Тир (бог)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Тир (Տիր)
Мифология: Древнеармянская
К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Тир (арм. Տիր) — в армянской мифологии бог письменности, мудрости, знаний, защитник наук и искусств, писец бога Арамазда, прорицатель судьбы[1].





Описание

Тир навевает людям сны, открывающие им их будущее. По-видимому, Тир считался также и проводником душ в подземное царство. В эллинистическую эпоху Тир отождествлялся с Аполлоном и Гермесом. Тир, как эпитет Гроха, должен был записывать тех, кто умирал, поэтому армяне говорят: «Пусть Грох унесет тебя» [2].

Почитание

Храм Тира (между городами Вагаршапат (Эчмиадзин) и Арташат) был местопребыванием оракулов, где жрецы толковали сны, обучали наукам и искусствам. Храм Тира назывался «Диван писца Арамазда».

Арташес I (II век до н. э.), основав город Арташат, ставший столицей Великой Армении, перенёс сюда из культового центра Багаран статую Тира[3].

Храм Тира

Еразамуйн (арм. Երազամոյն) — храм, посвящённый Тиру. Находился храм за пределами Арташата, недалеко от дороги в Вагаршапат. Точная этимология неизвестна, однако исследователи полагают, что Еразамуйн переводится как Толкователь снов, что напрямую связанно с культом Тира, как толкователя снов, писца и прорицателя. Учёные предполагают, что в храме Тира обучали дисциплинам, таким как толкование снов, письмо и риторика. Тем самым, учитывая схожесть в эллинистические времена Тира с Аполлоном, храм представлял собой подобие святилища Дельфийского оракула. Нередко Еразамуйн называли Хранилищем или Диваном писца Арамазда, то есть Тира[4].

Храм упоминается в труде Агафангела[5] История Армении[6], в которой приведены строки об уничтожении царём Трдатом III храма посвящённому Тиру: По дороге царь [Трдат] разрушил и сжег храм толкования снов Еразамуйн, воздвигнутый в честь бога Тира, писца бога Ормузда[7][8]. Вместе с соседним храмом Анаит, Еразамуйн составлял храмовый комплекс[9].

Влияние

Вероятно к имени Тир восходит название четвёртого месяца древнеармянского календаря — трэ, а также несколько имён собственных, таких как Тиротц, Тиран, Трдат и т. д.

Патриарх Егише Турян нашел связь между языческим обрядом получения огня (огонь Ормизда) в новогоднюю ночь с обычаем, согласно которому, вплоть до недавнего времени, на христианское Сретение армяне разжигали костры во дворе дома, и танцевали вокруг него (Терендез).

Напишите отзыв о статье "Тир (бог)"

Примечания

  1. [web.archive.org/web/20080725105633/www.armenianhouse.org/harutyunyan/04-gods.html armenianhouse.org]
  2. [www.sacred-texts.com/asia/alp/alp81.htm Armenian Legends and Poems: Armenia: Its Epics, Folk-Songs, and Mediaeval Poetry: Armenian Paganism]. Проверено 7 марта 2013.
  3. [209.85.129.132/search?q=cache:vLSxIEv-nUoJ:www.armenia.ee/modules/wordbook/entry.php%3FentryID%3D108+%D1%82%D0%B8%D1%80+%D0%B0%D1%80%D0%BC%D1%8F%D0%BD%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9+%D0%B1%D0%BE%D0%B3&cd=2&hl=ru&ct=clnk&gl=ru armenia.ee]
  4. Ананикян, 2010.
  5. [www.armenianheritage.org/ru/monument/Khorvirap/543 Хор Вирап 5: Северо-западная платформа. Храм Митры. Бани]
  6. [www.vehi.net/istoriya/armenia/agathangelos/ru/ История Армении] Агафангела
  7. [www.abhoc.com/arc_vr/2003_10/236/index.html Этюды о Древней Армении, вып. 2. Распространение христианства в Армении. Изобретение армянского алфавита]
  8. [blognews.am/rus/news/62439/ Обращение к Армянской Молодежи], BlogNews
  9. Аревшатян, 2004.

Отрывок, характеризующий Тир (бог)

6 го октября, рано утром, Пьер вышел из балагана и, вернувшись назад, остановился у двери, играя с длинной, на коротких кривых ножках, лиловой собачонкой, вертевшейся около него. Собачонка эта жила у них в балагане, ночуя с Каратаевым, но иногда ходила куда то в город и опять возвращалась. Она, вероятно, никогда никому не принадлежала, и теперь она была ничья и не имела никакого названия. Французы звали ее Азор, солдат сказочник звал ее Фемгалкой, Каратаев и другие звали ее Серый, иногда Вислый. Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительным видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающий своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем то успокоительно прекрасным.
Французский капрал, по домашнему расстегнутый, в колпаке, с коротенькой трубкой в зубах, вышел из за угла балагана и, дружески подмигнув, подошел к Пьеру.
– Quel soleil, hein, monsieur Kiril? (так звали Пьера все французы). On dirait le printemps. [Каково солнце, а, господин Кирил? Точно весна.] – И капрал прислонился к двери и предложил Пьеру трубку, несмотря на то, что всегда он ее предлагал и всегда Пьер отказывался.