Титаномахия
«Титанома́хия» (др.-греч. Τιτανομαχία) или Войны Титанов — в древнегреческой мифологии — битва богов-олимпийцев с титанами, серия сражений в течение десяти лет в Фессалии между двумя лагерями божеств задолго до существования человеческого рода: Титаны, с базой на горе Офрис, и Олимпийцы, которые придут править, с базой на горе Олимп. Титаномахия также известна как Битва Титанов или Битва Богов. Поле сражения находилось между горами Офрис[en] и Олимп в Фессалии. Олимпийцы одержали победу с помощью циклопов и гекатонхейров.
Из греческой литературы классического периода известно несколько поэм о войне между богами и многими из Титанов. При этом доминирующей поэмой и единственной, которая сохранилась до наших времен, является написанная Гесиодом «Теогония». Потерянный эпос «Титаномахия», чьим автором называли легендарного слепого фракийского певца Фамириса, вскользь упоминается в трактате «О музыке», сочинении, ранее приписывавшемся Плутарху. Титаны также играли заметную роль в поэмах, приписывавшихся Орфею. Хотя до нас дошли только обрывки рассказов Орфея, они показывают интересные отличия от гесиодской традиции.
Эти греческие истории о титаномахии являются одним из вариантов в целом классе подобных мифов Европы и Ближнего Востока, где одно поколение или группа богов в целом выступает против доминирующего бога. Иногда Старшие Боги вытесняются со своих позиций. Иногда мятежники проигрывают, и либо изгнаны из власти полностью, либо входят в пантеон. Другими примерами могут быть войны асов с ванами и ётунами в скандинавской мифологии, вавилонский эпос «Энума Элиш», хеттское «Царство на Небесах» о Кумарби, борьба между Tuatha Dé Danann и Фоморами в кельтской мифологии, и смутный конфликт поколений в Угаритских фрагментах.
Предшествующие события
Основа для этого важного сражения была положена после того, как молодой титан Кронос сверг своего отца, Урана, повелителя небес, с помощью своей матери Геи (Γαία — Земля). Уран вызвал вражду Геи, когда он заключил в Тартар её детей гекатонхейров и циклопов. Гея создала большой серп и собрала Кроноса и его братьев, чтобы убедить их в необходимости кастрации Урана. Только Кронос согласился это сделать, так что Гея дала ему серп и поместила его в куст, и, совершив это, Кронос стал царем Титанов.
Когда Уран встретился с Геей, Кронос напал на Урана и, серпом отрезав его половые органы, выбросил их в море. Уран предрек, что дети Кроноса восстанут против его правления так же, как Кронос восстал против собственного отца. Кровь Урана, пролитая на землю, породила Гигантов, Эриний, и Мелий, а из семени его отрезанных половых органов возникла Афродита из моря.
Кронос принял престол отца после убийства Урана. Затем он закрепил свою власть путём повторного заключения своих братьев и сестер гекатонхейров и циклопов и его (ново-созданных) братьев и сестёр гигантов в Тартар.
Кронос теперь превратился в ужасного царя, каким был его отец Уран, он глотал каждого из детей, как они рождались от его сестры-жены Реи. Рее, однако, удалось скрыть своего ребёнка Зевса, обманув Кроноса, дав ему вместо него проглотить камень, завернутый в одеяло.
Рея принесла Зевса в пещеру на острове Крит, где он был выращен до зрелого возраста Амальтеей. Позже Метида дала Кроносу смесь горчицы и вина, отчего его вырвало всеми детьми, которых он проглотил. Зевс возглавил освобожденных братьев и сестер в восстании против титанов.
Согласно Гигину, причина Титаномахии заключается в следующем: «После того как Гера увидела, что Эпаф, рожденный от наложницы, правит таким большим царством (Египтом), она захотела, чтобы он был убит во время охоты, а также призвала Титанов прогнать Зевса из царства и вернуть трон Кроносу (Сатурну). Когда Титаны пытались установить небо, Зевс с помощью Афины, Аполлона и Артемиды, бросил их прямиком в Тартар. На Атланта, который был их лидером, он положил свод небес; даже сейчас ему приказано поддерживать небо на своих плечах».
«Титаномахия»
Утерянный эпос «Титаномахия», который связан с борьбой, которую вели Зевс и его братья и сёстры, олимпийские боги, за свержение своего отца Кроноса и его божественного поколения титанов, традиционно приписывался Евмелу из Коринфа, полулегендарному певцу из Бакхиадов, правящей семьи в древнем Коринфе, который ценился как традиционный композитор «Просодии», церемониального гимна независимости Мессении, который исполнялся на Делосе.
Даже в древности многие авторы упоминали «Титаномахию» без имени автора. М. Л. Уэст при анализе доказательств пришел к выводу, что имя Евмела связывалось с поэмой как единственное известное. Судя по обрывочным данным, рассказ автора «Титаномахии» отличался от рассказа Гесиода в «Теогонии» в ряде существенных моментов. Невозможно, чтобы датой поэмы был восьмой век до нашей эры; М. Л. Уэст датирует её самое раннее концом седьмого века.
«Титаномахия» была разделена на две книги. Битве олимпийцев и титанов предшествовало нечто вроде теогонии, или генеалогии Первобытных Богов. Византийский писатель Иоанн Лид отмечал, что автор «Титаномахии» поместил место рождения Зевса не на Крит, а в Лидию, что скорее всего означало гору Сипил.
См. также
Напишите отзыв о статье "Титаномахия"
Литература
- Мифы народов мира. М., 1991-92. В 2 томах. Т. 2. С. 469.
- [ancientrome.ru/antlitr/hesiod/theogonie-f.htm Гесиод. Теогония.]
- Лосев А. Ф. Мифология греков и римлян. М., 1996.
- Голосовкер Я. Э. Сказания о титанах. — М.: Высшая школа, 1993 (и другие издания).
Отрывок, характеризующий Титаномахия
– Ежели бы была измена и были бы доказательства его тайных сношений с Наполеоном, то их всенародно объявили бы – с горячностью и поспешностью говорил он. – Я лично не люблю и не любил Сперанского, но я люблю справедливость. – Пьер узнавал теперь в своем друге слишком знакомую ему потребность волноваться и спорить о деле для себя чуждом только для того, чтобы заглушить слишком тяжелые задушевные мысли.Когда князь Мещерский уехал, князь Андрей взял под руку Пьера и пригласил его в комнату, которая была отведена для него. В комнате была разбита кровать, лежали раскрытые чемоданы и сундуки. Князь Андрей подошел к одному из них и достал шкатулку. Из шкатулки он достал связку в бумаге. Он всё делал молча и очень быстро. Он приподнялся, прокашлялся. Лицо его было нахмурено и губы поджаты.
– Прости меня, ежели я тебя утруждаю… – Пьер понял, что князь Андрей хотел говорить о Наташе, и широкое лицо его выразило сожаление и сочувствие. Это выражение лица Пьера рассердило князя Андрея; он решительно, звонко и неприятно продолжал: – Я получил отказ от графини Ростовой, и до меня дошли слухи об искании ее руки твоим шурином, или тому подобное. Правда ли это?
– И правда и не правда, – начал Пьер; но князь Андрей перебил его.
– Вот ее письма и портрет, – сказал он. Он взял связку со стола и передал Пьеру.
– Отдай это графине… ежели ты увидишь ее.
– Она очень больна, – сказал Пьер.
– Так она здесь еще? – сказал князь Андрей. – А князь Курагин? – спросил он быстро.
– Он давно уехал. Она была при смерти…
– Очень сожалею об ее болезни, – сказал князь Андрей. – Он холодно, зло, неприятно, как его отец, усмехнулся.
– Но господин Курагин, стало быть, не удостоил своей руки графиню Ростову? – сказал князь Андрей. Он фыркнул носом несколько раз.
– Он не мог жениться, потому что он был женат, – сказал Пьер.
Князь Андрей неприятно засмеялся, опять напоминая своего отца.
– А где же он теперь находится, ваш шурин, могу ли я узнать? – сказал он.
– Он уехал в Петер…. впрочем я не знаю, – сказал Пьер.
– Ну да это всё равно, – сказал князь Андрей. – Передай графине Ростовой, что она была и есть совершенно свободна, и что я желаю ей всего лучшего.
Пьер взял в руки связку бумаг. Князь Андрей, как будто вспоминая, не нужно ли ему сказать еще что нибудь или ожидая, не скажет ли чего нибудь Пьер, остановившимся взглядом смотрел на него.
– Послушайте, помните вы наш спор в Петербурге, – сказал Пьер, помните о…
– Помню, – поспешно отвечал князь Андрей, – я говорил, что падшую женщину надо простить, но я не говорил, что я могу простить. Я не могу.
– Разве можно это сравнивать?… – сказал Пьер. Князь Андрей перебил его. Он резко закричал:
– Да, опять просить ее руки, быть великодушным, и тому подобное?… Да, это очень благородно, но я не способен итти sur les brisees de monsieur [итти по стопам этого господина]. – Ежели ты хочешь быть моим другом, не говори со мною никогда про эту… про всё это. Ну, прощай. Так ты передашь…
Пьер вышел и пошел к старому князю и княжне Марье.
Старик казался оживленнее обыкновенного. Княжна Марья была такая же, как и всегда, но из за сочувствия к брату, Пьер видел в ней радость к тому, что свадьба ее брата расстроилась. Глядя на них, Пьер понял, какое презрение и злобу они имели все против Ростовых, понял, что нельзя было при них даже и упоминать имя той, которая могла на кого бы то ни было променять князя Андрея.
За обедом речь зашла о войне, приближение которой уже становилось очевидно. Князь Андрей не умолкая говорил и спорил то с отцом, то с Десалем, швейцарцем воспитателем, и казался оживленнее обыкновенного, тем оживлением, которого нравственную причину так хорошо знал Пьер.
В этот же вечер, Пьер поехал к Ростовым, чтобы исполнить свое поручение. Наташа была в постели, граф был в клубе, и Пьер, передав письма Соне, пошел к Марье Дмитриевне, интересовавшейся узнать о том, как князь Андрей принял известие. Через десять минут Соня вошла к Марье Дмитриевне.
– Наташа непременно хочет видеть графа Петра Кирилловича, – сказала она.
– Да как же, к ней что ль его свести? Там у вас не прибрано, – сказала Марья Дмитриевна.
– Нет, она оделась и вышла в гостиную, – сказала Соня.
Марья Дмитриевна только пожала плечами.
– Когда это графиня приедет, измучила меня совсем. Ты смотри ж, не говори ей всего, – обратилась она к Пьеру. – И бранить то ее духу не хватает, так жалка, так жалка!
Наташа, исхудавшая, с бледным и строгим лицом (совсем не пристыженная, какою ее ожидал Пьер) стояла по середине гостиной. Когда Пьер показался в двери, она заторопилась, очевидно в нерешительности, подойти ли к нему или подождать его.
Пьер поспешно подошел к ней. Он думал, что она ему, как всегда, подаст руку; но она, близко подойдя к нему, остановилась, тяжело дыша и безжизненно опустив руки, совершенно в той же позе, в которой она выходила на середину залы, чтоб петь, но совсем с другим выражением.
– Петр Кирилыч, – начала она быстро говорить – князь Болконский был вам друг, он и есть вам друг, – поправилась она (ей казалось, что всё только было, и что теперь всё другое). – Он говорил мне тогда, чтобы обратиться к вам…
Пьер молча сопел носом, глядя на нее. Он до сих пор в душе своей упрекал и старался презирать ее; но теперь ему сделалось так жалко ее, что в душе его не было места упреку.
– Он теперь здесь, скажите ему… чтобы он прост… простил меня. – Она остановилась и еще чаще стала дышать, но не плакала.
– Да… я скажу ему, – говорил Пьер, но… – Он не знал, что сказать.
Наташа видимо испугалась той мысли, которая могла притти Пьеру.
– Нет, я знаю, что всё кончено, – сказала она поспешно. – Нет, это не может быть никогда. Меня мучает только зло, которое я ему сделала. Скажите только ему, что я прошу его простить, простить, простить меня за всё… – Она затряслась всем телом и села на стул.
