Тиуанако

Тиуанако архео­ло­ги­че­ский ком­плекс
16°33′17″ ю. ш. 68°40′23″ з. д.16.55472° ю. ш. 68.67306° з. д. / -16.55472; -68.67306
Расположен	Боливия, Ла-Пас
Статус	Разрушен
Возвышение	4000 м над уровнем моря

Тиа­у­а­нако (исп. Tiahuanaco) — археологический комплекс, расположенный на высокогорном плато Аль­ти­плано, в 20 км к юго-востоку от озера Титикака, департамент Ла-Пас, Боливия. Тиауанако был внесен в Список Всемирного наследия ЮНЕСКО в 2000 году как «свидетельство мощи империи, сыгравшей главную роль в развитии цивилизации доколумбовой Америки», пишет «Вокруг света». Тиауанако был центром одноимённой цивилизации, существовавшей на берегах озера Титикака в XV—XII веках до нашей эры. До сих пор остается загадкой, как аборигены Южной Америки сумели построить эти сооружения из камня на высокогорном плато, поскольку некоторые блоки весят до 200 тонн. Не менее загадочен и закат культуры Тиауанако, существовавшей задолго до инкской империи на территории современных Боливии, Перу, Аргентины и Чили.

Обнаружение

Когда-то город назы­вался Тай­пи­кала — Центр мира, по дру­гим дан­ным, Винь­ай­марка — Веч­ный город, а нынче имя его Тиа­у­а­нако — Мерт­вый город.

В настоящее время считается что Тиа­у­а­нако было сто­ли­цей одно­имен­ной доинк­ской циви­ли­за­ции, кото­рая доми­ни­ро­вала в реги­оне Анд­ских гор между 500 и 900 гг. н. э. В городе во время его рас­цвета про­жи­вало около 20000 жите­лей, он зани­мал пло­щадь в 2,6 км². Сама же тиа­у­а­на­кан­ская куль­тура заро­ди­лась при­бли­зи­тельно в 2000—1500 гг. до н. э. Есть ещё точка зрения что в период между 300 г. до н. э. и 300 г. н. э. город Тиа­у­а­нако был рели­ги­оз­ным цен­тром, в кото­рый совер­ша­лись паломничества. Со вре­ме­нем Тиа­у­а­нако стало импер­ской сто­ли­цей.

Хотя пер­вые иссле­до­ва­тели Тиа­у­а­нако счи­тали, что оно не могло быть круп­ным горо­дом, а лишь «цере­мо­ни­аль­ным цен­тром с неболь­шим коли­че­ством посто­ян­ных оби­та­те­лей». Так, пио­нер аме­ри­кан­ской архео­ло­гии Эфраим Джордж Ску­айер в 1877 г. писал: «…Эта область не может снаб­жать про­дук­тами пита­ния или под­дер­жи­вать зна­чи­тель­ное насе­ле­ние и не под­хо­дит для рас­по­ло­же­ния сто­лицы госу­дар­ства. Тиа­у­а­нако мог играть только роль свя­щен­ного города, поло­же­ние кото­рого и было опре­де­лено слу­чаем, про­ро­че­ством или сно­ви­де­нием…». И в настоящее время мест­ность близ озера Тити­каки мало при­годна для веде­ния зем­ле­де­лия обыч­ными мето­дами. Пла­чев­ное состо­я­ние сель­ского хозяй­ства в этом рай­оне сего­дня — пря­мое тому дока­за­тель­ство. Но иссле­до­ва­ния пока­зали, что сель­ское хозяй­ство тиа­у­а­на­кан­цев нахо­ди­лось на столь высо­ком уровне, что вполне могло про­кор­мить столицу. На обна­жив­шихся от ушед­шей воды озера зем­лях име­ются харак­тер­ные чере­ду­ю­щи­еся полосы под­ня­тия и опу­ще­ния почвы. Только в 60-х гг. XX в. уда­лось понять назна­че­ние этих под­ня­тых полос-платформ и мел­ких кана­лов. Види­мые сего­дня эти «вару-вару», как назы­вают их индейцы, ока­за­лись частью агро­тех­ни­че­ского ком­плекса, создан­ного в древние вре­мена, но «пре­взо­шед­шего совре­мен­ные системы зем­ле­поль­зо­ва­ния». Сей­час они назы­ва­ются под­ня­тыми поло­сами (под­ня­тыми полями). На рав­нине вокруг озера Тити­кака жители насы­пали искус­ствен­ные кур­ганы из почвы, оро­ша­е­мые с помо­щью кана­лов между полями.

Работы по вос­со­зда­нию системы под­ня­тых полей пока­зали, что кар­то­фель, к при­меру, здесь рас­тет гораздо лучше, чем при обыч­ной посадке в сухую почву на рав­нине. На этой высоте глав­ным вра­гом зем­ле­дель­цев должны явля­ться замо­розки, кото­рые нано­сят боль­шой ущерб уро­жаю. На под­ня­тых полях воз­дей­ствие замо­роз­ков сво­дится к мини­муму, так как вода в кана­лах вокруг них сохра­няет днев­ное тепло и под­дер­жи­вает более высо­кую тем­пе­ра­туру, чем на окру­жа­ю­щей рав­нине. Уро­жай на под­ня­тых полях не стра­дает и от жгу­чей засухи, и от навод­не­ний, когда затапливает сосед­ние поля. На экс­пе­ри­мен­таль­ных участ­ках кар­то­фель давал втрое боль­ший уро­жай, чем на наи­бо­лее про­дук­тив­ных совре­мен­ных полях.

Для А. Познан­ски не было сомне­ний в том, что Тиа­у­а­нако является самым древ­ним и самым зна­чи­тель­ным городом Нового Света. Здесь пра­вила вер­хов­ная раса, учре­див­шая законы и нормы морали, кото­рые рас­про­стра­ни­лись до Арген­тины и юго-запада совре­мен­ных Соеди­нен­ных Шта­тов. При­бреж­ное поло­же­ние Тиа­у­а­нако обу­слов­ли­вало про­цве­та­ние города.

А. Познан­ски при­шёл к заклю­че­нию о том, что Тиа­у­а­нако пере­жило две ката­строфы — одну при­род­ную, вызван­ную лави­ной воды, а затем некое бед­ствие неиз­вест­ного про­ис­хож­де­ния. По мне­нию Познан­ски, то что непо­сред­ствен­ной при­чи­ной гибели Тиа­у­а­нако яви­лось навод­не­ние — сви­де­тель­ствует нали­чие пред­ста­ви­те­лей озёр­ной флоры (Paludestrina culminea, P. andecola, Planorbis titicacensis и др.) в нано­сах вме­сте со ске­ле­тами людей, погиб­ших в ката­клизме. Кроме того, в этом же нанос­ном слое обна­ру­жены кости рыб Orestias из совре­мен­ного семей­ства bogas… Также было обна­ру­жено, что фраг­менты ске­ле­тов людей и живот­ных лежат в хао­ти­че­ском бес­по­рядке вме­сте с обра­бо­тан­ными кам­нями, ору­ди­ями, инстру­мен­тами и бес­чис­лен­ным коли­че­ством дру­гих пред­ме­тов. Видно, что все это волокла, ломала и сва­ли­вала в кучу какая-то сила. Любой, кто взял бы на себя труд выко­пать шурф метра в два глу­би­ной, не смог бы отри­цать, что все эти кости, кера­мику, дра­го­цен­но­сти, ору­дия и инстру­менты собрала и сме­шала раз­ру­ши­тель­ная сила воды в соче­та­нии с рез­кими дви­же­ни­ями грунта… Слои нано­сов покры­вают целые поля облом­ков стро­е­ний, и озёр­ный песок, сме­шан­ный с рако­ви­нами из Тити­каки, раз­дроб­лен­ный поле­вой шпат и вул­ка­ни­че­ский пепел нако­пи­лись в замкну­тых про­стран­ствах, окру­жен­ных сте­нами…

Алан Колата, аме­ри­кан­ский архео­лог, антро­по­лог и этно­и­сто­рик (Чикаг­ский уни­вер­си­тет), счи­тает, что при­чи­ной паде­ния Тиа­у­а­нако стала при­род­ная ката­строфа, но не навод­не­ние. В анд­ских лед­ни­ках и в осад­ках на дне озера Тити­кака сохра­ни­лись сви­де­тель­ства дол­гого засуш­ли­вого пери­ода, кото­рый начался в X в. и про­дол­жался не менее чем до 1300 г. Вода ушла с под­ня­тых полос, что при­вело к неуро­жаям. В резуль­тате вся система импер­ской вла­сти начала рушиться и ока­зав­шись не в состо­я­нии под­дер­жи­вать город­ское хозяй­ство, люди поки­нули Тиа­у­а­нако и больше уже не воз­вра­ща­лись туда.

Пер­вым инк­ским пра­ви­те­лем (если не счи­тать леген­дар­ного Манко Капака), кото­рый побы­вал в Тиа­у­а­нако, был Майта Капак. Город в то время уже был вымер­шим. Именно инки назвали его Мерт­вым горо­дом — Тиа­у­а­нако. По сви­де­тель­ству испан­ского хро­ни­ста Педро Сьесы де Леона, пер­вые Инки посто­янно зани­ма­лись стро­и­тель­ством сво­его двора и рези­ден­ции в этом Тиа­гу­а­нако. В сто­роне от древ­них соору­же­ний Тиа­у­а­нако в его быт­ность нахо­ди­лись посто­я­лые дворы Инков, и дом где родился Манко Инка. Рядом с ними были рас­по­ло­жены две гроб­ницы мест­ных пра­ви­те­лей этого селе­ния. На свя­щен­ном ост­рове Тити­кака, куда по легенде Инти спу­стил на землю пер­вых инков Манко Капака и его сестру и жену Маму Окльо, инки постро­или «бога­тей­ший храм, цели­ком обши­тый слит­ками золота, посвя­тив его Солнцу, куда пого­ловно все про­вин­ции, под­чи­нен­ные инке, каж­дый год при­но­сили под­но­ше­ния [в виде] мно­же­ства золота, и серебра, и дра­го­цен­ных кам­ней». По дан­ным Педро Сьесы де Леона, из храма Солнца «испанцы в раз­ные вре­мена взяли при­лично» и сокро­вищ там уже нет. Однако у Гар­си­ласо де ла Веги дру­гая вер­сия: «…Как только индейцы узнали о при­ходе на те земли испан­цев и что они заби­рали себе все богат­ства, кото­рые нахо­дили, они бро­сили все в то вели­кое озеро». Со вре­мен втор­же­ния испан­цев и до срав­ни­тельно недав­него вре­мени Тиа­у­а­нако под­вер­гался разрушению.

Раскопки

Одна из самых боль­ших про­блем иссле­до­ва­ния исто­рии циви­ли­за­ций, нахо­див­шихся на тер­ри­то­риях совре­мен­ных Перу и Боли­вии, — это отсут­ствие пись­мен­но­сти. Есть све­де­ния о том, что пись­мен­ность была, но в какое-то время боги её запре­тили, и все пись­мен­ные объ­екты были уни­что­жены по их при­казу. А важ­ней­шие собы­тия были отра­жены в мифах и леген­дах, кото­рые индей­цам было велено запо­ми­нать и пере­да­вать изустно из поко­ле­ния в поко­ле­ние в виде песен. Оставшимися пись­мен­ными источ­ни­ками по доко­лум­бо­вой исто­рии Перу явля­ются записи испан­ских свя­щен­но­слу­жи­те­лей, суть кото­рых было изу­че­ние нра­вов, обы­чаев и веро­ва­ний народа их насе­ля­ю­щего. Эти записи должны были облег­чить поко­ре­ние индей­цев и обра­ще­ние их в хри­сти­ан­ство. Однако инфор­ма­ция, собран­ная свя­щен­ни­ками, зача­стую была изна­чально иска­жена индей­цами из-за неже­ла­ния сотруд­ни­чать. Она могла быть непра­вильно понята хро­ни­стами, поскольку сооб­ща­лась на чужом, мало­зна­ко­мом языке и могла быть столь неве­ро­ятна для евро­пейца, что его ум отка­зы­вался её пони­мать и интер­пре­ти­ро­вал в соот­вет­ствии с при­выч­ными пред­став­ле­ни­ями о миро­по­рядке и пр. О Тиа­у­а­нако бес­цен­ная инфор­ма­ция содер­жится в «Хро­нике Перу» Педро Сьесы де Леона. В 1540 г. он посе­тил раз­ва­лины Тиа­у­а­нако и запи­сал свя­зан­ные с ним легенды. Также пред­став­ляет боль­шой инте­рес труд Инки Гар­си­ласо де ла Веги «Исто­рия госу­дар­ства инков».

Испанцы, с одной сто­роны, собирали некоторую инфор­ма­цию, кото­рая и сей­час исполь­зу­ется исто­ри­ками, с дру­гой сто­роны, они лишили их не менее важ­ных — мате­ри­аль­ных сви­де­тельств. Они сде­лали достаточно, чтобы уни­что­жить духов­ную и мате­ри­аль­ную куль­туру индей­цев, обра­щая их в хри­сти­ан­ство и грабя и раз­ру­шая их строения и исполь­зуя их камни для стро­и­тель­ства своих храмов. По дан­ным А. Познан­ски, бóль­шей части состав­ляв­ших их бло­ков руины Тиа­у­а­нако лиши­лись в начале XVII в., когда была постро­ена цер­ковь в деревне Тиа­у­а­нако. «Бронза огром­ных бол­тов, кото­рыми соеди­ня­лись камен­ные плиты, - писал он, - была исполь­зо­вана при отливке коло­ко­лов для той же церкви». В отно­си­тель­ной сохран­но­сти после кон­ки­ста­до­ров оста­лось лишь то, что было надежно укрыто зем­лей и могло быть най­дено археологами.

Вначале Тиа­у­а­нако какое-то время дей­стви­тельно было надежно укрыто зем­лей, над кото­рой воз­вы­ша­лись только огром­ные вер­ти­каль­ные столбы и, что уди­ви­тельно, совер­шенно ровно сто­я­щие и не рас­ко­ло­тые Врата Солнца. Больше всего удивительно даже не запу­сте­ние этого места, а то, что оно было покрыто таким слоем почвы, что смогло пре­вра­титься в пахот­ное поле. Но для обра­зо­ва­ния куль­тур­ного слоя подоб­ной тол­щины, нужно, чтобы здесь жило очень много людей в тече­ние очень долго вре­мени. Но ничего такого не было. Зна­чит, в самом деле Тиа­у­а­нако было спря­тано богами с помо­щью какого-то сти­хий­ного бед­ствия. Какого? На эту роль под­хо­дит только навод­не­ние.

На счет нано­сов аллю­вия А. Познан­ски писал следующее: «Есть много осно­ва­ний пола­гать, что Пума-Пунку было почти пол­но­стью покрыто нано­сами аллю­вия, кото­рые были сме­тены, в част­но­сти, во время очень ста­рых поис­ков задолго до кон­ки­сты. Позже, когда жители Пире­ней­ского полу­ост­рова при­шли на Аль­ти­плано, новые рас­копки в поис­ках скры­тых сокро­вищ были про­ве­дены в боль­ших масштабах. Ещё позже, в тот период, когда эти руины слу­жили карье­ром для стро­и­тель­ства церкви в совре­мен­ной деревне Тиуа­наку, осталь­ная часть нано­сов, кото­рыми все ещё были покрыты руины, была уда­лена. Охот­ники за сокро­ви­щами искали даже под огром­ными бло­ками, таково было жгу­чее жела­ние найти богат­ство». После раз­граб­ле­ния Тиа­у­а­нако в XVII в. инте­рес к нему, видимо, осла­бел, и его на неко­то­рое время оста­вили в покое. Но в любом слу­чае для испан­цев оно явля­лось насле­дием корен­ного насе­ле­ния, к кото­рому они испы­ты­вали отвра­ще­ние и ненависть. Изме­не­ние отно­ше­ния к этим руи­нам имело место во время войны за неза­ви­си­мость от испан­ского гос­под­ства (1810 — 1826), когда Тиа­у­а­нако и доко­лум­бо­вое про­шлое были под­дер­жаны моло­дыми бор­цами за неза­ви­си­мость в каче­стве икон новой нации. Эта точка зре­ния под­твер­жда­ется тем фак­том, что в 1825 г. Хосе Анто­нио де Сукре — вна­чале пра­вив­ший как осво­бо­ди­тель Боли­вии, а затем как пре­зи­дент — при­ка­зал выко­пать из земли и под­нять Врата Солнца в Тиа­у­а­нако в каче­стве сим­вола роста новой нации. Эти наци­о­на­ли­сти­че­ские настро­е­ния были недол­гими, а боли­вий­ская рес­пуб­ли­кан­ская интел­ли­ген­ция высту­пала в под­держку идеи о врож­ден­ной пре­ступ­но­сти и непол­но­цен­но­сти корен­ных анд­цев. Боли­вий­ских уче­ные в это время изоб­ра­жали Тиа­у­а­нако как сим­вол про­шлого, кото­рый дол­жен быть уни­что­жен, чтобы перейти к более про­све­щен­ной эре. Эфраим Ску­айер во время сво­его посе­ще­ния Тиа­у­а­нако в начале 60-х гг. XIX в. был сви­де­те­лем этого. В своей книге «Перу. Эпи­зоды путе­ше­ствия и иссле­до­ва­ние в стране инков» Э. Ску­айер пишет: «Пер­вое, что пора­жает в селе Тиа­у­а­нако посе­ти­теля, — это боль­шое коли­че­ство пре­крас­ного теса­ного камня в гру­бых стро­е­ниях, мосто­вых, огра­дах дво­ров. Он исполь­зу­ется в каче­стве пере­мы­чек, кося­ков, сиде­ний, сто­лов, емко­стей для воды. Цер­ковь постро­ена в основ­ном из него… Повсюду остатки древ­но­стей из сосед­них раз­ва­лин, кото­рые были реаль­ным карье­ром, откуда были взяты теса­ные камни не только для Тиа­у­а­нако и для всех дере­вень и церк­вей его долины, но и для воз­ве­де­ния собора Ла-Паса, сто­лицы Боли­вии… Памят­ники про­шлого обес­пе­чили мате­ри­а­лами боль­шин­ство обще­ствен­ных зда­ний, мостов, авто­мо­биль­ных дорог сего­дняш­него дня». «С 1833 года, однако, ико­но­борцы зара­бо­тали с новой силой, — рас­ска­зы­вает Э. Ску­айер. — Не сумев демон­ти­ро­вать мас­сив­ные камни, состав­ляв­шие базу так назы­ва­е­мого Зала пра­во­су­дия, они зами­ни­ро­вали их и взо­рвали их с поро­хом, извле­кая мно­гие тща­тельно выре­зан­ные фраг­менты, чтобы выстлать собор Ла-Паса». Зал пра­во­су­дия нахо­дился в 250 шагах к юго-востоку от Ака­паны, стоял на плат­форме, скреп­лен­ной мед­ными зажи­мами, и имел стены из гигант­ских моно­ли­тов. Раз­ме­рам сла­га­ю­щих его кам­ней, по сло­вам Э. Ску­ай­ера, удив­лялся Педро Сьеса де Леон. Оста­лось только опи­са­ние Зала и тех архи­тек­тур­ных и стро­и­тель­ных чудес, кото­рые там были, сде­лан­ное неза­долго до их уни­что­же­ния Аль­си­дом д’Орбиньи. В Тиа­у­а­нако испанцы взры­вали даже боль­шие скульп­туры, чтобы исполь­зо­вать их куски как стро­и­тель­ный мате­риал. Такая судьба постигла и две огром­ные ста­туи, кото­рые опи­сы­вал Педро Сьеса де Леон: «За этим хол­мом (за Ака­па­ной — Ф.Ó.) нахо­дятся два камен­ных идола. Они настолько огром­ные, что кажутся малень­кими гиган­тами, и видно, что их внеш­ний вид и длин­ные оде­я­ния отли­ча­ются от того, что мы видим у мест­ных жите­лей этих про­вин­ций. На голо­вах у них, кажется, есть их орна­мент (укра­ше­ния)». Эти ста­туи были раз­биты на куски пороховыми заря­дами.

К началу XX в. отно­ше­ние к Тиа­у­а­нако не изме­ни­лось. Его про­дол­жали свя­зы­вать с неци­ви­ли­зо­ван­ным про­шлым и не только не пыта­лись сохра­нить, но по-прежнему стре­ми­лись уни­что­жить. По сло­вам А. Познан­ски, про­ис­хо­дило «систе­ма­ти­че­ское раз­ру­ше­ние руин Тиуа­наку, уни­что­же­ние, осу­ществ­ля­е­мое как стро­и­те­лями желез­ной дороги Гуаки-Ла-Пас, так и индей­ским кон­тин­ген­том совре­мен­ной деревни Тиуа­наку, кото­рый исполь­зо­вал руины в каче­стве карьера для ком­мер­че­ской экс­плу­а­та­ции».

А. Познан­ски обра­щался к Ману­элю Висенте Бал­ли­ви­ану, пре­зи­денту Гео­гра­фи­че­ского обще­ства Ла-Паса, добился, чтобы в Кон­грессе про­шли законы по охране архео­ло­ги­че­ских памят­ни­ков Боли­вии, но они не рабо­тали.

Отно­ше­ние к Тиа­у­а­нако изме­ни­лось только в резуль­тате рево­лю­ции 1952 г., когда к вла­сти при­шли наци­о­на­ли­сти­че­ские лидеры. При жизни А. Познан­ски они напа­дали на него. Но после его смерти в 1946 г. они охотно при­няли его мне­ние о том, что Тиа­у­а­нако как слав­ное про­шлое объ­еди­няет всех боли­вий­цев. В свете этого нового миро­воз­зре­ния важ­ные шаги были пред­при­няты пра­ви­тель­ством Боли­вии в 1953 г., чтобы инсти­ту­ци­о­на­ли­зи­ро­вать архео­ло­гию, что явля­лось частью задачи инте­гра­ции корен­ного боль­шин­ства боли­вий­цев в обще­ствен­ную жизнь страны. Архео­лог Кар­лос Понсе Сан­хи­нес был само­про­воз­гла­шен­ным пио­не­ром и лиде­ром этого дви­же­ния, согласно идеи кото­рого наци­о­наль­ная иден­тич­ность осно­вана на рас­кры­тии и сохра­не­нии общего анд­ского про­шлого. Он руко­во­дил Боли­вий­ским госу­дар­ствен­ным цен­тром архео­ло­ги­че­ских иссле­до­ва­ний Тиа­у­а­нако (создан в 1957 г.) в тече­ние после­ду­ю­щих четы­рех деся­ти­ле­тий и опуб­ли­ко­вал некоторые эссе, ста­тьи и книги. И до сих дней он счи­та­ется самым вли­я­тель­ным спе­ци­а­ли­стом в Боли­вии по архео­ло­гии Тиа­у­а­нако. К. Понсе и его команда архео­ло­гов взяла на себя задачу вос­ста­нов­ле­ния Храма камен­ных голов и Кала­са­сайи (60-е гг. XX в.).

Тогда же стало наби­рать силу дви­же­ние корен­ных наро­дов за обре­те­ние поли­ти­че­ской и соци­аль­ной вла­сти, заявив­шее о своей потреб­но­сти в авто­ном­ной индей­ской куль­тур­ной само­быт­но­сти. Отверг­нув идею наци­о­на­ли­стов о вклю­че­нии индей­ских наро­дов в запад­ное обще­ство, Боли­вия начала стро­ить новую модель боли­вий­ской наци­о­наль­ной иден­тич­но­сти, в мно­го­эт­нич­но­сти индей­ских наро­дов, а Тиа­у­а­нако стало сим­во­лом для дви­же­ния корен­ных наро­дов. В 1992 г. Еди­ная кон­фе­де­ра­ция проф­со­ю­зов тру­до­вых кре­стьян Боли­вии орга­ни­зо­вала акцию про­те­ста по стране в связи с пяти­сот­ле­тием испан­ского коло­ни­а­лизма в Аме­рике. В рам­ках этих про­те­стов аймары про­вели сим­во­ли­че­ский захват Тиа­у­а­нако и про­воз­гла­сили его сто­ли­цей сво­его нового госу­дар­ства. Придя к вла­сти, пре­зи­дент Боли­вии Эво Мора­лес, две ина­у­гу­ра­ции по обря­дам айма­ров кото­рого про­хо­дили в Тиа­у­а­нако, дал обе­ща­ние что рас­копки в ком­плексе будут про­дол­жены. Однако работы, кото­рые сей­час ведутся на тер­ри­то­рии Тиа­у­а­нако, непо­хожи на архео­ло­ги­че­ские рас­копки.

В 2000 г. «древ­ний город Тиа­у­а­нако» как «духов­ный и поли­ти­че­ский центр доис­пан­ской индей­ской куль­туры» был при­знан ЮНЕСКО памят­ни­ком все­мир­ного насле­дия. Но состо­я­ние ком­плекса вызы­вает у Цен­тра все­мир­ного насле­дия ЮНЕСКО боль­шие опасения. В марте 2010 г. Центр все­мир­ного насле­дия выра­зил глу­бо­кую обес­по­ко­ен­ность мини­стру куль­туры Боли­вии в связи с ненад­ле­жа­щим осу­ществ­ле­нием трёх­лет­него «Про­екта по сохра­не­нию и кон­сер­ва­ции Тиа­у­а­нако и пира­миды Ака­пана», финан­си­ру­е­мого япон­скими вне­бюд­жет­ными фон­дами. Центр недо­во­лен систе­мой управ­ле­ния ком­плек­сом и, в част­но­сти, музе­ями, отсут­ствием работ по укреп­ле­нию пира­миды Ака­пана, кон­сер­ва­ции стел и Врат Солнца, ухуд­ше­нием сохран­но­сти архео­ло­ги­че­ских кол­лек­ций музеев, отсут­ствием запла­ни­ро­ван­ных архео­ло­ги­че­ских рас­ко­пок и дей­стви­ями муни­ци­па­ли­тета, пред­при­ня­тыми без одоб­ре­ния мини­стер­ства куль­туры, что необ­хо­димо, учи­ты­вая ста­тус Тиа­у­а­нако как объ­екта все­мир­ного насле­дия.

Изу­че­ние и вос­ста­нов­ле­ние архео­ло­ги­че­ского ком­плекса Тиа­у­а­нако, остав­ляют желать луч­шего. И не для кого не явля­ется сек­ре­том, что стро­и­тель­ство в Тиа­у­а­нако ведётся в основ­ном для того, чтобы полу­чать доход от туризма. А тури­стам неин­те­ресно смот­реть на раз­ва­лины, поэтому глав­ный объ­ект ком­плекса — пира­мида Ака­пана дол­жен быть отстроен как можно ско­рее. По сло­вам оправ­ды­вав­ше­гося за непри­ем­ле­мое каче­ство работ в Ака­пане тогдаш­него мини­стра куль­туры Боли­вии Пабло Гру, 5 лет назад здесь был про­сто холм, а теперь (2009) — уже нечто похо­жее на ори­ги­наль­ную кон­струк­цию.

Жур­на­ли­сты, осве­ща­ю­щие про­блемы Тиа­у­а­нако, назы­вают вос­ста­нов­ле­ние Ака­паны «архео­ло­ги­че­ской паро­дией» для при­вле­че­ния тури­стов, пишут, что из-за маки­яжа пира­миды Тиа­у­а­нако может поте­рять ста­тус объ­екта куль­тур­ного насле­дия. Сту­пени пира­миды обкла­ды­ва­ются кир­пи­чом (ско­рее всего, необо­жжен­ным), а затем шту­ка­ту­рятся, тогда как древ­ние стро­и­тели исполь­зо­вали теса­ный камень. Разу­ме­ется, резуль­тат нужно назвать ново­де­лом и вся­че­ски его осу­дить. Но не стоит забы­вать, что камен­ная обли­цовка пира­миды была утра­чена, а добыча, доставка и обра­ботка камня — доро­гое удо­воль­ствие, тем более в горах. К тому же плиты, веся­щие немало, нужно ещё и уло­жить. Мы должны пони­мать, что того про­из­ве­де­ния высо­чай­шего стро­и­тель­ного искус­ства, испол­нен­ного с помо­щью богов, нам не полу­чить уже нико­гда. Вряд ли наня­тые для рас­ко­пок и стро­и­тель­ства в Тиа­у­а­нако корен­ные жители смо­гут повто­рить или, по край­ней мере, при­бли­зиться к тому, что невоз­можно сде­лать даже с при­ме­не­нием новей­ших тех­ни­че­ских разработок. На мало­бюд­жет­ный спо­соб «рестав­ра­ции» пира­миды Ака­пана, несо­мненно, можно было бы, посе­то­вав немного, закрыть глаза. Но хуже всего то, что, по сви­де­тель­ству сеньора Хосе-Луиса Паса её стро­и­тель­ство ведётся в манере «free-hand with the design».

Но все же сле­дует ска­зать, исполь­зуя слова Э. Ску­ай­ера, что Тиа­у­а­нако, даже «явля­ясь под­нов­лен­ными раз­граб­лен­ными руи­нами, все равно имеет достаточно сви­де­тельств былого вели­чия­».

Три пери­ода стро­и­тель­ства Тиауанако

Как известно, А. Познан­ски выде­лял три основ­ных пери­ода Тиа­у­а­нако. К пер­вому пери­оду он отно­сил «как зда­ние исклю­чи­тельно этого пери­ода» Храм камен­ных голов. Тогда было начато воз­ве­де­ние пира­миды Ака­пана, а также Храма Луны (Пума-Пунку). Стро­и­тель­ство Ака­паны и Пума-Пунку было про­дол­жено во вто­ром и тре­тьем пери­о­дах. Кала­са­сайя была зало­жена во вто­ром пери­оде и достра­и­ва­лась, рекон­стру­и­ро­ва­лась и ремон­ти­ро­ва­лась в тре­тьем пери­оде. Ко вто­рому пери­оду отно­сится и боль­шое крыльцо Кала­са­сайи. В тре­тьем пери­оде был соору­жен её внут­рен­ний храм — sanctissimum и Врата Солнца.

Из стро­и­тель­ных мате­ри­а­лов в пер­вом пери­оде был исполь­зо­ван исклю­чи­тельно пес­ча­ник, кото­рый посту­пал из гор­ных рай­о­нов к югу от руин. Для неко­то­рых работ (скульп­тур голов, уста­нов­лен­ных в сте­нах храма) при­ме­нялся извест­ко­вый туф.

Во вто­ром пери­оде были исполь­зо­ваны, хотя и в неболь­шом мас­штабе анде­зиты. Кроме того, во вто­ром пери­оде тиа­у­а­на­канцы исполь­зо­вали моно­литы из пес­ча­ника, при­над­ле­жав­шие хра­мам преды­ду­щего пери­ода, пере­де­лы­вая их «в соот­вет­ствии со своим соб­ствен­ным мери­лом, со своим новым сти­лем и сим­во­ли­че­ским деко­ром».

В тре­тьем пери­оде все было сде­лано исклю­чи­тельно из твер­дой анде­зи­то­вой лавы, как, напри­мер, бал­кон­ная стена и рекон­струк­ции вто­рого пери­ода. При этом анде­зи­то­вые блоки добы­ва­лись в очень отда­лен­ных от цере­мо­ни­аль­ного цен­тра районах.

Так бронза появ­ля­ется в тре­тьем пери­оде. Часто отме­ча­ется ремонт в сте­нах преды­ду­щих пери­о­дов, во время кото­рого они соеди­няли блоки с помо­щью брон­зо­вых бол­тов; они исполь­зо­вали их раз­лич­ные формы соб­ствен­ных кон­струк­ций, даже в виде кольца. Суще­ствует мне­ние, что соеди­ни­тель­ные детали для ремонта бло­ков, напро­тив, не изго­тав­ли­ва­лись зара­неё, а рас­плав­лен­ная бронза зали­ва­лась в сде­лан­ные углуб­ле­ния и, засты­вая, скреп­ляла блоки и при­ни­мала очер­та­ния выемки. Однако выпук­лая форма соеди­ни­тель­ных эле­ментов застав­ляет усо­мниться в этом пред­по­ло­же­нии.

Особо выде­ляет А. Познан­ски аст­ро­но­ми­че­ские зна­ния тиа­у­а­на­кан­цев: «В числе наук, кото­рые они знали… они осво­или аст­ро­но­ми­че­ские аспекты мери­ди­ана, с помо­щью кото­рого можно было точно опре­де­лить „ампли­туду“ солнца в тре­тьем пери­оде и с этим, в свою оче­редь, наклон эклип­тики — зна­че­ние, кото­рое предо­став­ляет нам основу для опре­де­ле­ния при­бли­зи­тель­ного воз­раста Тиуанаку. С помо­щью этого зна­ния были уста­нов­лены рав­но­ден­ствия и солн­це­сто­я­ния, были известны афе­лий и пери­ге­лий, был исполь­зо­ван сол­неч­ный год, раз­де­лен­ный на две­на­дцать меся­цев. Даже зодиак стал изве­стен… но в форме, до неко­то­рой сте­пени отли­ча­ю­щейся от извест­ного образца древ­них семит­ских муд­ре­цов Хал­деи, чьи зна­ния пере­шли в аст­ро­но­мию сего­дняш­него дня»

Вре­мя возникновения

В начале XX века Артур Познан­ски обна­ру­жил, что аст­ро­но­ми­че­ская ори­ен­та­ция храма не соот­вет­ствует накло­не­нию оси Земли в наше время, рав­ному 23,5 гра­дуса. Вос­поль­зо­вав­шись тогда только что опуб­ли­ко­ван­ными сэром Нор­ма­ном Локье­ром архео­астро­но­ми­че­скими тео­ри­ями, а также фор­му­лами, пред­став­лен­ными на Меж­ду­на­род­ной кон­фе­рен­ции аст­ро­но­мов в Париже в 1911 году, Познан­ски дати­ро­вал Тиа­у­а­нако при­бли­зи­тельно 15000 г. до н. э. Эти резуль­таты вызвали инте­рес, и в 1926 году в Тиа­у­а­нако была направ­лена Гер­ман­ская аст­ро­но­ми­че­ская комис­сия, в состав кото­рой вошли док­тор Ганс Люден­дорф, док­тор Арнольд Коль­шут­тер и док­тор Рольф Мюл­лер. Они под­твер­дили вывод Познан­ски о том, что Кала­са­сайя была аст­ро­но­ми­че­ской и кален­дар­ной лабо­ра­то­рией, но время её стро­и­тель­ства опре­де­лили либо 15000 годом, либо 9300 г. до н. э., в зави­си­мо­сти от при­ня­тых допу­ще­ний. А. Познан­ски гово­рит и о дру­гих аспек­тах, кото­рые, хотя и не имеют аст­ро­но­ми­че­ского свой­ства, под­твер­ждают и укреп­ляют пред­по­ло­же­ние о край­ней древ­но­сти сто­лицы Аме­ри­кан­ского чело­века. Они заклю­ча­ются в следующем:

1. Оче­видно, вне вся­кого сомне­ния, что жители Тиуа­наку знали ныне вымер­ших живот­ных, кото­рых они вос­про­из­во­дят точно посред­ством сти­ли­за­ции их на кера­мике и дру­гих скульп­тур­ных рабо­тах. Эта фауна, воз­можно, исчезла в конце послед­него пери­ода оле­де­не­ния на Аль­ти­плано, как пока­зы­вают аллю­ви­аль­ные слои.

2. Неко­то­рые чело­ве­че­ские черепа най­дены в глу­бо­ких слоях Тиуа­наку пол­но­стью окаменевшими.

3. Одно из реша­ю­щих дока­за­тельств воз­раста чело­века Тиуа­наку — это под­зем­ное жилище. В эту эпоху, осо­бенно в пер­вом пери­оде, они не стро­или дома, их храмы были полу­под­зем­ными зда­ни­ями. Этот при­ми­тив­ный обы­чай сохра­ня­ется во вто­ром и тре­тьем пери­о­дах, в кото­рых даже тот пра­вя­щий класс, кото­рый жил на ост­рове, окру­жен­ном рвом, жил в кро­шеч­ных домах, где они жили и спали на кор­точ­ках. До этого вре­мени четыре из них были най­дены в почти неиз­мен­ном виде, и до наших иссле­до­ва­ний были най­дены ещё два".

4. Ещё одним из фак­то­ров, кото­рые повли­яли на раз­ви­тие чело­века в Тиуа­наку, явля­ется кли­мат. Если бы эта сто­лица была постро­ена на той высоте над уров­нем моря, как сего­дня, то кли­мат был бы суро­вым и непри­год­ным для жизни чело­века, как это отме­ча­ется в насто­я­щее время, с его атмо­сфер­ными фено­ме­нами, кото­рые так небла­го­при­ятны для раз­ви­тия сель­ского хозяй­ства и ско­то­вод­ства. При таких обсто­я­тель­ствах невоз­можно было бы достичь чрез­вы­чайно высо­кой плот­но­сти насе­ле­ния, как это было в про­шлых эпо­хах. Кли­ма­ти­че­ский пояс изме­нился с пери­ода апо­гея этой циви­ли­за­ции до насто­я­щего вре­мени. Север­ная часть под­ня­лась, и южная часть пре­тер­пела боль­шое падение. 5. Фауна и флора ради­кально изме­ни­лись с эпохи вели­чия до нашего вре­мени. Это может быть дока­зано остат­ками мор­ской фауны, най­ден­ными в насто­я­щее время в озере Тити­кака и в гли­нах под­почвы Тиуанаку.

6. Несо­мненно, что вели­кое Анд­ское озеро обра­зо­ва­лось от тая­ния лед­ни­ков, суще­ство­вав­ших во вто­рой и тре­тий пери­оды, и что в преды­ду­щий период это озеро было очень мало — намного меньше, чем в насто­я­щее время. На его бере­гах суще­ствуют создан­ные руками чело­века соору­же­ния, кото­рые были выяв­лены огром­ным и заклю­чи­тель­ным убы­ва­нием озера. Пол­но­стью эро­ди­ро­ван­ный блок — в своё время также рез­ной… на кото­ром солнце вос­хо­дит в день зим­него солн­це­сто­я­ния.

7. Раз­ру­ше­ние бло­ков пер­вого пери­ода, кото­рые состоят исклю­чи­тельно из крас­ного пес­ча­ника, и их очень при­ми­тив­ной скульп­туры из извест­ко­вого вул­ка­ни­че­ского туфа пока­зы­вает исти­ра­ние, длив­ше­еся на про­тя­же­нии несколь­ких тысяч лет. Это — факт, несмотря на то, что, воз­можно, также в тече­ние тысяч лет они лежали, покры­тые аллю­ви­аль­ными осад­ками, кото­рые позже, мало-помалу, были смыты про­лив­ными дождями, кото­рые в боль­шей части открыли их. Даже блоки из очень твер­дой анде­зи­то­вой лавы вто­рого пери­ода, осо­бенно на восточ­ном фасаде Кала­са­сайи, пока­зы­вают зна­чи­тель­ное изна­ши­ва­ние в резуль­тате эро­зии, в част­но­сти, два моно­лит­ных блока по сто­ро­нам крыльца, хотя они и были засы­паны зем­лей до 1903 г.

8. Лед­ни­ко­вое Анд­ское озеро, или, как д’Орбиньи его назы­вает, «внут­рен­неё море», без­условно, дости­гало во вто­ром пери­оде и, несо­мненно, в тре­тьем гра­ницы мону­мен­тов Тиуа­наку. Это утвер­жде­ние дока­зано нали­чием мно­же­ства гид­ро­тех­ни­че­ских соору­же­ний, таких, как при­стани, каналы, и осо­бенно, водо­слив, с помо­щью кото­рого сеть кана­лов отво­дила воду.

9. Южный наклон кон­ти­нента такого рода может про­изойти только в резуль­тате гео­тек­то­ни­че­ских фак­то­ров, вызван­ных в свою оче­редь пре­кра­ще­нием воз­дей­ствия боль­шого дав­ле­ния (льда) на ту часть, кото­рая соста­вила сего­дня Альтиплано.

10. По ана­ло­гии можно заклю­чить, что послед­ний лед­ни­ко­вый период имел место в Южном полу­ша­рии в то же время, что и в Север­ном, так как нет ни атмо­сфер­ного, ни кос­ми­че­ского фак­тора, кото­рый нам уда­лось бы обна­ру­жить, кото­рый мог бы предот­вра­тить это.

11. Истин­ная при­чина послед­ней лед­ни­ко­вой эпохи, так же, как и преды­ду­щей, все ещё сомни­тельна, но выводы боль­шин­ства иссле­до­ва­ний пока­зы­вают, что это про­изо­шло одно­вре­менно в обоих полу­ша­риях, исклю­чая низ­ко­уров­не­вые эква­то­ри­аль­ные рай­оны. Хро­но­ло­гия лед­ни­ко­вого пери­ода на севере Европы была изу­чена и опре­де­лена точно бла­го­даря иссле­до­ва­ниям про­фес­сора Жерара де Гира, и осо­бенно бла­го­даря его иссле­до­ва­ниям насло­е­ний лед­ни­ко­вых глин (Varven), про­ве­ден­ным в Шве­ции. Послед­ние дали цифру 6900 лет до нашей эры для конца лед­ни­ко­вого пери­ода и 12600 лет до нашей эры для конца Дат­ского лед­ни­ко­вого периода. Поскольку самый южный лед­ни­ко­вый период Шве­ции или парал­лельно Цен­траль­ной Европы имел место при­бли­зи­тельно от 13000 до 15000 лет назад, по ана­ло­гии можно судить, что в тех же широ­тах и на том же уровне отно­си­тельно моря в Север­ной и Южной Аме­рике про­изо­шло то же самое.

Тем не менее, в неко­то­рых частях южно-американского кон­ти­нента этот кли­ма­ти­че­ский фено­мен про­хо­дил по-другому; это осо­бенно верно для тех реги­о­нов, кото­рые в недав­нем гео­ло­ги­че­ском пери­оде имели уже зна­чи­тель­ную высоту над уров­нем моря, как это было на боль­шом про­стран­стве тер­ри­то­рий, плато и озёр, заклю­чен­ных между двумя гор­ными хреб­тами Анд — Cordillera Marítima и Cordillera Real, кото­рые уже под­ня­лись на зна­чи­тель­ную высоту с тре­тич­ного пери­ода и нахо­ди­лись, кроме того, в отно­си­тель­ной бли­зо­сти от экватора. Боли­вий­ское Аль­ти­плано, напри­мер, дои­сто­ри­че­ское место вели­чай­шей куль­туры Север­ной и Южной Аме­рик не имело боль­шой высоты над уров­нем моря, кото­рую оно имеет сего­дня, из-за своей бли­зо­сти к эква­тору не испы­ты­вало лед­ни­ко­вого пери­ода так долго, как тер­ри­то­рия совре­мен­ной Арген­тины. По этой при­чине оно дало убе­жище чело­ве­че­ским куль­ту­рам намного раньше дру­гих частей или в период, когда арген­тин­ские тер­ри­то­рии были ещё покрыты кон­ти­нен­таль­ным льдом, кото­рый в насто­я­щий гео­ло­ги­че­ский момент и на несколько тысяч лет позже ушёл в Антарктику. Было дока­зано путём иссле­до­ва­ний и выво­дов зна­ме­ни­тых авто­ри­те­тов в совре­мен­ной гео­ло­гии и гео­гра­фии, осо­бенно мону­мен­таль­ными тру­дами про­фес­сора Аль­брехта Пенка, быв­шего дирек­тора и осно­ва­теля Оке­а­но­гра­фи­че­ского инсти­тута в Бер­лине, что кон­ти­нен­таль­ные льды Европы ока­зы­вали огром­ное дав­ле­ние на те земли, на кото­рых они лежали. В резуль­тате эти земли опу­сти­лись, и после того, как лед­ни­ко­вые массы рас­та­яли и сошли с этих зон, осво­бож­ден­ные от их веса тер­ри­то­рии под­ня­лись снова.

Этот же фено­мен подъ­ема тер­ри­то­рий — после осво­бож­де­ния от покрова или лед­ни­ко­вого веса, — несо­мненно, имел место на Аль­ти­плано в Боли­вии в гораздо более интен­сив­ной форме, чем в дру­гих частях мира, в связи с тем, что оно нахо­ди­лось на зна­чи­тель­ной высоте и в отно­си­тель­ной бли­зо­сти от экватора. Из-за этой боль­шой высоты над уров­нем моря кли­мат, после тре­тич­ного пери­ода, нико­гда не был жар­ким, и из-за этого же неко­то­рого подъ­ема, — конечно, не столь выра­жен­ного, как в насто­я­щее время, — и в связи с бли­зо­стью к эква­тору этот лед­ни­ко­вый период длился там гораздо меньше вре­мени по срав­не­нию с дру­гими зем­лями Юга, поэтому там могли раз­ви­ваться в отно­си­тельно отда­лен­ном пери­оде (пер­вом пери­оде Тиуа­наку) вели­кие чело­ве­че­ские куль­туры, кото­рые, веро­ятно, ещё не суще­ство­вали в подоб­ной ста­дии раз­ви­тия в дру­гих частях нашей планеты. Когда вели­кое Анд­ское озеро обра­зо­ва­лось в конце послед­него лед­ни­ко­вого пери­ода, про­изо­шло сле­ду­ю­щее явле­ние: льды рас­та­яли вна­чале в этих зонах в отно­си­тель­ной бли­зо­сти от эква­тора и огром­ное дав­ле­ние или вес, кото­рый лежал на гор­ных хреб­тах и высо­ких плос­ко­го­рьях анд­ских реги­о­нов, исче­зал очень постепенно. Тогда эти тер­ри­то­рии стали мед­ленно под­ни­маться, в то время как зоны к югу, такие, как Арген­тина, из-за их дистан­ции до эква­тора, по-прежнему дер­жали в тече­ние дли­тель­ного вре­мени огром­ные покровы льда, кото­рый име­лись в этих регионах… Таким образом век за веком север­ная часть нынеш­него Аль­ти­плано и гор­ные хребты под­ня­лись в резуль­тате пре­кра­ще­ния выше­упо­мя­ну­того дав­ле­ния льда, и тогда про­изо­шёл пер­во­на­чаль­ный наклон, кото­рый отво­дил воду пер­вого боль­шого лед­ни­ко­вого озера. В свете ска­зан­ного очень трудно думать, что куль­тура чело­века на Аль­ти­плано и стро­и­тель­ство его вели­ко­леп­ной сто­лицы при­над­ле­жат к отно­си­тельно недав­ней эпохе.

12. Одним из дока­за­тельств, кото­рыми мы можем укре­пить наше утвер­жде­ние, каса­ю­ще­еся огром­ного воз­раста Тиуа­наку, явля­ется то, что в фольк­лоре Аль­ти­плано нет ничего, свя­зан­ного с пре­да­ни­ями, кото­рые хотя бы отда­ленно ссы­ла­ются на про­ис­хож­де­ние и объ­ект этого вели­ко­леп­ного мега­по­лиса. Несо­мненно, что высо­кая куль­тура, подоб­ная Тиуа­наку, оста­вила бы нетлен­ные вос­по­ми­на­ния в умах людей, кото­рые насе­ляли эту часть Анд, если бы она раз­ви­ва­лась в отно­си­тельно недав­неё время.

13. Дру­гим дока­за­тель­ством, кото­рое мы можем пустить в ход и с боль­шим осно­ва­нием, чтобы дока­зать очень древ­ний воз­раст куль­туры Тиуа­наку, явля­ется то, что свя­зано с широ­ким рас­про­стра­не­нием по всему кон­ти­ненту зна­ме­ни­того «Лест­нич­ного Знака». Этот знак, как можно утвер­ждать, воз­ник в Тиуа­наку и пред­став­ляет основ­ные кос­мо­ло­ги­че­ские идеи, а также культ Матери-Земли (Пача-мамы). Этот свя­щен­ный сим­вол рас­про­стра­нился от Огнен­ной Земли до Аляски. В насто­я­щее время он утра­тил своё зна­че­ние в связи с тепе­реш­ним куль­тур­ным состо­я­нием корен­ного насе­ле­ния. Исходя из этого можно ска­зать, что в каж­дом месте, где куль­тура этого кон­ти­нента про­яв­ля­лась, можно отме­тить в основе про­цес­сов Тиуа­наку.

Ком­плекс Тиауанако

В комплекс входят пира­мида Ака­пана; храм Кала­са­сайя (на тер­ри­то­рии Кала­са­сайи располагаются зна­ме­ни­тые Врата Солнца, монолит Понсе и монолит Монах). К востоку от храма Кала­са­сайя нахо­дится полу­под­зем­ный (semicautiverio) Храм камен­ных голов. В пол храма встроен круп­ней­ший антро­по­морф­ный монолит — стела Бен­нетта, там же нахо­дятся самые древ­ние моно­литы Тиа­у­а­нако и наи­бо­лее извест­ный из них Боро­да­тый моно­лит. На тер­ри­то­рии ком­плекса есть ещё храмы Кан­та­та­льита и Путуни, а также Врата Луны.

Храм каменных голов

К востоку от глав­ного входа в Кала­са­сайю нахо­дится — Храм каменных голов. Это свя­ти­лище было пер­вым объ­ек­том Тиа­у­а­нако, где Боли­вий­ским госу­дар­ствен­ным архео­ло­ги­че­ским цен­тром стали про­во­диться систе­ма­ти­че­ские рас­копки. Оно же пер­вым и было восстановлено. Храм — почти квад­рат­ное (28,5×26 м) в плане соору­же­ние, углуб­лен­ное более чем на 2 м в землю. С его южной сто­роны есть лест­ница. Камен­ная дре­наж­ная система храма все ещё рабо­тает и сего­дня, отво­дит воду в кол­лек­тор. По всему пери­метру стен через рав­ные про­ме­жутки постав­лены 57 огром­ных камен­ных стол­ба из крас­ного пес­ча­ника, участки между кото­рыми запол­нены гладко обте­сан­ными пли­тами из того же мате­ри­ала мень­шего размера. В стены храма вму­ро­вано 175 камен­ных голов в основ­ном из известняка. Все головы раз­ные. На этом осно­ва­нии неко­то­рые иссле­до­ва­тели пред­по­ла­гают, что здесь изоб­ра­жены пред­ста­ви­тели раз­лич­ных этно­сов, вхо­див­ших в импе­рию Тиауанако. Сте­пень сохран­но­сти голов неоди­на­кова. Черты неко­то­рых из них почти пол­но­стью стерло время. Да и уро­вень и манера испол­не­ния скульп­тур неоди­на­ко­вые. Сле­до­ва­тельно, можно пред­по­ло­жить, что они были сде­ланы раз­ными масте­рами и в раз­ные эпохи. Во время рас­ко­пок в храме, аме­ри­кан­ским архео­логом У. Беннеттом был найден монолит, который так и назвали — стела Бен­нетта.

Храм Кан­та­та­льита

К востоку от храма Кала­са­сайя нахо­дятся раз­ва­лины полу­под­зем­ного храма Кан­та­та­льита (Kantatallita), или Luz del amanecer — Утрен­ний свет. Храм был пол­но­стью раз­ру­шен и поэтому даже с его вир­ту­аль­ной рекон­струк­цией пока никто не торо­пится. От него оста­лись раз­би­тые и раз­бро­сан­ные на зна­чи­тель­ной пло­щади гра­нит­ные блоки весом в тонны и десятки тонн. Кан­та­та­льита была пря­мо­уголь­ным в плане стро­е­нием и вклю­чала в себя арку из серого анде­зита с фризом. Вполне веро­ятно, что фриз покры­вали золо­тые пла­стины, поскольку по его краю идет цепочка малень­ких отвер­стий, куда могли встав­ляться креп­ле­ния для пла­стин. Они, видимо, были сняты кон­ки­ста­до­рами. Фриз сильно повре­жден, ско­рее всего, не вре­ме­нем, а людьми.

А. Элфорд назвал Кан­та­та­льиту «образ­цом высо­кого стро­и­тель­ного искус­ства». Он писал: «Там нахо­дится несколько очень точно выре­зан­ных кам­ней, опять-таки с иде­ально выбран­ными внут­рен­ними кром­ками. Один из кам­ней (серый гра­нит) — явля­ется совер­шенно пора­зи­тель­ным образ­цом резьбы. Перед­няя плос­кость камня покрыта при­чуд­ли­вой резь­бой, и на ней видны отвер­стия для шты­рей. Что каса­ется зад­ней плос­ко­сти камня, то трудно найти под­хо­дя­щие опре­де­ле­ния, чтобы опи­сать необы­чайно совер­шен­ную сим­мет­рию её рисунка. Иде­ально ров­ные грани камня, а на нём рельеф­ные узоры с выпук­ло­стями, высту­па­ю­щими одно­вре­менно вниз и внутрь. Попробуйте-ка изоб­ра­зить такое при помощи камен­ных ору­дий!».

Акапана

Один из главных объектов Тиауанако — так называемая «пирамида» Акапана. На языке аймара, акапана означает место, где люди гибнут. Это строение доминирует в Тиауанако. Пирамида Акапана — насыпной курган, с размером стороны основания около 200 метров, с проекцией имеющей трёхступенчатую форму с широкой стороной, обращенной на восток, а узкой — на запад. Вначале он представлял собой ступенчатую пирамиду из земли, грани которой были облицованы большими плитами из андезита. На вершине пирамиды был устроен бассейн крестообразной формы, причём каждая сторона его имела форму трёхступенчатой пирамиды. Подобно многим пирамидам, Акапана была с большой точностью ориентирована по неким ключевым направлениям. Но в течение веков, прошедших после конкисты, облицовочные плиты были использованы в качестве строительного материала и до нашего времени сохранилось около 10 % облицовки.

В глубине пирамиды обнаружена сложная сеть зигзагообразных каналов, выложенных камнем. Каналы очень точно выравнены по углу и состыкованы с точностью до полумиллиметра. Вода в эти каналы подавалась вниз из бассейна на вершине. Стекая с одного уровня на другой вода достигала рва, окружавшего пирамиду. Назначение этих, выполненных с величайшей точностью и старанием трубопроводов не ясно. Высказывались предположения, что каналы пирамиды связаны с культом. Из-за значительных разрушений не выяснено и назначение самой пирамиды. Отличительной особенностью Акапаны является то, что на её вершине имеется углубление.

Сегодня, одна из главных достопримечательностей Боливии доколумбовой эпохи — пирамида Акапана (Akapana) может пострадать от неумелой реставрации. Для привлечения туристов власти решили восстановить каменную пирамиду с помощью необожженного кирпича, который, как оказалось увеличивает нагрузку на основание сооружения, и то может рухнуть. Кроме того, после изменения своего первоначального облика пирамида может быть исключена из списка охраняемых объектов ЮНЕСКО. По мнению экспертов, Национальный археологический союз Боливии (UNAR) поторопился с реставрацией: до сих пор нет никаких научных свидетельств о том, что сооружение выглядело именно так, каким его представляет себе UNAR. Зато хорошо известно, что Акапана была построена из камня, а не кирпича-сырца.

Храм Кала­са­сайя

Как он выгля­дел, никто допод­линно пока не знает. Более 90 % Кала­са­сайи было раз­ру­шено, и до нас дошли лишь остатки ске­лета зда­ния. С появ­ле­нием в Тиуанако испан­цев около 1630 г. начи­на­ется его раз­ру­ше­ние и осквер­не­ние. "Как и дру­гие зда­ния Тиуа­наку, это было раз­ру­шено в начале сем­на­дца­того века свя­щен­ни­ком деревни — Педро де Касти­льо, — пишет А. Познан­ски. По его сло­вам, Педро де Касти­льо уни­что­жил наи­бо­лее зна­чи­мые и цен­ные части города и построил огром­ный храм на том же месте, где этот город воз­вы­шался.

Систе­ма­ти­че­ское раз­ру­ше­ние руин Тиуа­наку про­дол­жили стро­и­тели желез­ной дороги Гуаки-Ла-Пас. По дан­ным А. Познан­ски, желез­но­до­рож­ный мост был построен «из луч­ших бло­ков руин, кото­рые были пред­ва­ри­тельно наре­заны по раз­меру». Среди них — «блоки, выре­зан­ные в цен­тре», кото­рые «не могли иметь дру­гого назна­че­ния, как слу­жить для аст­ро­но­ми­че­ских целей», напри­мер, «пол­но­стью закон­чен­ный блок такого рода, кото­рый был уда­лен из руин и кото­рый по-прежнему пока­зы­вает кре­сто­об­раз­ные знаки для али­дады». В раз­ру­ше­нии Кала­са­сайи при­ни­мал уча­стие и индей­ский кон­тин­гент совре­мен­ной деревни Тиуа­наку, кото­рый исполь­зо­вал руины в каче­стве карьера для ком­мер­че­ской экс­плу­а­та­ции.

А. Познан­ски назы­вал Кала­са­сайю Хра­мом Солнца и глав­ным соору­же­нием Тиа­у­а­нако. Он счи­тал её истин­ной сол­неч­ной обсер­ва­то­рией, рас­по­ло­жен­ной на аст­ро­но­ми­че­ском мери­ди­ане, и в то же время вели­ко­леп­ным камен­ным кален­да­рем.

Врата Солнца

В даль­нем северо-западном углу храма Кала­са­сайя нахо­дятся — Врата Солнца (Inti Punku, Puerta del Sol), высе­чен­ные из цель­ного блока серо-зелёного анде­зита. Они имеют около 3 м в высоту, 4 м в ширину и 0,5 м в тол­щину. Врата стоят на том месте, где (в оче­ред­ной раз) были най­дены уже в XIX в. Как сви­де­тель­ствуют гра­вюры и пер­вые фото­гра­фии, они были рас­ко­лоты на две части.

Так как ось Кала­са­сайи, кото­рая счи­та­ется аст­ро­но­ми­че­ской обсер­ва­то­рией, ори­ен­ти­ро­вана вдоль линии восток-запад, неко­то­рые уче­ные выска­зы­вали пред­по­ло­же­ние, что Врата Солнца могли изна­чально быть уста­нов­лены в цен­тре этого ого­ро­жен­ного про­стран­ства, а не у север­ной око­неч­но­сти его запад­ной стены, как сего­дня. Однако огром­ный вес врат сви­де­тель­ствует про­тив их наме­рен­ного пере­носа и в пользу того, что они все­гда сто­яли там, где нахо­дятся сей­час. Кроме того, место у сере­дины запад­ной стены было занято тер­ра­сой, центр кото­рой, в свою оче­редь, рас­по­ла­гался на оси восток-запад всего храма Кала­са­сайя. Но Э. Ску­айер не согла­сен с такой точ­кой зре­ния: «Врата Солнца не настолько велики и не так тяжелы, что не могли быть пере­ме­щены пятью­де­ся­тью людьми с верев­ками, рыча­гами и валами, и хотя мы не знаем ни одной при­чины, почему они должны были быть уда­лены от своей пер­во­на­чаль­ной пози­ции, мы знаем, что мно­гие из тяже­лых кам­ней были пере­ме­щены таким обра­зом, в том числе моно­лит­ные ворота входа на клад­бище».

А. Познан­ски, кото­рый при­сту­пил к изу­че­нию Тиа­у­а­нако в 1904 г., обра­тил вни­ма­ние на то, что лице­вая сто­рона Врат Солнца и её рельеф пре­красно сохра­ни­лись, тогда как их зад­няя сто­рона сильно постра­дала от эро­зии. Поскольку врата выре­заны из анде­зита, тре­бу­ется, по его сло­вам, несколько тысяч лет, чтобы исте­реть его таким обра­зом. В резуль­тате А. Познан­ски при­шёл к выводу что врата были пова­лены лицом вниз, а спу­стя время зане­сены аллю­ви­аль­ной поч­вой, что поз­во­лило лице­вой сто­роне сохра­ниться несрав­ненно лучше. В таком состо­я­нии их нашли около 1630 г. испан­ские кон­ки­ста­доры.

Врата Луны

Врата Луны (Puerta de la Luna) — это моно­лит­ная камен­ная арка из анде­зита 2,23 м высо­той и 0,23 м тол­щи­ной. Назва­ние её условно так же, как условно назва­ние Врат Солнца. В орна­менте фриза Врат Луны, как и в орна­менте фриза Врат Солнца, есть «голова пумы и рот рыбы», но головы птиц отсут­ствуют. Э. Ску­айер, кото­рый был в Тиа­у­а­нако в 60-х гг. XIX в., обна­ру­жил, что древ­ние ворота были встро­ены в стену из необо­жжен­ного кир­пича, кото­рая ограж­дала мест­ное индей­ское клад­бище. Э. Ску­айер пола­гает, что Врата Луны нахо­ди­лись в дру­гом месте, так как явля­лись частью дру­гого соору­же­ния. Они были пере­ме­щены на кур­ган (клад­бище) в срав­ни­тельно недав­нем про­шлом, как могли быть пере­дви­нуты со сво­его места Врата Солнца.

См. также

• Уари
• Культура Лима
• Культура Мольо
• Культура Наска
• Культура Паракас
• Мочика
• Чавин
• Чирипа
• «Аку-Аку» (книга Тура Хейердала, 1958)

Ссылки

Всемирное наследие ЮНЕСКО

• [whc.unesco.org/en/list/567 Официальный сайт Всемирного наследия ЮНЕСКО. Тиуанако.]
• [www.thesalmons.org/lynn/wh-bolivia.html#tiwanaku Всемирное наследие. Тиуанако. Каталог ссылок.]
• [www.archaeology.org/interactive/tiwanaku/ О Тиуанако на сайте Archaeological Institute of America (англ.). Большая фотогалерея]

Отрывок, характеризующий Тиуанако

Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Мужчины, по английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.
Посидев за столом, Сперанский закупорил бутылку с вином и сказав: «нынче хорошее винцо в сапожках ходит», отдал слуге и встал. Все встали и также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскому подали два конверта, привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Как только он вышел, общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо стали переговариваться друг с другом.
– Ну, теперь декламация! – сказал Сперанский, выходя из кабинета. – Удивительный талант! – обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь с ним.
– Куда вы так рано? – сказал Сперанский.
– Я обещал на вечер…
Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные, непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он уехал от Сперанского.
Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь за эти четыре месяца, как будто что то новое. Он вспоминал свои хлопоты, искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось всё касающееся формы и процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось всё что касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том, как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков, Дрона старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой.


На другой день князь Андрей поехал с визитами в некоторые дома, где он еще не был, и в том числе к Ростовым, с которыми он возобновил знакомство на последнем бале. Кроме законов учтивости, по которым ему нужно было быть у Ростовых, князю Андрею хотелось видеть дома эту особенную, оживленную девушку, которая оставила ему приятное воспоминание.
Наташа одна из первых встретила его. Она была в домашнем синем платье, в котором она показалась князю Андрею еще лучше, чем в бальном. Она и всё семейство Ростовых приняли князя Андрея, как старого друга, просто и радушно. Всё семейство, которое строго судил прежде князь Андрей, теперь показалось ему составленным из прекрасных, простых и добрых людей. Гостеприимство и добродушие старого графа, особенно мило поразительное в Петербурге, было таково, что князь Андрей не мог отказаться от обеда. «Да, это добрые, славные люди, думал Болконский, разумеется, не понимающие ни на волос того сокровища, которое они имеют в Наташе; но добрые люди, которые составляют наилучший фон для того, чтобы на нем отделялась эта особенно поэтическая, переполненная жизни, прелестная девушка!»
Князь Андрей чувствовал в Наташе присутствие совершенно чуждого для него, особенного мира, преисполненного каких то неизвестных ему радостей, того чуждого мира, который еще тогда, в отрадненской аллее и на окне, в лунную ночь, так дразнил его. Теперь этот мир уже более не дразнил его, не был чуждый мир; но он сам, вступив в него, находил в нем новое для себя наслаждение.
После обеда Наташа, по просьбе князя Андрея, пошла к клавикордам и стала петь. Князь Андрей стоял у окна, разговаривая с дамами, и слушал ее. В середине фразы князь Андрей замолчал и почувствовал неожиданно, что к его горлу подступают слезы, возможность которых он не знал за собой. Он посмотрел на поющую Наташу, и в душе его произошло что то новое и счастливое. Он был счастлив и ему вместе с тем было грустно. Ему решительно не об чем было плакать, но он готов был плакать. О чем? О прежней любви? О маленькой княгине? О своих разочарованиях?… О своих надеждах на будущее?… Да и нет. Главное, о чем ему хотелось плакать, была вдруг живо сознанная им страшная противуположность между чем то бесконечно великим и неопределимым, бывшим в нем, и чем то узким и телесным, чем он был сам и даже была она. Эта противуположность томила и радовала его во время ее пения.
Только что Наташа кончила петь, она подошла к нему и спросила его, как ему нравится ее голос? Она спросила это и смутилась уже после того, как она это сказала, поняв, что этого не надо было спрашивать. Он улыбнулся, глядя на нее, и сказал, что ему нравится ее пение так же, как и всё, что она делает.
Князь Андрей поздно вечером уехал от Ростовых. Он лег спать по привычке ложиться, но увидал скоро, что он не может спать. Он то, зажжа свечку, сидел в постели, то вставал, то опять ложился, нисколько не тяготясь бессонницей: так радостно и ново ему было на душе, как будто он из душной комнаты вышел на вольный свет Божий. Ему и в голову не приходило, чтобы он был влюблен в Ростову; он не думал о ней; он только воображал ее себе, и вследствие этого вся жизнь его представлялась ему в новом свете. «Из чего я бьюсь, из чего я хлопочу в этой узкой, замкнутой рамке, когда жизнь, вся жизнь со всеми ее радостями открыта мне?» говорил он себе. И он в первый раз после долгого времени стал делать счастливые планы на будущее. Он решил сам собою, что ему надо заняться воспитанием своего сына, найдя ему воспитателя и поручив ему; потом надо выйти в отставку и ехать за границу, видеть Англию, Швейцарию, Италию. «Мне надо пользоваться своей свободой, пока так много в себе чувствую силы и молодости, говорил он сам себе. Пьер был прав, говоря, что надо верить в возможность счастия, чтобы быть счастливым, и я теперь верю в него. Оставим мертвым хоронить мертвых, а пока жив, надо жить и быть счастливым», думал он.


В одно утро полковник Адольф Берг, которого Пьер знал, как знал всех в Москве и Петербурге, в чистеньком с иголочки мундире, с припомаженными наперед височками, как носил государь Александр Павлович, приехал к нему.
– Я сейчас был у графини, вашей супруги, и был так несчастлив, что моя просьба не могла быть исполнена; надеюсь, что у вас, граф, я буду счастливее, – сказал он, улыбаясь.
– Что вам угодно, полковник? Я к вашим услугам.
– Я теперь, граф, уж совершенно устроился на новой квартире, – сообщил Берг, очевидно зная, что это слышать не могло не быть приятно; – и потому желал сделать так, маленький вечерок для моих и моей супруги знакомых. (Он еще приятнее улыбнулся.) Я хотел просить графиню и вас сделать мне честь пожаловать к нам на чашку чая и… на ужин.
– Только графиня Елена Васильевна, сочтя для себя унизительным общество каких то Бергов, могла иметь жестокость отказаться от такого приглашения. – Берг так ясно объяснил, почему он желает собрать у себя небольшое и хорошее общество, и почему это ему будет приятно, и почему он для карт и для чего нибудь дурного жалеет деньги, но для хорошего общества готов и понести расходы, что Пьер не мог отказаться и обещался быть.
– Только не поздно, граф, ежели смею просить, так без 10 ти минут в восемь, смею просить. Партию составим, генерал наш будет. Он очень добр ко мне. Поужинаем, граф. Так сделайте одолжение.
Противно своей привычке опаздывать, Пьер в этот день вместо восьми без 10 ти минут, приехал к Бергам в восемь часов без четверти.
Берги, припася, что нужно было для вечера, уже готовы были к приему гостей.
В новом, чистом, светлом, убранном бюстиками и картинками и новой мебелью, кабинете сидел Берг с женою. Берг, в новеньком, застегнутом мундире сидел возле жены, объясняя ей, что всегда можно и должно иметь знакомства людей, которые выше себя, потому что тогда только есть приятность от знакомств. – «Переймешь что нибудь, можешь попросить о чем нибудь. Вот посмотри, как я жил с первых чинов (Берг жизнь свою считал не годами, а высочайшими наградами). Мои товарищи теперь еще ничто, а я на ваканции полкового командира, я имею счастье быть вашим мужем (он встал и поцеловал руку Веры, но по пути к ней отогнул угол заворотившегося ковра). И чем я приобрел всё это? Главное умением выбирать свои знакомства. Само собой разумеется, что надо быть добродетельным и аккуратным».
Берг улыбнулся с сознанием своего превосходства над слабой женщиной и замолчал, подумав, что всё таки эта милая жена его есть слабая женщина, которая не может постигнуть всего того, что составляет достоинство мужчины, – ein Mann zu sein [быть мужчиной]. Вера в то же время также улыбнулась с сознанием своего превосходства над добродетельным, хорошим мужем, но который всё таки ошибочно, как и все мужчины, по понятию Веры, понимал жизнь. Берг, судя по своей жене, считал всех женщин слабыми и глупыми. Вера, судя по одному своему мужу и распространяя это замечание, полагала, что все мужчины приписывают только себе разум, а вместе с тем ничего не понимают, горды и эгоисты.
Берг встал и, обняв свою жену осторожно, чтобы не измять кружевную пелеринку, за которую он дорого заплатил, поцеловал ее в середину губ.
– Одно только, чтобы у нас не было так скоро детей, – сказал он по бессознательной для себя филиации идей.
– Да, – отвечала Вера, – я совсем этого не желаю. Надо жить для общества.
– Точно такая была на княгине Юсуповой, – сказал Берг, с счастливой и доброй улыбкой, указывая на пелеринку.
В это время доложили о приезде графа Безухого. Оба супруга переглянулись самодовольной улыбкой, каждый себе приписывая честь этого посещения.
«Вот что значит уметь делать знакомства, подумал Берг, вот что значит уметь держать себя!»
– Только пожалуйста, когда я занимаю гостей, – сказала Вера, – ты не перебивай меня, потому что я знаю чем занять каждого, и в каком обществе что надо говорить.
Берг тоже улыбнулся.
– Нельзя же: иногда с мужчинами мужской разговор должен быть, – сказал он.
Пьер был принят в новенькой гостиной, в которой нигде сесть нельзя было, не нарушив симметрии, чистоты и порядка, и потому весьма понятно было и не странно, что Берг великодушно предлагал разрушить симметрию кресла, или дивана для дорогого гостя, и видимо находясь сам в этом отношении в болезненной нерешительности, предложил решение этого вопроса выбору гостя. Пьер расстроил симметрию, подвинув себе стул, и тотчас же Берг и Вера начали вечер, перебивая один другого и занимая гостя.
Вера, решив в своем уме, что Пьера надо занимать разговором о французском посольстве, тотчас же начала этот разговор. Берг, решив, что надобен и мужской разговор, перебил речь жены, затрогивая вопрос о войне с Австриею и невольно с общего разговора соскочил на личные соображения о тех предложениях, которые ему были деланы для участия в австрийском походе, и о тех причинах, почему он не принял их. Несмотря на то, что разговор был очень нескладный, и что Вера сердилась за вмешательство мужского элемента, оба супруга с удовольствием чувствовали, что, несмотря на то, что был только один гость, вечер был начат очень хорошо, и что вечер был, как две капли воды похож на всякий другой вечер с разговорами, чаем и зажженными свечами.
Вскоре приехал Борис, старый товарищ Берга. Он с некоторым оттенком превосходства и покровительства обращался с Бергом и Верой. За Борисом приехала дама с полковником, потом сам генерал, потом Ростовы, и вечер уже совершенно, несомненно стал похож на все вечера. Берг с Верой не могли удерживать радостной улыбки при виде этого движения по гостиной, при звуке этого бессвязного говора, шуршанья платьев и поклонов. Всё было, как и у всех, особенно похож был генерал, похваливший квартиру, потрепавший по плечу Берга, и с отеческим самоуправством распорядившийся постановкой бостонного стола. Генерал подсел к графу Илье Андреичу, как к самому знатному из гостей после себя. Старички с старичками, молодые с молодыми, хозяйка у чайного стола, на котором были точно такие же печенья в серебряной корзинке, какие были у Паниных на вечере, всё было совершенно так же, как у других.


Пьер, как один из почетнейших гостей, должен был сесть в бостон с Ильей Андреичем, генералом и полковником. Пьеру за бостонным столом пришлось сидеть против Наташи и странная перемена, происшедшая в ней со дня бала, поразила его. Наташа была молчалива, и не только не была так хороша, как она была на бале, но она была бы дурна, ежели бы она не имела такого кроткого и равнодушного ко всему вида.
«Что с ней?» подумал Пьер, взглянув на нее. Она сидела подле сестры у чайного стола и неохотно, не глядя на него, отвечала что то подсевшему к ней Борису. Отходив целую масть и забрав к удовольствию своего партнера пять взяток, Пьер, слышавший говор приветствий и звук чьих то шагов, вошедших в комнату во время сбора взяток, опять взглянул на нее.
«Что с ней сделалось?» еще удивленнее сказал он сам себе.
Князь Андрей с бережливо нежным выражением стоял перед нею и говорил ей что то. Она, подняв голову, разрумянившись и видимо стараясь удержать порывистое дыхание, смотрела на него. И яркий свет какого то внутреннего, прежде потушенного огня, опять горел в ней. Она вся преобразилась. Из дурной опять сделалась такою же, какою она была на бале.
Князь Андрей подошел к Пьеру и Пьер заметил новое, молодое выражение и в лице своего друга.
Пьер несколько раз пересаживался во время игры, то спиной, то лицом к Наташе, и во всё продолжение 6 ти роберов делал наблюдения над ней и своим другом.
«Что то очень важное происходит между ними», думал Пьер, и радостное и вместе горькое чувство заставляло его волноваться и забывать об игре.
После 6 ти роберов генерал встал, сказав, что эдак невозможно играть, и Пьер получил свободу. Наташа в одной стороне говорила с Соней и Борисом, Вера о чем то с тонкой улыбкой говорила с князем Андреем. Пьер подошел к своему другу и спросив не тайна ли то, что говорится, сел подле них. Вера, заметив внимание князя Андрея к Наташе, нашла, что на вечере, на настоящем вечере, необходимо нужно, чтобы были тонкие намеки на чувства, и улучив время, когда князь Андрей был один, начала с ним разговор о чувствах вообще и о своей сестре. Ей нужно было с таким умным (каким она считала князя Андрея) гостем приложить к делу свое дипломатическое искусство.
Когда Пьер подошел к ним, он заметил, что Вера находилась в самодовольном увлечении разговора, князь Андрей (что с ним редко бывало) казался смущен.
– Как вы полагаете? – с тонкой улыбкой говорила Вера. – Вы, князь, так проницательны и так понимаете сразу характер людей. Что вы думаете о Натали, может ли она быть постоянна в своих привязанностях, может ли она так, как другие женщины (Вера разумела себя), один раз полюбить человека и навсегда остаться ему верною? Это я считаю настоящею любовью. Как вы думаете, князь?
– Я слишком мало знаю вашу сестру, – отвечал князь Андрей с насмешливой улыбкой, под которой он хотел скрыть свое смущение, – чтобы решить такой тонкий вопрос; и потом я замечал, что чем менее нравится женщина, тем она бывает постояннее, – прибавил он и посмотрел на Пьера, подошедшего в это время к ним.
– Да это правда, князь; в наше время, – продолжала Вера (упоминая о нашем времени, как вообще любят упоминать ограниченные люди, полагающие, что они нашли и оценили особенности нашего времени и что свойства людей изменяются со временем), в наше время девушка имеет столько свободы, что le plaisir d'etre courtisee [удовольствие иметь поклонников] часто заглушает в ней истинное чувство. Et Nathalie, il faut l'avouer, y est tres sensible. [И Наталья, надо признаться, на это очень чувствительна.] Возвращение к Натали опять заставило неприятно поморщиться князя Андрея; он хотел встать, но Вера продолжала с еще более утонченной улыбкой.
– Я думаю, никто так не был courtisee [предметом ухаживанья], как она, – говорила Вера; – но никогда, до самого последнего времени никто серьезно ей не нравился. Вот вы знаете, граф, – обратилась она к Пьеру, – даже наш милый cousin Борис, который был, entre nous [между нами], очень и очень dans le pays du tendre… [в стране нежностей…]
Князь Андрей нахмурившись молчал.
– Вы ведь дружны с Борисом? – сказала ему Вера.
– Да, я его знаю…
– Он верно вам говорил про свою детскую любовь к Наташе?
– А была детская любовь? – вдруг неожиданно покраснев, спросил князь Андрей.
– Да. Vous savez entre cousin et cousine cette intimite mene quelquefois a l'amour: le cousinage est un dangereux voisinage, N'est ce pas? [Знаете, между двоюродным братом и сестрой эта близость приводит иногда к любви. Такое родство – опасное соседство. Не правда ли?]
– О, без сомнения, – сказал князь Андрей, и вдруг, неестественно оживившись, он стал шутить с Пьером о том, как он должен быть осторожным в своем обращении с своими 50 ти летними московскими кузинами, и в середине шутливого разговора встал и, взяв под руку Пьера, отвел его в сторону.
– Ну что? – сказал Пьер, с удивлением смотревший на странное оживление своего друга и заметивший взгляд, который он вставая бросил на Наташу.
– Мне надо, мне надо поговорить с тобой, – сказал князь Андрей. – Ты знаешь наши женские перчатки (он говорил о тех масонских перчатках, которые давались вновь избранному брату для вручения любимой женщине). – Я… Но нет, я после поговорю с тобой… – И с странным блеском в глазах и беспокойством в движениях князь Андрей подошел к Наташе и сел подле нее. Пьер видел, как князь Андрей что то спросил у нее, и она вспыхнув отвечала ему.
Но в это время Берг подошел к Пьеру, настоятельно упрашивая его принять участие в споре между генералом и полковником об испанских делах.
Берг был доволен и счастлив. Улыбка радости не сходила с его лица. Вечер был очень хорош и совершенно такой, как и другие вечера, которые он видел. Всё было похоже. И дамские, тонкие разговоры, и карты, и за картами генерал, возвышающий голос, и самовар, и печенье; но одного еще недоставало, того, что он всегда видел на вечерах, которым он желал подражать.
Недоставало громкого разговора между мужчинами и спора о чем нибудь важном и умном. Генерал начал этот разговор и к нему то Берг привлек Пьера.


На другой день князь Андрей поехал к Ростовым обедать, так как его звал граф Илья Андреич, и провел у них целый день.
Все в доме чувствовали для кого ездил князь Андрей, и он, не скрывая, целый день старался быть с Наташей. Не только в душе Наташи испуганной, но счастливой и восторженной, но во всем доме чувствовался страх перед чем то важным, имеющим совершиться. Графиня печальными и серьезно строгими глазами смотрела на князя Андрея, когда он говорил с Наташей, и робко и притворно начинала какой нибудь ничтожный разговор, как скоро он оглядывался на нее. Соня боялась уйти от Наташи и боялась быть помехой, когда она была с ними. Наташа бледнела от страха ожидания, когда она на минуты оставалась с ним с глазу на глаз. Князь Андрей поражал ее своей робостью. Она чувствовала, что ему нужно было сказать ей что то, но что он не мог на это решиться.
Когда вечером князь Андрей уехал, графиня подошла к Наташе и шопотом сказала:
– Ну что?
– Мама, ради Бога ничего не спрашивайте у меня теперь. Это нельзя говорить, – сказала Наташа.
Но несмотря на то, в этот вечер Наташа, то взволнованная, то испуганная, с останавливающимися глазами лежала долго в постели матери. То она рассказывала ей, как он хвалил ее, то как он говорил, что поедет за границу, то, что он спрашивал, где они будут жить это лето, то как он спрашивал ее про Бориса.
– Но такого, такого… со мной никогда не бывало! – говорила она. – Только мне страшно при нем, мне всегда страшно при нем, что это значит? Значит, что это настоящее, да? Мама, вы спите?
– Нет, душа моя, мне самой страшно, – отвечала мать. – Иди.
– Все равно я не буду спать. Что за глупости спать? Maмаша, мамаша, такого со мной никогда не бывало! – говорила она с удивлением и испугом перед тем чувством, которое она сознавала в себе. – И могли ли мы думать!…
Наташе казалось, что еще когда она в первый раз увидала князя Андрея в Отрадном, она влюбилась в него. Ее как будто пугало это странное, неожиданное счастье, что тот, кого она выбрала еще тогда (она твердо была уверена в этом), что тот самый теперь опять встретился ей, и, как кажется, неравнодушен к ней. «И надо было ему нарочно теперь, когда мы здесь, приехать в Петербург. И надо было нам встретиться на этом бале. Всё это судьба. Ясно, что это судьба, что всё это велось к этому. Еще тогда, как только я увидала его, я почувствовала что то особенное».
– Что ж он тебе еще говорил? Какие стихи то эти? Прочти… – задумчиво сказала мать, спрашивая про стихи, которые князь Андрей написал в альбом Наташе.
– Мама, это не стыдно, что он вдовец?
– Полно, Наташа. Молись Богу. Les Marieiages se font dans les cieux. [Браки заключаются в небесах.]
– Голубушка, мамаша, как я вас люблю, как мне хорошо! – крикнула Наташа, плача слезами счастья и волнения и обнимая мать.
В это же самое время князь Андрей сидел у Пьера и говорил ему о своей любви к Наташе и о твердо взятом намерении жениться на ней.

В этот день у графини Елены Васильевны был раут, был французский посланник, был принц, сделавшийся с недавнего времени частым посетителем дома графини, и много блестящих дам и мужчин. Пьер был внизу, прошелся по залам, и поразил всех гостей своим сосредоточенно рассеянным и мрачным видом.
Пьер со времени бала чувствовал в себе приближение припадков ипохондрии и с отчаянным усилием старался бороться против них. Со времени сближения принца с его женою, Пьер неожиданно был пожалован в камергеры, и с этого времени он стал чувствовать тяжесть и стыд в большом обществе, и чаще ему стали приходить прежние мрачные мысли о тщете всего человеческого. В это же время замеченное им чувство между покровительствуемой им Наташей и князем Андреем, своей противуположностью между его положением и положением его друга, еще усиливало это мрачное настроение. Он одинаково старался избегать мыслей о своей жене и о Наташе и князе Андрее. Опять всё ему казалось ничтожно в сравнении с вечностью, опять представлялся вопрос: «к чему?». И он дни и ночи заставлял себя трудиться над масонскими работами, надеясь отогнать приближение злого духа. Пьер в 12 м часу, выйдя из покоев графини, сидел у себя наверху в накуренной, низкой комнате, в затасканном халате перед столом и переписывал подлинные шотландские акты, когда кто то вошел к нему в комнату. Это был князь Андрей.
– А, это вы, – сказал Пьер с рассеянным и недовольным видом. – А я вот работаю, – сказал он, указывая на тетрадь с тем видом спасения от невзгод жизни, с которым смотрят несчастливые люди на свою работу.
Князь Андрей с сияющим, восторженным и обновленным к жизни лицом остановился перед Пьером и, не замечая его печального лица, с эгоизмом счастия улыбнулся ему.
– Ну, душа моя, – сказал он, – я вчера хотел сказать тебе и нынче за этим приехал к тебе. Никогда не испытывал ничего подобного. Я влюблен, мой друг.
Пьер вдруг тяжело вздохнул и повалился своим тяжелым телом на диван, подле князя Андрея.
– В Наташу Ростову, да? – сказал он.
– Да, да, в кого же? Никогда не поверил бы, но это чувство сильнее меня. Вчера я мучился, страдал, но и мученья этого я не отдам ни за что в мире. Я не жил прежде. Теперь только я живу, но я не могу жить без нее. Но может ли она любить меня?… Я стар для нее… Что ты не говоришь?…
– Я? Я? Что я говорил вам, – вдруг сказал Пьер, вставая и начиная ходить по комнате. – Я всегда это думал… Эта девушка такое сокровище, такое… Это редкая девушка… Милый друг, я вас прошу, вы не умствуйте, не сомневайтесь, женитесь, женитесь и женитесь… И я уверен, что счастливее вас не будет человека.
– Но она!
– Она любит вас.
– Не говори вздору… – сказал князь Андрей, улыбаясь и глядя в глаза Пьеру.
– Любит, я знаю, – сердито закричал Пьер.
– Нет, слушай, – сказал князь Андрей, останавливая его за руку. – Ты знаешь ли, в каком я положении? Мне нужно сказать все кому нибудь.
– Ну, ну, говорите, я очень рад, – говорил Пьер, и действительно лицо его изменилось, морщина разгладилась, и он радостно слушал князя Андрея. Князь Андрей казался и был совсем другим, новым человеком. Где была его тоска, его презрение к жизни, его разочарованность? Пьер был единственный человек, перед которым он решался высказаться; но зато он ему высказывал всё, что у него было на душе. То он легко и смело делал планы на продолжительное будущее, говорил о том, как он не может пожертвовать своим счастьем для каприза своего отца, как он заставит отца согласиться на этот брак и полюбить ее или обойдется без его согласия, то он удивлялся, как на что то странное, чуждое, от него независящее, на то чувство, которое владело им.
– Я бы не поверил тому, кто бы мне сказал, что я могу так любить, – говорил князь Андрей. – Это совсем не то чувство, которое было у меня прежде. Весь мир разделен для меня на две половины: одна – она и там всё счастье надежды, свет; другая половина – всё, где ее нет, там всё уныние и темнота…
– Темнота и мрак, – повторил Пьер, – да, да, я понимаю это.
– Я не могу не любить света, я не виноват в этом. И я очень счастлив. Ты понимаешь меня? Я знаю, что ты рад за меня.
– Да, да, – подтверждал Пьер, умиленными и грустными глазами глядя на своего друга. Чем светлее представлялась ему судьба князя Андрея, тем мрачнее представлялась своя собственная.


Для женитьбы нужно было согласие отца, и для этого на другой день князь Андрей уехал к отцу.
Отец с наружным спокойствием, но внутренней злобой принял сообщение сына. Он не мог понять того, чтобы кто нибудь хотел изменять жизнь, вносить в нее что нибудь новое, когда жизнь для него уже кончалась. – «Дали бы только дожить так, как я хочу, а потом бы делали, что хотели», говорил себе старик. С сыном однако он употребил ту дипломацию, которую он употреблял в важных случаях. Приняв спокойный тон, он обсудил всё дело.
Во первых, женитьба была не блестящая в отношении родства, богатства и знатности. Во вторых, князь Андрей был не первой молодости и слаб здоровьем (старик особенно налегал на это), а она была очень молода. В третьих, был сын, которого жалко было отдать девчонке. В четвертых, наконец, – сказал отец, насмешливо глядя на сына, – я тебя прошу, отложи дело на год, съезди за границу, полечись, сыщи, как ты и хочешь, немца, для князя Николая, и потом, ежели уж любовь, страсть, упрямство, что хочешь, так велики, тогда женись.
– И это последнее мое слово, знай, последнее… – кончил князь таким тоном, которым показывал, что ничто не заставит его изменить свое решение.
Князь Андрей ясно видел, что старик надеялся, что чувство его или его будущей невесты не выдержит испытания года, или что он сам, старый князь, умрет к этому времени, и решил исполнить волю отца: сделать предложение и отложить свадьбу на год.
Через три недели после своего последнего вечера у Ростовых, князь Андрей вернулся в Петербург.

На другой день после своего объяснения с матерью, Наташа ждала целый день Болконского, но он не приехал. На другой, на третий день было то же самое. Пьер также не приезжал, и Наташа, не зная того, что князь Андрей уехал к отцу, не могла себе объяснить его отсутствия.
Так прошли три недели. Наташа никуда не хотела выезжать и как тень, праздная и унылая, ходила по комнатам, вечером тайно от всех плакала и не являлась по вечерам к матери. Она беспрестанно краснела и раздражалась. Ей казалось, что все знают о ее разочаровании, смеются и жалеют о ней. При всей силе внутреннего горя, это тщеславное горе усиливало ее несчастие.
Однажды она пришла к графине, хотела что то сказать ей, и вдруг заплакала. Слезы ее были слезы обиженного ребенка, который сам не знает, за что он наказан.
Графиня стала успокоивать Наташу. Наташа, вслушивавшаяся сначала в слова матери, вдруг прервала ее:
– Перестаньте, мама, я и не думаю, и не хочу думать! Так, поездил и перестал, и перестал…
Голос ее задрожал, она чуть не заплакала, но оправилась и спокойно продолжала: – И совсем я не хочу выходить замуж. И я его боюсь; я теперь совсем, совсем, успокоилась…
На другой день после этого разговора Наташа надела то старое платье, которое было ей особенно известно за доставляемую им по утрам веселость, и с утра начала тот свой прежний образ жизни, от которого она отстала после бала. Она, напившись чаю, пошла в залу, которую она особенно любила за сильный резонанс, и начала петь свои солфеджи (упражнения пения). Окончив первый урок, она остановилась на середине залы и повторила одну музыкальную фразу, особенно понравившуюся ей. Она прислушалась радостно к той (как будто неожиданной для нее) прелести, с которой эти звуки переливаясь наполнили всю пустоту залы и медленно замерли, и ей вдруг стало весело. «Что об этом думать много и так хорошо», сказала она себе и стала взад и вперед ходить по зале, ступая не простыми шагами по звонкому паркету, но на всяком шагу переступая с каблучка (на ней были новые, любимые башмаки) на носок, и так же радостно, как и к звукам своего голоса прислушиваясь к этому мерному топоту каблучка и поскрипыванью носка. Проходя мимо зеркала, она заглянула в него. – «Вот она я!» как будто говорило выражение ее лица при виде себя. – «Ну, и хорошо. И никого мне не нужно».
Лакей хотел войти, чтобы убрать что то в зале, но она не пустила его, опять затворив за ним дверь, и продолжала свою прогулку. Она возвратилась в это утро опять к своему любимому состоянию любви к себе и восхищения перед собою. – «Что за прелесть эта Наташа!» сказала она опять про себя словами какого то третьего, собирательного, мужского лица. – «Хороша, голос, молода, и никому она не мешает, оставьте только ее в покое». Но сколько бы ни оставляли ее в покое, она уже не могла быть покойна и тотчас же почувствовала это.
В передней отворилась дверь подъезда, кто то спросил: дома ли? и послышались чьи то шаги. Наташа смотрелась в зеркало, но она не видала себя. Она слушала звуки в передней. Когда она увидала себя, лицо ее было бледно. Это был он. Она это верно знала, хотя чуть слышала звук его голоса из затворенных дверей.
Наташа, бледная и испуганная, вбежала в гостиную.
– Мама, Болконский приехал! – сказала она. – Мама, это ужасно, это несносно! – Я не хочу… мучиться! Что же мне делать?…
Еще графиня не успела ответить ей, как князь Андрей с тревожным и серьезным лицом вошел в гостиную. Как только он увидал Наташу, лицо его просияло. Он поцеловал руку графини и Наташи и сел подле дивана.
– Давно уже мы не имели удовольствия… – начала было графиня, но князь Андрей перебил ее, отвечая на ее вопрос и очевидно торопясь сказать то, что ему было нужно.
– Я не был у вас всё это время, потому что был у отца: мне нужно было переговорить с ним о весьма важном деле. Я вчера ночью только вернулся, – сказал он, взглянув на Наташу. – Мне нужно переговорить с вами, графиня, – прибавил он после минутного молчания.
Графиня, тяжело вздохнув, опустила глаза.
– Я к вашим услугам, – проговорила она.
Наташа знала, что ей надо уйти, но она не могла этого сделать: что то сжимало ей горло, и она неучтиво, прямо, открытыми глазами смотрела на князя Андрея.
«Сейчас? Сию минуту!… Нет, это не может быть!» думала она.
Он опять взглянул на нее, и этот взгляд убедил ее в том, что она не ошиблась. – Да, сейчас, сию минуту решалась ее судьба.
– Поди, Наташа, я позову тебя, – сказала графиня шопотом.
Наташа испуганными, умоляющими глазами взглянула на князя Андрея и на мать, и вышла.
– Я приехал, графиня, просить руки вашей дочери, – сказал князь Андрей. Лицо графини вспыхнуло, но она ничего не сказала.
– Ваше предложение… – степенно начала графиня. – Он молчал, глядя ей в глаза. – Ваше предложение… (она сконфузилась) нам приятно, и… я принимаю ваше предложение, я рада. И муж мой… я надеюсь… но от нее самой будет зависеть…
– Я скажу ей тогда, когда буду иметь ваше согласие… даете ли вы мне его? – сказал князь Андрей.
– Да, – сказала графиня и протянула ему руку и с смешанным чувством отчужденности и нежности прижалась губами к его лбу, когда он наклонился над ее рукой. Она желала любить его, как сына; но чувствовала, что он был чужой и страшный для нее человек. – Я уверена, что мой муж будет согласен, – сказала графиня, – но ваш батюшка…
– Мой отец, которому я сообщил свои планы, непременным условием согласия положил то, чтобы свадьба была не раньше года. И это то я хотел сообщить вам, – сказал князь Андрей.
– Правда, что Наташа еще молода, но так долго.
– Это не могло быть иначе, – со вздохом сказал князь Андрей.
– Я пошлю вам ее, – сказала графиня и вышла из комнаты.
– Господи, помилуй нас, – твердила она, отыскивая дочь. Соня сказала, что Наташа в спальне. Наташа сидела на своей кровати, бледная, с сухими глазами, смотрела на образа и, быстро крестясь, шептала что то. Увидав мать, она вскочила и бросилась к ней.
– Что? Мама?… Что?
– Поди, поди к нему. Он просит твоей руки, – сказала графиня холодно, как показалось Наташе… – Поди… поди, – проговорила мать с грустью и укоризной вслед убегавшей дочери, и тяжело вздохнула.
Наташа не помнила, как она вошла в гостиную. Войдя в дверь и увидав его, она остановилась. «Неужели этот чужой человек сделался теперь всё для меня?» спросила она себя и мгновенно ответила: «Да, всё: он один теперь дороже для меня всего на свете». Князь Андрей подошел к ней, опустив глаза.
– Я полюбил вас с той минуты, как увидал вас. Могу ли я надеяться?
Он взглянул на нее, и серьезная страстность выражения ее лица поразила его. Лицо ее говорило: «Зачем спрашивать? Зачем сомневаться в том, чего нельзя не знать? Зачем говорить, когда нельзя словами выразить того, что чувствуешь».
Она приблизилась к нему и остановилась. Он взял ее руку и поцеловал.
– Любите ли вы меня?
– Да, да, – как будто с досадой проговорила Наташа, громко вздохнула, другой раз, чаще и чаще, и зарыдала.
– Об чем? Что с вами?
– Ах, я так счастлива, – отвечала она, улыбнулась сквозь слезы, нагнулась ближе к нему, подумала секунду, как будто спрашивая себя, можно ли это, и поцеловала его.
Князь Андрей держал ее руки, смотрел ей в глаза, и не находил в своей душе прежней любви к ней. В душе его вдруг повернулось что то: не было прежней поэтической и таинственной прелести желания, а была жалость к ее женской и детской слабости, был страх перед ее преданностью и доверчивостью, тяжелое и вместе радостное сознание долга, навеки связавшего его с нею. Настоящее чувство, хотя и не было так светло и поэтично как прежнее, было серьезнее и сильнее.
– Сказала ли вам maman, что это не может быть раньше года? – сказал князь Андрей, продолжая глядеть в ее глаза. «Неужели это я, та девочка ребенок (все так говорили обо мне) думала Наташа, неужели я теперь с этой минуты жена , равная этого чужого, милого, умного человека, уважаемого даже отцом моим. Неужели это правда! неужели правда, что теперь уже нельзя шутить жизнию, теперь уж я большая, теперь уж лежит на мне ответственность за всякое мое дело и слово? Да, что он спросил у меня?»
– Нет, – отвечала она, но она не понимала того, что он спрашивал.
– Простите меня, – сказал князь Андрей, – но вы так молоды, а я уже так много испытал жизни. Мне страшно за вас. Вы не знаете себя.
Наташа с сосредоточенным вниманием слушала, стараясь понять смысл его слов и не понимала.
– Как ни тяжел мне будет этот год, отсрочивающий мое счастье, – продолжал князь Андрей, – в этот срок вы поверите себя. Я прошу вас через год сделать мое счастье; но вы свободны: помолвка наша останется тайной и, ежели вы убедились бы, что вы не любите меня, или полюбили бы… – сказал князь Андрей с неестественной улыбкой.
– Зачем вы это говорите? – перебила его Наташа. – Вы знаете, что с того самого дня, как вы в первый раз приехали в Отрадное, я полюбила вас, – сказала она, твердо уверенная, что она говорила правду.
– В год вы узнаете себя…
– Целый год! – вдруг сказала Наташа, теперь только поняв то, что свадьба отсрочена на год. – Да отчего ж год? Отчего ж год?… – Князь Андрей стал ей объяснять причины этой отсрочки. Наташа не слушала его.
– И нельзя иначе? – спросила она. Князь Андрей ничего не ответил, но в лице его выразилась невозможность изменить это решение.
– Это ужасно! Нет, это ужасно, ужасно! – вдруг заговорила Наташа и опять зарыдала. – Я умру, дожидаясь года: это нельзя, это ужасно. – Она взглянула в лицо своего жениха и увидала на нем выражение сострадания и недоумения.
– Нет, нет, я всё сделаю, – сказала она, вдруг остановив слезы, – я так счастлива! – Отец и мать вошли в комнату и благословили жениха и невесту.
С этого дня князь Андрей женихом стал ездить к Ростовым.


Обручения не было и никому не было объявлено о помолвке Болконского с Наташей; на этом настоял князь Андрей. Он говорил, что так как он причиной отсрочки, то он и должен нести всю тяжесть ее. Он говорил, что он навеки связал себя своим словом, но что он не хочет связывать Наташу и предоставляет ей полную свободу. Ежели она через полгода почувствует, что она не любит его, она будет в своем праве, ежели откажет ему. Само собою разумеется, что ни родители, ни Наташа не хотели слышать об этом; но князь Андрей настаивал на своем. Князь Андрей бывал каждый день у Ростовых, но не как жених обращался с Наташей: он говорил ей вы и целовал только ее руку. Между князем Андреем и Наташей после дня предложения установились совсем другие чем прежде, близкие, простые отношения. Они как будто до сих пор не знали друг друга. И он и она любили вспоминать о том, как они смотрели друг на друга, когда были еще ничем , теперь оба они чувствовали себя совсем другими существами: тогда притворными, теперь простыми и искренними. Сначала в семействе чувствовалась неловкость в обращении с князем Андреем; он казался человеком из чуждого мира, и Наташа долго приучала домашних к князю Андрею и с гордостью уверяла всех, что он только кажется таким особенным, а что он такой же, как и все, и что она его не боится и что никто не должен бояться его. После нескольких дней, в семействе к нему привыкли и не стесняясь вели при нем прежний образ жизни, в котором он принимал участие. Он про хозяйство умел говорить с графом и про наряды с графиней и Наташей, и про альбомы и канву с Соней. Иногда домашние Ростовы между собою и при князе Андрее удивлялись тому, как всё это случилось и как очевидны были предзнаменования этого: и приезд князя Андрея в Отрадное, и их приезд в Петербург, и сходство между Наташей и князем Андреем, которое заметила няня в первый приезд князя Андрея, и столкновение в 1805 м году между Андреем и Николаем, и еще много других предзнаменований того, что случилось, было замечено домашними.