Тираж

Тира́ж (фр. tirage) — количество экземпляров печатного издания одного названия. Термин употребляется, главным образом, применительно к издательскому делу, однако, иногда слово «тираж» обозначает количество копий других произведений, например, тираж фильмокопий в кинематографе.

Тираж периодических изданий (газет, журналов) определяется издательством по числу подписчиков (включая также розничную продажу); тираж книг, брошюр и т. п. устанавливается издательством после изучения читательского спроса. Обычно различают малые тиражи (до 15 тысяч экземпляров), средние (до 100 тысяч экземпляров) и массовые (свыше 100 тысяч экземпляров). Массовые тиражи в связи с большим объёмом полиграфических работ обычно печатают по частям, называемым заводами.

При выпуске некоторых видов литературы тираж издания влияет на величину авторского гонорара. Закон РФ «Об авторском праве и смежных правах» требует указывать в авторском договоре максимальный тираж издания в том случае, если договор предусматривает авторское вознаграждение в виде фиксированной суммы.

Виды тиражей

• Годовой — сумма тиражей изданий, вышедших в свет в рассматриваемом году в издательстве, стране, а также сумма тиражей всех выпусков периодического издания за год.
• Дополнительный, или допечатка тиража — изготовление вскоре после сдачи основного тиража в книготорговую сеть в пределах того же календарного года заранее не планировавшегося, в отличие от завода, дополнительного тиража в связи с неудовлетворённым спросом. Термин имел большое значение в годы, когда требовалось отличать при выплате авторского вознаграждения за произведение, которое не имело нормы тиража, допечатку от повторного издания. Тогда допечаткой тиража считался дополнительный тираж, изготовленный в пределах года выпуска основного тиража, а дополнительный тираж, изготовленный в следующем году, даже при отсутствии каких-либо изменений, — повторным изданием. Теперь, при выплате авторского вознаграждения в виде процентной доли от дохода издательства, время допечатки тиража значения не имеет. При фиксированной сумме авторского вознаграждения, когда по закону требуется установить максимальный тираж, допечатка тиража сверх него уже будет считаться повторным изданием, требующим нового авторского договора и нового авторского вознаграждения. Для статистики печати тираж книги, изготовленный в следующем после основного тиража году, считается повторным изданием. В выпускных данных сведения о тираже сопровождают словами в круглых скобках: (допечатка тиража) или (доп. тираж).
• Общий — сумма тиражей изданий, выпущенных издательством (или несколькими) за определённый период (общее число экземпляров в тиражах всех этих изданий).
• Пробный — первоначальный тираж издания, выпущенный с целью определить спрос на него и в случае успеха изготовить дополнительный тираж, чтобы удовлетворить выявившийся спрос, либо при неудаче ограничиться затратами только на пробный тираж.
• Разовый — тираж одного выпуска, номера, тома периодического издания.
• Средний — частное от деления суммы тиражей всех рассматриваемых изданий на их число.

История

Книги раннего периода книгопечатания XV—XVI веков, так называемые инкунабулы, обычно имели тираж до 500 экземпляров. Тираж первой русской книги, «Апостола» 1564 года, определяют по-разному — от 600 до 2000 экземпляров. В XVII веке стандартный тираж русской книги установился в 1200 экземпляров (сто дюжин, т. н. «выход»). Многие популярные издания превышали это число, например «Азбука» Бурцова 1634 года вышла огромным по меркам того времени тиражом в 6000 экземпляров. Несмотря на общее развитие типографского дела тираж книг вплоть до 1880-х годов оставался низким — 1200 или 2400 экземпляров.

Тиражи периодических изданий (журналов, альманахов, газет) также были незначительны. Средний тираж журнала в начале XIX века составлял 500 экземпляров, лишь некоторые журналы, такие как «Библиотека для чтения», «Северная пчела» или «Отечественные записки», достигали рекордов в 3—5 тысяч. Во второй половине XIX века тиражи постепенно росли: средний тираж толстого журнала составлял 3—5 тыс. экземпляров, тонкого — до 50 тыс., газет — до 25 тыс. К этому периоду основными популяризаторами литературы стали книжные приложения к журналам, тиражи которых, таких как «Родина», доходили до 120 тыс.

Тираж первой российской газеты «Ведомости» колебался от 30 до 4000 экземпляров. К 1890-м годам тиражи отдельных газет достигали 50—70 тыс. экземпляров, после революции 1905—1907 годов тиражи газет ещё более увеличились, достигнув западноевропейского уровня.

Источники

• Тираж — статья из Большой советской энциклопедии.
• Тираж // Издательский словарь-справочник : [электрон. изд.] / А. Э. Мильчин. — 3-е изд., испр. и доп.. — М.: ОЛМА-Пресс, 2006.

Отрывок, характеризующий Тираж

– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.