Тит Манлий Империоз Торкват

Тит Манлий Империоз Торкват Titus Manlius Imperiosus Torquatus
Консул Римской республики 347, 344 и 340 до н. э.
Отец:	Луций Манлий Капитолин Империоз
Дети:	Тит Манлий Торкват

Тит Манлий Империоз Торкват (лат. Titus Manlius Imperiosus Torquatus) — древнеримский полководец, трижды был консулом.

Тит Манлий происходил из древнего патрицианского рода Манлиев, его отцом был Луций Манлий Капитолин Империоз, диктатор 363 года до н. э.

Тит Манлий по причине замедленного развития умственных способностей и речи был отправлен отцом в деревню. Этим обстоятельством воспользовался народный трибун 362 года до н. э. Марк Помпоний, обвинив Луция Манлия в жестокости по отношению к сыну. Луций Манлий был жесток не только с сыном, но и со своими согражданами. Будучи диктатором, он «прославился» строгостями при наборе, за что и получил прозвище Империоз (лат. Imperiosus, т. е. «Самовластный», «Грозный»). Узнав об обвинении, Тит Манлий вернулся в Рим и сразу же направился к дому Помпония. Угрожая немедленной расправой, он заставил Марка Помпония отступиться от начатого дела. И хотя римский народ был не в восторге от Манлия Старшего, он не мог не оценить сыновьей преданности Тита. В том же году он был избран одним из шести военных трибунов.

Согласно Ливию в 361 году до н. э. Тит Манлий служил под началом диктатора Тита Квинкция Пена, назначенного для войны с галлами. Диктатор начал кампанию с того, что повёл римлян к Аниенскому мосту, за которым был лагерь галлов. На мосту их встретил рослый галл, вызывавший на поединок самого храброго воина. Принявший вызов Тит Манлий поверг врага, нанёся ему два удара мечом в живот и пах. После этого он снял с тела галла окровавленное ожерелье (торквес) и надел себе на шею, за что и получил от сослуживцев прозвище Торкват (лат. Torquatus, т. е. «Ожерельный»), которое перешло к его потомкам. Диктатор вдобавок наградил его золотым венком и воздал ему величайшую хвалу. Однако, согласно Аврелию Виктору эти события имели место в 358 году до н. э. при диктаторе Гае Сульпиции Петике.

Слава Тита Манлия была настолько велика, что, ни разу ещё не становясь консулом, он в 353 году до н. э. был назначен диктатором для ведения войны с церитами. В 349 году до н. э. он повторно стал диктатором для проведения консульских выборов.

В 347 году до н. э. Тит Манлий впервые был избран консулом совместно с Гаем Плавтием Венноном. В их консульство были изменены условия выдачи ссуд. В 344 году до н. э. он во второй раз стал консулом.

В третий раз Тит Манлий был избран консулом совместно с Публием Децием Мусом в 340 году до н. э. во время Второй Латинской войны. По сохранённому Ливием преданию перед битвой с латинами у подножия Везувия Тит Манлий и его коллега увидели сон о том, что победителем в предстоящем сражении будет та сторона, чей командир погибнет в бою. Консулы решили, что в жертву принесёт себя тот, чей фланг первыми дрогнет в бою.

Также консулы ввиду того, что предстояло сражаться с латинами, использовавшими те же тактические построения, что и римляне, строжайше запретили кому-либо вступать в бой. Однако, сын Тита Манлия Тит Манлий Торкват, командовавший разведывательным отрядом всадников, наткнулся на вражеский сторожевой дозор во главе с тускуланцем Гемином Месцием и, поддавшись на провокацию, вступил с ним в поединок. Из этого сражения Тит Манлий вышел победителем, убив Гемина Месция копьём и сняв с него доспехи. Под бурные ликования он вернулся в лагерь, где отец за ослушание консульскому приказу приговорил его к смерти. Манлия Младшего привязали к столбу, и ликтор топором перерубил ему шею. Однако, это событие только укрепило дисциплину в войске.

Во время битвы после того, как фланг Деция начал отступать, а сам Деций пожертвовал собой, Тит Манлий отправил в бой свежих триариев, благодаря чему римляне одержали полную победу. После этого Тит Манлий, легко разбив объединённое войско латинов и вольсков под Трифаном, принял их сдачу. Возвратившегося в Рим Манлия встречали только пожилые люди, а молодежь сторонилась и проклинала и тогда, и в течение всей его оставшейся жизни. Согласно Аврелию Виктору, Манлий отрёкся от консульства, сказав, что ни он не сможет перенести всех пороков народа, ни народ его строгости. Сославшись на болезнь, он сложил с себя консульские полномочия и назначил диктатора.

Ссылки

• Торкваты // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [quod.lib.umich.edu/m/moa/ACL3129.0003.001/1171?rgn=full+text;view=image Тит Манлий Империоз Торкват] (англ.). — в Smith's Dictionary of Greek and Roman Biography and Mythology.

Отрывок, характеризующий Тит Манлий Империоз Торкват

– Право, для меня всё равно, совершенно всё равно! – сказал князь Андрей, начиная понимать,что известие его о сражении под Кремсом действительно имело мало важности ввиду таких событий, как занятие столицы Австрии. – Как же Вена взята? А мост и знаменитый tete de pont, [мостовое укрепление,] и князь Ауэрсперг? У нас были слухи, что князь Ауэрсперг защищает Вену, – сказал он.
– Князь Ауэрсперг стоит на этой, на нашей, стороне и защищает нас; я думаю, очень плохо защищает, но всё таки защищает. А Вена на той стороне. Нет, мост еще не взят и, надеюсь, не будет взят, потому что он минирован, и его велено взорвать. В противном случае мы были бы давно в горах Богемии, и вы с вашею армией провели бы дурную четверть часа между двух огней.
– Но это всё таки не значит, чтобы кампания была кончена, – сказал князь Андрей.
– А я думаю, что кончена. И так думают большие колпаки здесь, но не смеют сказать этого. Будет то, что я говорил в начале кампании, что не ваша echauffouree de Durenstein, [дюренштейнская стычка,] вообще не порох решит дело, а те, кто его выдумали, – сказал Билибин, повторяя одно из своих mots [словечек], распуская кожу на лбу и приостанавливаясь. – Вопрос только в том, что скажет берлинское свидание императора Александра с прусским королем. Ежели Пруссия вступит в союз, on forcera la main a l'Autriche, [принудят Австрию,] и будет война. Ежели же нет, то дело только в том, чтоб условиться, где составлять первоначальные статьи нового Саmро Formio. [Кампо Формио.]
– Но что за необычайная гениальность! – вдруг вскрикнул князь Андрей, сжимая свою маленькую руку и ударяя ею по столу. – И что за счастие этому человеку!
– Buonaparte? [Буонапарте?] – вопросительно сказал Билибин, морща лоб и этим давая чувствовать, что сейчас будет un mot [словечко]. – Bu onaparte? – сказал он, ударяя особенно на u . – Я думаю, однако, что теперь, когда он предписывает законы Австрии из Шенбрунна, il faut lui faire grace de l'u . [надо его избавить от и.] Я решительно делаю нововведение и называю его Bonaparte tout court [просто Бонапарт].
– Нет, без шуток, – сказал князь Андрей, – неужели вы думаете,что кампания кончена?
– Я вот что думаю. Австрия осталась в дурах, а она к этому не привыкла. И она отплатит. А в дурах она осталась оттого, что, во первых, провинции разорены (on dit, le православное est terrible pour le pillage), [говорят, что православное ужасно по части грабежей,] армия разбита, столица взята, и всё это pour les beaux yeux du [ради прекрасных глаз,] Сардинское величество. И потому – entre nous, mon cher [между нами, мой милый] – я чутьем слышу, что нас обманывают, я чутьем слышу сношения с Францией и проекты мира, тайного мира, отдельно заключенного.
– Это не может быть! – сказал князь Андрей, – это было бы слишком гадко.
– Qui vivra verra, [Поживем, увидим,] – сказал Билибин, распуская опять кожу в знак окончания разговора.
Когда князь Андрей пришел в приготовленную для него комнату и в чистом белье лег на пуховики и душистые гретые подушки, – он почувствовал, что то сражение, о котором он привез известие, было далеко, далеко от него. Прусский союз, измена Австрии, новое торжество Бонапарта, выход и парад, и прием императора Франца на завтра занимали его.
Он закрыл глаза, но в то же мгновение в ушах его затрещала канонада, пальба, стук колес экипажа, и вот опять спускаются с горы растянутые ниткой мушкатеры, и французы стреляют, и он чувствует, как содрогается его сердце, и он выезжает вперед рядом с Шмитом, и пули весело свистят вокруг него, и он испытывает то чувство удесятеренной радости жизни, какого он не испытывал с самого детства.
Он пробудился…
«Да, всё это было!…» сказал он, счастливо, детски улыбаясь сам себе, и заснул крепким, молодым сном.


На другой день он проснулся поздно. Возобновляя впечатления прошедшего, он вспомнил прежде всего то, что нынче надо представляться императору Францу, вспомнил военного министра, учтивого австрийского флигель адъютанта, Билибина и разговор вчерашнего вечера. Одевшись в полную парадную форму, которой он уже давно не надевал, для поездки во дворец, он, свежий, оживленный и красивый, с подвязанною рукой, вошел в кабинет Билибина. В кабинете находились четыре господина дипломатического корпуса. С князем Ипполитом Курагиным, который был секретарем посольства, Болконский был знаком; с другими его познакомил Билибин.
Господа, бывавшие у Билибина, светские, молодые, богатые и веселые люди, составляли и в Вене и здесь отдельный кружок, который Билибин, бывший главой этого кружка, называл наши, les nфtres. В кружке этом, состоявшем почти исключительно из дипломатов, видимо, были свои, не имеющие ничего общего с войной и политикой, интересы высшего света, отношений к некоторым женщинам и канцелярской стороны службы. Эти господа, повидимому, охотно, как своего (честь, которую они делали немногим), приняли в свой кружок князя Андрея. Из учтивости, и как предмет для вступления в разговор, ему сделали несколько вопросов об армии и сражении, и разговор опять рассыпался на непоследовательные, веселые шутки и пересуды.
– Но особенно хорошо, – говорил один, рассказывая неудачу товарища дипломата, – особенно хорошо то, что канцлер прямо сказал ему, что назначение его в Лондон есть повышение, и чтоб он так и смотрел на это. Видите вы его фигуру при этом?…