Титов, Константин Григорьевич
Поделись знанием:
– Знаем, у вас есть Бонапарт, он всех в мире побил, ну да об нас другая статья… – сказал он, сам не зная, как и отчего под конец проскочил в его словах хвастливый патриотизм. Переводчик передал эти слова Наполеону без окончания, и Бонапарт улыбнулся. «Le jeune Cosaque fit sourire son puissant interlocuteur», [Молодой казак заставил улыбнуться своего могущественного собеседника.] – говорит Тьер. Проехав несколько шагов молча, Наполеон обратился к Бертье и сказал, что он хочет испытать действие, которое произведет sur cet enfant du Don [на это дитя Дона] известие о том, что тот человек, с которым говорит этот enfant du Don, есть сам император, тот самый император, который написал на пирамидах бессмертно победоносное имя.
Известие было передано.
Лаврушка (поняв, что это делалось, чтобы озадачить его, и что Наполеон думает, что он испугается), чтобы угодить новым господам, тотчас же притворился изумленным, ошеломленным, выпучил глаза и сделал такое же лицо, которое ему привычно было, когда его водили сечь. «A peine l'interprete de Napoleon, – говорит Тьер, – avait il parle, que le Cosaque, saisi d'une sorte d'ebahissement, no profera plus une parole et marcha les yeux constamment attaches sur ce conquerant, dont le nom avait penetre jusqu'a lui, a travers les steppes de l'Orient. Toute sa loquacite s'etait subitement arretee, pour faire place a un sentiment d'admiration naive et silencieuse. Napoleon, apres l'avoir recompense, lui fit donner la liberte, comme a un oiseau qu'on rend aux champs qui l'ont vu naitre». [Едва переводчик Наполеона сказал это казаку, как казак, охваченный каким то остолбенением, не произнес более ни одного слова и продолжал ехать, не спуская глаз с завоевателя, имя которого достигло до него через восточные степи. Вся его разговорчивость вдруг прекратилась и заменилась наивным и молчаливым чувством восторга. Наполеон, наградив казака, приказал дать ему свободу, как птице, которую возвращают ее родным полям.]
Наполеон поехал дальше, мечтая о той Moscou, которая так занимала его воображение, a l'oiseau qu'on rendit aux champs qui l'on vu naitre [птица, возвращенная родным полям] поскакал на аванпосты, придумывая вперед все то, чего не было и что он будет рассказывать у своих. Того же, что действительно с ним было, он не хотел рассказывать именно потому, что это казалось ему недостойным рассказа. Он выехал к казакам, расспросил, где был полк, состоявший в отряде Платова, и к вечеру же нашел своего барина Николая Ростова, стоявшего в Янкове и только что севшего верхом, чтобы с Ильиным сделать прогулку по окрестным деревням. Он дал другую лошадь Лаврушке и взял его с собой.
Княжна Марья не была в Москве и вне опасности, как думал князь Андрей.
После возвращения Алпатыча из Смоленска старый князь как бы вдруг опомнился от сна. Он велел собрать из деревень ополченцев, вооружить их и написал главнокомандующему письмо, в котором извещал его о принятом им намерении оставаться в Лысых Горах до последней крайности, защищаться, предоставляя на его усмотрение принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен или убит один из старейших русских генералов, и объявил домашним, что он остается в Лысых Горах.
Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.
На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.
Но никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его. Она вспоминала всю свою жизнь с ним, и в каждом слове, поступке его она находила выражение его любви к ней. Изредка между этими воспоминаниями врывались в ее воображение искушения дьявола, мысли о том, что будет после его смерти и как устроится ее новая, свободная жизнь. Но с отвращением отгоняла она эти мысли. К утру он затих, и она заснула.
Она проснулась поздно. Та искренность, которая бывает при пробуждении, показала ей ясно то, что более всего в болезни отца занимало ее. Она проснулась, прислушалась к тому, что было за дверью, и, услыхав его кряхтенье, со вздохом сказала себе, что было все то же.
– Да чему же быть? Чего же я хотела? Я хочу его смерти! – вскрикнула она с отвращением к себе самой.
Она оделась, умылась, прочла молитвы и вышла на крыльцо. К крыльцу поданы были без лошадей экипажи, в которые укладывали вещи.
Утро было теплое и серое. Княжна Марья остановилась на крыльце, не переставая ужасаться перед своей душевной мерзостью и стараясь привести в порядок свои мысли, прежде чем войти к нему.
Доктор сошел с лестницы и подошел к ней.
– Ему получше нынче, – сказал доктор. – Я вас искал. Можно кое что понять из того, что он говорит, голова посвежее. Пойдемте. Он зовет вас…
Сердце княжны Марьи так сильно забилось при этом известии, что она, побледнев, прислонилась к двери, чтобы не упасть. Увидать его, говорить с ним, подпасть под его взгляд теперь, когда вся душа княжны Марьи была переполнена этих страшных преступных искушений, – было мучительно радостно и ужасно.
– Пойдемте, – сказал доктор.
Княжна Марья вошла к отцу и подошла к кровати. Он лежал высоко на спине, с своими маленькими, костлявыми, покрытыми лиловыми узловатыми жилками ручками на одеяле, с уставленным прямо левым глазом и с скосившимся правым глазом, с неподвижными бровями и губами. Он весь был такой худенький, маленький и жалкий. Лицо его, казалось, ссохлось или растаяло, измельчало чертами. Княжна Марья подошла и поцеловала его руку. Левая рука сжала ее руку так, что видно было, что он уже давно ждал ее. Он задергал ее руку, и брови и губы его сердито зашевелились.
Она испуганно глядела на него, стараясь угадать, чего он хотел от нее. Когда она, переменя положение, подвинулась, так что левый глаз видел ее лицо, он успокоился, на несколько секунд не спуская с нее глаза. Потом губы и язык его зашевелились, послышались звуки, и он стал говорить, робко и умоляюще глядя на нее, видимо, боясь, что она не поймет его.
Княжна Марья, напрягая все силы внимания, смотрела на него. Комический труд, с которым он ворочал языком, заставлял княжну Марью опускать глаза и с трудом подавлять поднимавшиеся в ее горле рыдания. Он сказал что то, по нескольку раз повторяя свои слова. Княжна Марья не могла понять их; но она старалась угадать то, что он говорил, и повторяла вопросительно сказанные им слона.
– Гага – бои… бои… – повторил он несколько раз. Никак нельзя было понять этих слов. Доктор думал, что он угадал, и, повторяя его слова, спросил: княжна боится? Он отрицательно покачал головой и опять повторил то же…
– Душа, душа болит, – разгадала и сказала княжна Марья. Он утвердительно замычал, взял ее руку и стал прижимать ее к различным местам своей груди, как будто отыскивая настоящее для нее место.
– Все мысли! об тебе… мысли, – потом выговорил он гораздо лучше и понятнее, чем прежде, теперь, когда он был уверен, что его понимают. Княжна Марья прижалась головой к его руке, стараясь скрыть свои рыдания и слезы.
| Константин Григорьевич Титов | |
 95-ый день рождения актёра | |
| Профессия: |
актёр |
|---|---|
| Годы активности: |
(1948-2004) |
| Амплуа: |
драма |
| Театр: | |
| Награды: |
|
Константин Григорьевич Титов (род. 22 марта 1919) — латвийский актёр театра и кино.
Биография
Отец: Григорий Иванович Титов, работал художником по текстилю на текстильной фабрике фабриканта Витова, арестован и расстрелян в 1937 году[1]. 11 апреля 1956 года Постановлением Президиума Ивановского областного суда на основании ч.3 ст.2-1 закона РСФСР «О реабилитации жертв политических репрессий» от 18 октября 1991 года Григорий Иванович Титов был признан пострадавшим от политических репрессий.
Мать: Татьяна Григорьевна, девичья фамилия Сафонова, домохозяйка.
В 1937 году закончил 10 классов средней школы № 33 города Иваново. Во время учёбы Константин Титов сдружился с Николаем Майоровым, учившемся вместе с ним с 3-го класса, после переезда семьи Николая в Иваново. С 5-го по 10-класс они сидели за одной партой, за которой когда то сидел выпускник этой школы Дмитрий Фурманов, автор романа «Чапаев». Место за этой партой служило поощрением лучшим ученикам.[2]
Как «сын врага народа» не смог поступить ни в одно учебное заведение, куда поступал — Энергоинститут, институт имени Баумана, военная академия им. Ворошилова в Москве. Эти заведения были в ведении Наркомата обороны и сын отца «врага народа» не соответствовал критериям поступления.
Был вынужден поступить на Литературный факультет Ивановского педагогического института, что предопределило всю дальнейшую судьбу. В 1940 году поступил в театральное училище им. Е.Вахтангова.
В 1942 году, будучи учеником театрального училища, был призван в армию и отправлен на фронт, на передовую в действующую армию под Смоленск-Ельню. В 1947 году был награждён медалью «За оборону Москвы».
По окончании театрального училища им. Щукина — в 1948 году был приглашён в Государственный Русский Драматический театр ЛССР. За период работы в русском театре с августа 1948 года по март 1959 года было сыграно более 25 ролей.
С 1959 года и до закрытия 31 июля 1992 года работал в рижском ТЮЗе, который за несколько лет до ликвидации был переименован в Молодёжный театр. За этот период было сыграно более 50 ролей. Работа в театре отмечена многими благодарностями, дипломами и грамотами разных уровней и достоинств.
С 1953 года занимался педагогикой, преподаванием азов театрального искусства и художественного слова. 25 лет работал в ДК «Октобрис» в созданной им «Студии чтеца». Из студии вышли многие, известные ныне артисты: Борис Галкин, Владимир Качан, Ефим Шифрин и другие.
17 апреля 1962 года женился на актрисе рижского ТЮЗа, Кларе Ваболе. В 1962 году 29 июля родилась дочь, Марина.
Признание и награды
- Почётная грамота министерства культуры Латвийской ССР (1966)
- Почётная грамота министерства культуры Латвийской ССР (1981)
- Почётная грамота Президиума Верховного Совета Латвийской ССР (1986)
Творчество
Режиссёрские работы
- 1961 — «Третье желание» по пьесе В.Блажека — Ассистент режиссёра
- 1962 — «Я сам» Дмитрия Щеглова - Ассистент режиссёра
- 1963 — «Белоснежка» по сказке братьев Гримм Льва Устинова — Режиссёр
Роли в театре
Куйбышевский драматический театр имени А. М. Горького
- «С любовью не шутят» Кальдерона де ла Барка — слуга Москатель
Государственный русский драматический театр Латвийской ССР
- 1949 — «Дворянское гнездо» по роману И. С. Тургенева — Антон
- 1958 — «Тайфун» Цао Юй — Лу Гуй (Гуй), слуга в доме Чжоу
- 1958 — «Варвары» М. Горького — Ефим, рабочий Иванкина
Рижский театр юного зрителя
- 1959 — «На улице Уитмена» Вуда Мэксина - Греми, брат Коры
- 1959 — «Друг мой Колька» Александра Хмелика - Глухарь, Репа
- 1960 — «Кукла Надя» Вадима Коростылёва - Извергер
- 1960 — «Приключения Тома Сойера» Марка Твена — Мэф Поттер
- 1961 — «Мишка, Серёга и я - Гарик» В.Маланкина и Г.Цеплиовича — Врач
- 1961 — «Космический гость» по водевилю Бориса Рабкина — Пётр Карпович
- 1961 — «Волнолом» по пьесе Юлиу Эдлиса — Федька
- 1961 — «Третье желание» по пьесе В.Блажека — Старичок
- 1961 — «Чёртова мельница» Исидора Штока по пьесе Яна Дрда — Чёрт Омнимор
- 1962 — «Улица Уитмена» по пьесе Вуда Мэксина — Греми
- 1962 — «Крышу для Матуфля» по пьесе Ив Жамиака — Маскару
- 1962 — «Сказка о девочке-неудаче» Евгения Гвоздева — Винодел
- 1962 — «Глеб Космачёв» по пьесе Михаила Шатрова — Иннокентий Котов
- 1963 — «Красные дьяволята» по одноименной повести Павла Бляхина — Батька Махно
- 1963 — «Том Сойер» по роману Марка Твена — Меф Поттер
- 1963 — «Белоснежка» по сказке братьев Гримм Льва Устинова — Гном Воскресенье; Главный исполнитель королевских желаний
- 1964 — «104 страницы про любовь» Эдварда Радзинского — Весёлый гражданин
- 1964 — «Толя, Володя» Геннадия Мамлина — Прялкин
- 1964 — «Оловянные кольца» Тамары Габбе — Кохинур
- 1964 — «Тень» Евгения Шварца - Первый министр
- 1965 — «Гусиное перо» Семёна Лунгина — Первый учитель
- 1965 — «На всякого мудреца довольно простоты» А. Н. Островского — Голутвин
- 1965 — «Буратино» по сказке Алексея Толстого — Карабас Барабас
- 1966 — «Варшавский набат» Вадима Коростылёва — Карикатурный Конрад Вольф
- 1967 — «Безумный день, или Женитьба Фигаро» Бомарше — Бартоло
- 1967 — «Первый день» Владимира Маяковского — «театральная импровизация»
- 1968 — «Убийцы и свидетели» Якова Волчека — Бабичев
- 1968 — «Спотыкаясь о звёзды» Григория Скульского — Семен Семёнович
- 1968 — «Малыш и Карлсон, который живёт на крыше» Астрид Линдгрен - Папа
- 1968 — «Обыкновенная история» по роману Ивана Гончарова Виктора Розова - Евсей, камердинер Александра
- 1969 — «Принц и нищий» по роману Марка Твена — Генрих VIII, король Англии; Джон Кенти, отец, бродяга; Мужчина, обвиняемый в отравлении больного
- 1970 — «С вечера до полудня» Виктора Розова — Егорьев
- 1970 — «Зелёная птичка» Карло Гоцци — Бригелла
- 1970 — «Пеппи Длинныйчулок» Астрид Линдгрен — Директор цирка
- 1970 — «Город на заре» Алексея Арбузова — Добров
- 1970 — «Девочка и апрель» Тамары Ян — Врач-психиатр
- 1971 — «Старший сын» Александр Вампилов — Сарафанов
- 1971 — «Малыш и Карлсон, который живёт на крыше» по А. Линдгрен — Папа
- 1972 — «Валентин и Валентина» Михаила Рощина — Володя; Прохожий
- 1973 — «Брат Алеша» инсценировка Виктора Розова по «Братьям Карамазовым» Фёдора Достоевского — Умный мужик
- 1973 — «Новые похождения Карлсона» Астрид Линдгрен - Юлиус
- 1973 — «Ситуация» Виктора Розова — Засекин
- 1974 — «Бумбараш» по ранним произведениям А.Гайдара Юлий Ким — Мельник
- 1974 — «Четыре капли» Виктора Розова — Автор; Зосимов
- 1975 — «Человек из Музея человека» спектакль Риты Райт-Ковалёвой о Борисе Вильде
- 1975 — «Приключения Буратино в Стране Дураков» по сказке Алексея Толстого — Папа Карло
- 1976 — «Ночь после выпуска» Владимира Тендрякова — Директор школы
- 1977 — «Ромео и Джульетта» Уильяма Шекспира — Пётр
- 1977 — «История одного покушения» Семёна Лунгина и Ильи Нусинова — Граф Хрептович
- 1977 — «Малыш и Карлсон, который живёт на крыше» Астрид Линдгрен - Папа
- 1978 — «Золушка» по пьесе Евгения Шварца на основе сказки Шарля Перро — Добрый волшебник
- 1979 — «История одного покушения» Семёна Лунгина и Ильи Нусинова - Граф Хрептович
- 1980 — «А всё таки она вертится? Или Гуманоид в небе мчится.» Александра Хмелика - Дядя Коля
- 1982 — «Маугли» Л. Стумбре и У. Берзиньша по Книге джунглей Редьяра Киплинга — Акела — вожак волчьей стаи
- 1984 — «Снежная королева» по пьесе Евгения Шварца - ворон Карл
- 1985 — «Приключения Буратино в Стране Дураков» по сказке Алексея Толстого - Папа Карло
- 1985 — «Том Сойер» по роману Марка Твена — Адвокат Риверсон
- 1985 — «И всё-таки она вертится!» Александра Хмелика — Дядя Коля
- 1987 — «Вариации на тему феи Драже» А.Кутерницкого - Андрей Ефимович
- 1988 — «Великий Будда помоги им» Алексея Казанцева - Старик-крестьянин
Чтецкие программы и концерты
- 12 февраля 1966 — исполнял «Программу вечера советской поэзии» (А.Блок, С.Есенин и В.Маяковский) в Доме работников искусств Латвийской ССР.
Фильмография
- 1966 — В предрассветной дымке (Rīta miglā)(короткометражный) — озвучивание
- 1966 — Всадник над городом — инвалид
- 1973 — Красный агат
- 1979 — Голубой карбункул — лондонский бандит
- 1981 — 34-й скорый — нет в титрах, эпизод, священник, которого спасают курсанты
- 1982 — Падение Кондора — сельский священник
- 1984 — Поручить генералу Нестерову... — эпизод
- 1988 — Фантастическая история — Йоганнес в старости, главная роль
- 1992 — Помнишь запах сирени... — парализованный старик
- 1992 — 22 июня, ровно в 4 часа — дворник Иван Сергеевич
- 1994 — Чёрный клоун — садовник Юлиус
- 2005 — Херувим, сериал 8 серий — эпизод
Напишите отзыв о статье "Титов, Константин Григорьевич"
Примечания
Ссылки
- [rusactors.ru/g/galkin_b/index.shtml Галкин Борис Сергеевич о К. Г. Титове]
- [www.teatr.hit.lv/actor.html Ученики театральной студии «Дебют», поздравление с 90-летним юбилеем]
- [www.youtube.com/watch?v=TL5pKlxd6dc Первый Балтийский Канал, Актёру Константину Титову 90 лет (Видео)]
- [www.youtube.com/watch?v=vHftb3hATZs Первый Балтийский Канал, Константин Титов — старейшей актёр Латвии (Видео)]
- [ru.focus.lv/kultura/teatr/stareyshiy-artist-latvii-konstantin-titov-otmetil-95-letie Старейший артист Латвии Константин Титов отметил 95-летие]
- [www.youtube.com/watch?v=xMbO61PE4Jk (начиная с 9:02) Передача «Служу Отчизне» от 22.06.2014]
- [koteljnik.livejournal.com/65895.html «Латвия Шифрина» — Константин Титов: о ролях, о жизни, о судьбе]
Отрывок, характеризующий Титов, Константин Григорьевич
Лаврушка заметил это и, чтобы развеселить его, сказал, притворяясь, что не знает, кто он.– Знаем, у вас есть Бонапарт, он всех в мире побил, ну да об нас другая статья… – сказал он, сам не зная, как и отчего под конец проскочил в его словах хвастливый патриотизм. Переводчик передал эти слова Наполеону без окончания, и Бонапарт улыбнулся. «Le jeune Cosaque fit sourire son puissant interlocuteur», [Молодой казак заставил улыбнуться своего могущественного собеседника.] – говорит Тьер. Проехав несколько шагов молча, Наполеон обратился к Бертье и сказал, что он хочет испытать действие, которое произведет sur cet enfant du Don [на это дитя Дона] известие о том, что тот человек, с которым говорит этот enfant du Don, есть сам император, тот самый император, который написал на пирамидах бессмертно победоносное имя.
Известие было передано.
Лаврушка (поняв, что это делалось, чтобы озадачить его, и что Наполеон думает, что он испугается), чтобы угодить новым господам, тотчас же притворился изумленным, ошеломленным, выпучил глаза и сделал такое же лицо, которое ему привычно было, когда его водили сечь. «A peine l'interprete de Napoleon, – говорит Тьер, – avait il parle, que le Cosaque, saisi d'une sorte d'ebahissement, no profera plus une parole et marcha les yeux constamment attaches sur ce conquerant, dont le nom avait penetre jusqu'a lui, a travers les steppes de l'Orient. Toute sa loquacite s'etait subitement arretee, pour faire place a un sentiment d'admiration naive et silencieuse. Napoleon, apres l'avoir recompense, lui fit donner la liberte, comme a un oiseau qu'on rend aux champs qui l'ont vu naitre». [Едва переводчик Наполеона сказал это казаку, как казак, охваченный каким то остолбенением, не произнес более ни одного слова и продолжал ехать, не спуская глаз с завоевателя, имя которого достигло до него через восточные степи. Вся его разговорчивость вдруг прекратилась и заменилась наивным и молчаливым чувством восторга. Наполеон, наградив казака, приказал дать ему свободу, как птице, которую возвращают ее родным полям.]
Наполеон поехал дальше, мечтая о той Moscou, которая так занимала его воображение, a l'oiseau qu'on rendit aux champs qui l'on vu naitre [птица, возвращенная родным полям] поскакал на аванпосты, придумывая вперед все то, чего не было и что он будет рассказывать у своих. Того же, что действительно с ним было, он не хотел рассказывать именно потому, что это казалось ему недостойным рассказа. Он выехал к казакам, расспросил, где был полк, состоявший в отряде Платова, и к вечеру же нашел своего барина Николая Ростова, стоявшего в Янкове и только что севшего верхом, чтобы с Ильиным сделать прогулку по окрестным деревням. Он дал другую лошадь Лаврушке и взял его с собой.
Княжна Марья не была в Москве и вне опасности, как думал князь Андрей.
После возвращения Алпатыча из Смоленска старый князь как бы вдруг опомнился от сна. Он велел собрать из деревень ополченцев, вооружить их и написал главнокомандующему письмо, в котором извещал его о принятом им намерении оставаться в Лысых Горах до последней крайности, защищаться, предоставляя на его усмотрение принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен или убит один из старейших русских генералов, и объявил домашним, что он остается в Лысых Горах.
Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.
На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.
Но никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его. Она вспоминала всю свою жизнь с ним, и в каждом слове, поступке его она находила выражение его любви к ней. Изредка между этими воспоминаниями врывались в ее воображение искушения дьявола, мысли о том, что будет после его смерти и как устроится ее новая, свободная жизнь. Но с отвращением отгоняла она эти мысли. К утру он затих, и она заснула.
Она проснулась поздно. Та искренность, которая бывает при пробуждении, показала ей ясно то, что более всего в болезни отца занимало ее. Она проснулась, прислушалась к тому, что было за дверью, и, услыхав его кряхтенье, со вздохом сказала себе, что было все то же.
– Да чему же быть? Чего же я хотела? Я хочу его смерти! – вскрикнула она с отвращением к себе самой.
Она оделась, умылась, прочла молитвы и вышла на крыльцо. К крыльцу поданы были без лошадей экипажи, в которые укладывали вещи.
Утро было теплое и серое. Княжна Марья остановилась на крыльце, не переставая ужасаться перед своей душевной мерзостью и стараясь привести в порядок свои мысли, прежде чем войти к нему.
Доктор сошел с лестницы и подошел к ней.
– Ему получше нынче, – сказал доктор. – Я вас искал. Можно кое что понять из того, что он говорит, голова посвежее. Пойдемте. Он зовет вас…
Сердце княжны Марьи так сильно забилось при этом известии, что она, побледнев, прислонилась к двери, чтобы не упасть. Увидать его, говорить с ним, подпасть под его взгляд теперь, когда вся душа княжны Марьи была переполнена этих страшных преступных искушений, – было мучительно радостно и ужасно.
– Пойдемте, – сказал доктор.
Княжна Марья вошла к отцу и подошла к кровати. Он лежал высоко на спине, с своими маленькими, костлявыми, покрытыми лиловыми узловатыми жилками ручками на одеяле, с уставленным прямо левым глазом и с скосившимся правым глазом, с неподвижными бровями и губами. Он весь был такой худенький, маленький и жалкий. Лицо его, казалось, ссохлось или растаяло, измельчало чертами. Княжна Марья подошла и поцеловала его руку. Левая рука сжала ее руку так, что видно было, что он уже давно ждал ее. Он задергал ее руку, и брови и губы его сердито зашевелились.
Она испуганно глядела на него, стараясь угадать, чего он хотел от нее. Когда она, переменя положение, подвинулась, так что левый глаз видел ее лицо, он успокоился, на несколько секунд не спуская с нее глаза. Потом губы и язык его зашевелились, послышались звуки, и он стал говорить, робко и умоляюще глядя на нее, видимо, боясь, что она не поймет его.
Княжна Марья, напрягая все силы внимания, смотрела на него. Комический труд, с которым он ворочал языком, заставлял княжну Марью опускать глаза и с трудом подавлять поднимавшиеся в ее горле рыдания. Он сказал что то, по нескольку раз повторяя свои слова. Княжна Марья не могла понять их; но она старалась угадать то, что он говорил, и повторяла вопросительно сказанные им слона.
– Гага – бои… бои… – повторил он несколько раз. Никак нельзя было понять этих слов. Доктор думал, что он угадал, и, повторяя его слова, спросил: княжна боится? Он отрицательно покачал головой и опять повторил то же…
– Душа, душа болит, – разгадала и сказала княжна Марья. Он утвердительно замычал, взял ее руку и стал прижимать ее к различным местам своей груди, как будто отыскивая настоящее для нее место.
– Все мысли! об тебе… мысли, – потом выговорил он гораздо лучше и понятнее, чем прежде, теперь, когда он был уверен, что его понимают. Княжна Марья прижалась головой к его руке, стараясь скрыть свои рыдания и слезы.
Категории:
- Награждённые медалью «За оборону Москвы»
- Персоналии по алфавиту
- Актёры Латвии
- Актёры СССР
- Выпускники Театрального института имени Бориса Щукина
- Персоналии:Рижский русский театр имени Михаила Чехова
- Персоналии:Государственный театр юного зрителя Латвийской ССР
- Родившиеся в Иванове
- Участники Великой Отечественной войны
