в резервы; позвольте вас просить прикомандировать меня к 1 му эскадрону.
– Как фамилия?
– Граф Ростов.
– А, хорошо. Оставайся при мне ординарцем.
– Ильи Андреича сын? – сказал Долгоруков.
Но Ростов не отвечал ему.
– Так я буду надеяться, ваше сиятельство.
– Я прикажу.
«Завтра, очень может быть, пошлют с каким нибудь приказанием к государю, – подумал он. – Слава Богу».

Крики и огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками: vive l'empereur! бежали за ним. Приказ Наполеона был следующий:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут итти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Под предлогом увода раненых не расстроивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.
Наполеон».


В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.
– Что стали то? Аль загородили? Или уж на француза наткнулись?
– Нет не слыхать. А то палить бы стал.
– То то торопили выступать, а выступили – стали без толку посереди поля, – всё немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!
– То то я бы их и пустил наперед. А то, небось, позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.
– Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, – говорил офицер.
– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.
– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не прошли. Вот так распоряжения! – повторялось с разных сторон.
И чувство энергии, с которым выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и на немцев.
Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.
Впереди произошло столкновение между австрийским колонновожатым и русским генералом. Русский генерал кричал, требуя, чтобы остановлена была конница; австриец доказывал, что виноват был не он, а высшее начальство. Войска между тем стояли, скучая и падая духом. После часовой задержки войска двинулись, наконец, дальше и стали спускаться под гору. Туман, расходившийся на горе, только гуще расстилался в низах, куда спустились войска. Впереди, в тумане, раздался один, другой выстрел, сначала нескладно в разных промежутках: тратта… тат, и потом всё складнее и чаще, и завязалось дело над речкою Гольдбахом.
Не рассчитывая встретить внизу над речкою неприятеля и нечаянно в тумане наткнувшись на него, не слыша слова одушевления от высших начальников, с распространившимся по войскам сознанием, что было опоздано, и, главное, в густом тумане не видя ничего впереди и кругом себя, русские лениво и медленно перестреливались с неприятелем, подвигались вперед и опять останавливались, не получая во время приказаний от начальников и адъютантов, которые блудили по туману в незнакомой местности, не находя своих частей войск. Так началось дело для первой, второй и третьей колонны, которые спустились вниз. Четвертая колонна, при которой находился сам Кутузов, стояла на Праценских высотах.
В низах, где началось дело, был всё еще густой туман, наверху прояснело, но всё не видно было ничего из того, что происходило впереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст от нас или он был тут, в этой черте тумана, – никто не знал до девятого часа.
Было 9 часов утра. Туман сплошным морем расстилался по низу, но при деревне Шлапанице, на высоте, на которой стоял Наполеон, окруженный своими маршалами, было совершенно светло. Над ним было ясное, голубое небо, и огромный шар солнца, как огромный пустотелый багровый поплавок, колыхался на поверхности молочного моря тумана. Не только все французские войска, но сам Наполеон со штабом находился не по ту сторону ручьев и низов деревень Сокольниц и Шлапаниц, за которыми мы намеревались занять позицию и начать дело, но по сю сторону, так близко от наших войск, что Наполеон простым глазом мог в нашем войске отличать конного от пешего. Наполеон стоял несколько впереди своих маршалов на маленькой серой арабской лошади, в синей шинели, в той самой, в которой он делал итальянскую кампанию. Он молча вглядывался в холмы, которые как бы выступали из моря тумана, и по которым вдалеке двигались русские войска, и прислушивался к звукам стрельбы в лощине. В то время еще худое лицо его не шевелилось ни одним мускулом; блестящие глаза были неподвижно устремлены на одно место. Его предположения оказывались верными. Русские войска частью уже спустились в лощину к прудам и озерам, частью очищали те Праценские высоты, которые он намерен был атаковать и считал ключом позиции. Он видел среди тумана, как в углублении, составляемом двумя горами около деревни Прац, всё по одному направлению к лощинам двигались, блестя штыками, русские колонны и одна за другой скрывались в море тумана. По сведениям, полученным им с вечера, по звукам колес и шагов, слышанным ночью на аванпостах, по беспорядочности движения русских колонн, по всем предположениям он ясно видел, что союзники считали его далеко впереди себя, что колонны, двигавшиеся близ Працена, составляли центр русской армии, и что центр уже достаточно ослаблен для того, чтобы успешно атаковать его. Но он всё еще не начинал дела.
Нынче был для него торжественный день – годовщина его коронования. Перед утром он задремал на несколько часов и здоровый, веселый, свежий, в том счастливом расположении духа, в котором всё кажется возможным и всё удается, сел на лошадь и выехал в поле. Он стоял неподвижно, глядя на виднеющиеся из за тумана высоты, и на холодном лице его был тот особый оттенок самоуверенного, заслуженного счастья, который бывает на лице влюбленного и счастливого мальчика. Маршалы стояли позади его и не смели развлекать его внимание. Он смотрел то на Праценские высоты, то на выплывавшее из тумана солнце.