Тихий Дон

Тихий Дон
Журнал «Роман-газета», 1928 г. Мих. Шолохов. «Тихий Дон», кн. 2-я. (Нынешняя 3 часть).
Жанр:	роман-эпопея
Автор:	Михаил Шолохов
Язык оригинала:	русский
Дата написания:	1925—1940
Дата первой публикации:	1928—1940
[feb-web.ru/feb/sholokh/texts/sh0/sh2/sh2-005-.htm?cmd=0 Электронная версия]

«Ти́хий Дон» — роман-эпопея Михаила Шолохова в четырёх томах. Тома 1—3 написаны с 1925 по 1932 год, опубликованы в журнале «Октябрь» в 1928—1932 гг. Том 4 закончен в 1940 году, опубликован в журнале «Новый мир» в 1937—1940 году.

Одно из наиболее значительных произведений русской литературы XX века, рисующее широкую панораму жизни донского казачества во время Первой мировой войны, революционных событий 1917 года и Гражданской войны в России.

Роман переведён на множество иностранных языков, на английском перевод появился уже в 1934 году. За этот роман в 1965 году Шолохову была присуждена Нобелевская премия по литературе с формулировкой «За художественную силу и цельность эпоса о донском казачестве в переломное для России время».

Роман четыре раза экранизировался (1930, 1958, 2006, 2015).

История создания и публикация

В своих интервью и автобиографиях Шолохов сообщал, что начал писать «Тихий Дон» в октябре 1925 года. (В это время он жил в станице Каргинской). Действие романа тогда начиналось летом 1917 года, в дни выступления генерала Корнилова. Однако работа скоро зашла в тупик — писатель пришел к выводу, что роман о революции на Дону останется непонятным для читателей без рассказа о предыстории этих событий, и оставил работу. Почти год он потратил на обдумывание замысла, сбор и обработку материалов. И только «с конца 1926 года» вновь принялся за сочинение романа, перенеся его действие в мирные, предвоенные годы. Объём этого раннего варианта Шолохов позднее оценивал в 3—8 печатных листов, что соответствует примерно 50—100 страницам печатного текста и не превышает размера самой меньшей, первой части романа. Некоторое представление о нём дают рукописи романа, найденные в середине 1980-х журналистом Львом Колодным, и ныне хранящиеся в ИМЛИ. Среди них сохранились 10 страниц, датированных осенью 1925 года, в которых рассказывается об отказе казачьего полка подчиниться Корнилову и выступить в Петроград на подавление революции. В каноническом тексте романа этому отрывку соответствует 15 глава 4 части. Однако зачинщиком бунта в отрывке 1925 года выступает не Иван Алексеевич Котляров, а казак по имени Абрам Ермаков, в котором легко угадывается главный герой Григорий Мелехов. Окончательный же вариант романа, судя по сохранившейся рукописи, был начат 6 ноября 1926 года в станице Вёшенской, где Шолохов незадолго перед тем поселился. Следующие девять месяцев Шолохов прожил в станице, постоянно работая над романом. Уже в феврале он начал переговоры об издании не законченного ещё романа с сотрудниками издательства «Новая Москва» (и поглотившим его в начале 1927 года издательства «Московский рабочий»), где годом раньше были изданы два сборника шолоховских рассказов. Из переписки с ними следует, что уже в апреле 1927 года был определён состав романа (9 частей) и его временной охват (1912—1922 годы). К августу 1927 года были закончены первые три части романа. В начале сентября, вместе с машинописью этих частей и, возможно, ещё какими-то незавершёнными материалами, Шолохов отправился в Москву. Сотрудницы редакции Е. Левицкая и А. Грудская позднее вспоминали, что приняли роман "на «ура». Но, несмотря на это и на предварительную договорённость, решение вопроса о публикации затянулось. В ожидании положительного ответа Шолохов обратился за помощью к главному редактору журнала «Октябрь» Александру Серафимовичу, который двумя годами раньше дал ему «путёвку в жизнь», написав благожелательное предисловие к сборнику «Донских рассказов». Серафимович прочитал роман и, несмотря на возражение редакции, предлагавшей ограничиться публикацией отрывков, настоял на его скорейшей и полной публикации. Вероятно, решение Серафимовича повлияло и на позицию редакции «Московского Рабочего» — в результате и там в конце октября приняли решение о выпуске отдельного книжного издания. По договору с издательством роман должен был выйти в двух книгах, первая из которых включала бы в себя 1—4 части, вторая 5—9. Прожив в Москве и подмосковном посёлке Клязьма примерно до конца года, Шолохов попытался закончить «сырую» ещё 4-ю часть, однако безуспешно; и зимой он вернулся работать в станицу Букановскую.

В январе 1928 года началась публикация романа в журнале «Октябрь»: в 1—4 номерах были напечатаны первые три части. В конце апреля Шолохов снова приехал в Москву, привезя с собой законченные 4 и 5 части. С мая по октябрь они были опубликованы в «Октябре». В мае и в издательстве «Московский рабочий» (в серии «Новинки пролетарской литературы») вышло, наконец, отдельное издание первой книги, состоящей теперь только из трёх частей. В январе 1929-го издательство выпустило вторую книгу (4 и 5 часть). Почти одновременно роман вышел в серии «Роман-газета», издающейся тем же «Московским рабочим». (У этого издания была немного иная структура: первая книга состояла из 1 и 2 частей, вторая — из 3, 4 и 5-й; главы же вместо номеров имели названия.) Всего за неполные два года — 1928 и 1929 — «Московский Рабочий» выпустил 6 отдельных изданий 1 и 2 книг, каждое тиражом в 10 000 экз. Весной 1929-го Шолохов подписал на более выгодных условиях договор с ГИЗом, который начал печатать роман в серии «Дешевая библиотека Госиздата». В течение года издательство дважды выпустило роман в двух книгах (каждая тиражом 100 000 экз.), потом ещё раз переиздало его в 1931 г.

Книга очень быстро завоевала успех. А Шолохов сразу стал знаменитым. Восторженные читатели слали ему тысячи писем. Трудовые коллективы приглашали для выступлений. Вторая половина 1928-го года — время триумфа Шолохова. Он разъезжает по стране, выступает в домах культуры, клубах, на заводах, на творческих вечерах в писательских организациях; читает опубликованные и не опубликованные главы из романа, обсуждает их, делится планами на будущее. На I пленуме РАППа в октябре 1928 года его вводят в состав редколлегии «Октября». Однако довольно скоро эта известность обернулась самой неожиданной и неприятной стороной. Многим казалось, что юный возраст, жизненный опыт и культурный уровень Шолохова недостаточны для автора столь выдающегося произведения. Распространились слухи о плагиате. К весне 1929 года они достигли такой силы, что руководству РАППа пришлось выступить в прессе со специальным заявлением в защиту Шолохова. «Ты не можешь себе представить, как далеко распространилась эта клевета против меня!» — писал Шолохов жене 23 марта 1929 года — «Об этом только и разговоров в литературных и читательских кругах. Знает не только Москва, но и вся провинция. Меня спрашивали об этом в Миллерово и по железной дороге. Позавчера у Авербаха спрашивал об этом т. Сталин. Позавчера же иностранные корреспонденты испрашивали у Роста соглашение, чтобы телеграфировать в иностранные газеты о „шолоховском плагиате“. Разрешение, конечно, дано не было.». Вместо этого 29-го марта газета «Правда» опубликовала письмо А. Серафимовича, А. Фадеева, В. Киршона, Л. Авербаха и В. Ставского, в котором они уверяли читателей в полной невиновности Шолохова и угрожали «клеветникам» судебным преследованием.

В марте же остановилась публикация романа. В первых трёх номерах «Октября» за 1929 год (январь, февраль, март) вышли первые 12 глав 6-й части, затем наступил перерыв. Распространённое мнение о том, что остановка произошла по инициативе редакции и была вызвана политическими мотивами или слухами о плагиате, скорее всего, ошибочно. В действительности, как видно из переписки Шолохова, он к этому времени ещё не успел закончить продолжение 6 части. Три месяца спустя, 31 июля, он писал Е. Левицкой: «Сейчас туго работаю над 6 частью. А „Октябрь“ меня осаждает. Что, я им продался, что ли? Корабельников готов и недопеченное слопать. Блажен, кто вкусом не привередлив. Злят они меня очень. Три или четыре т-мы получил. Отписал, что пришлю не раньше сентября.». А 3 октября сообщал А. Фадееву: "Дорогой Саша! Хочу поставить тебя в известность, что в этом году печатать в «Октябре» «Тих<ий> Дон» я не буду. Причина проста: я не смогу дать продолжение, так как 7 часть у меня не закончена, и частично перерабатывается 6.". При этом под шестой частью Шолохов подразумевал в то время не всю 3 книгу, а лишь первую её половину. Вторую половину составляла 7 часть. Вместе они были объединены позднее, при подготовке публикации 1932 года.

В то время, когда Шолохов писал из Вёшенской эти письма, советская литературная критика определялась со своим отношением к роману. Если в конце 1928 года, сразу после выхода романа, некоторые критики поспешили записать Шолохова в «пролетарские писатели», то уже в 29-м, после продолжительных дискуссий, ему в этом праве было отказано. Один из таких критиков, А. Селивановский, уже в октябре—месяце вынужден был признать, что о Шолохове можно говорить только как о «крестьянском писателе, перерастающем (а не переросшем) в пролетарского». На состоявшемся в сентябре 1929 года II пленуме РАПП роману поставили в вину отрицание классовой борьбы, идеализацию казачества, невыразительность и бледность — по сравнению с представителями белого лагеря — образов красных героев. В заключение на пленуме было принято решение о необходимости идейно «воспитывать» Шолохова. Когда в конце января — начале февраля 1930 года Шолохов привёз в редакцию продолжение 6-й части, ситуация сильно изменилась к худшему по сравнению с прошлогодней. К этому времени заболел и слёг в кремлёвскую больницу А. Серафимович, и место и. о. главного редактора «Октября» занял А. Фадеев. Последний категорически отказался публиковать книгу в том виде, в каком она была представлена. «Фадеев предлагает мне сделать такие изменения, которые для меня неприемлемы никак. Он говорит, ежели я Григория не сделаю своим, то роман не может быть напечатан.» — писал Шолохов Е. Левицкой 2 апреля 1930 года. Одновременно он обратился за помощью к Серафимовичу, но тот на этот раз ничего не смог сделать. Так и не сумев добиться положительного ответа от редакции «Октября», Шолохов был вынужден публиковать продолжение 6-й части по частям в менее известных периодических изданиях. В течение 1930 года в журналах «Красная нива», «Огонек», «30 дней», «На подъёме» и отдельной книжечке «Девятнадцатая година» были напечатаны 13 новых глав (13—15, 18—20, 24—28, 30 и 31 главы).

Весной 1931 года Шолохов прислал в редакцию «Октября» продолжение 3-й книги. К тому времени Фадеев оставил пост главного редактора, передав его Ф. Панфёрову. Тем не менее, будучи одним из вождей РАППа, он сохранил влияние на редколлегию журнала — как это видно из того, что рукопись опять оказалась у него в руках. Шолохову снова отказали в публикации. Тогда он обратился за помощью к М. Горькому. 6 июня Шолохов направил ему письмо, в котором попытался опровергнуть выдвинутые против него «ортодоксальными вождями РАППа» обвинения в выдумке и оправдании Вёшенского восстания. Прочитав книгу, Горький, хотя и отметил в ней ряд идеологических недостатков, всё же рекомендовал напечатать её без сокращений. Однако даже мнение Горького не смогло повлиять на непреклонную позицию редколлегии «Октября». Принято считать, что дело сдвинулось с мёртвой точки только после вмешательства Сталина, с которым Шолохов встретился на даче Горького в июле 1931 года. По воспоминаниям Шолохова, в заключение этой беседы вождь произнёс: «Изображение хода событий в третьей книге „Тихого Дона“ работает на нас, на революцию! <…> Третью книгу „Тихого Дона“ печатать будем!».

В результате в январе 1932 года (одновременно с выходом «Поднятой целины» в «Новом мире») возобновилась публикация романа в журнале «Октябрь» — начиная с 13-й главы 6 части. Заключительные главы её Шолохов привёз в редакцию в августе. А к октябрю была закончена публикация всей 3 книги. (Ещё месяц спустя — в ноябре 1932-го — Шолохов был принят в ряды ВКП(б).) В это издание Шолохов внёс ряд правок, которыми «красная» сторона была представлена в более выгодном свете, «белые» казаки, наоборот, дискредитировались; акцент с сословных противоречий смещался на противоречия классовые (между бедными и богатыми). Впрочем, и этих уступок оказалось недостаточно: редакция по своей инициативе изъяла значительные куски текста и целые главы. Так, например, не была напечатана 23 глава, рассказывающая о поездке Петра Мелехова за телом расстрелянного Мирона Коршунова; рассказ казака-старовера о бессудных расправах комиссара Малкина в 39-й главе. Эти два места и ряд других небольших эпизодов были восстановлены в отдельном издании 3-й книги 1933 года. Другие отвергнутые тогда главы оказались потерянными. (По некоторым свидетельствам, в первоначальном тексте имелась также глава с рассказом о работе расстрельной комиссии Малкина и глава, рассказывающая о похоронах Петра Мелехова).

В том же 1933-м году роман впервые был издан в трёх книгах (в серии «Книгу — социалистической деревне»). В этом издании жёсткой цензуре были подвергнуты также две первые книги. Особенно пострадала 5 часть, из которой исключили целый ряд эпизодов, посвящённых отношениям Бунчука и Анны Погудко (половину 16-й, всю 25-ю главу и др.); фрагмент 27-й (ныне 26-й) главы с рассказом о сопровождавшей Подтёлкова «милосердной сестре» Зинке; и множество других мест. Одновременно роман был зачищен от разного рода натуралистических деталей, матерщины и пр. В 1935—1937 годах в Гослитиздате вышло первое не серийное издание романа в трёх книгах: увеличенный формат, мелованная бумага, тканевый переплёт, суперобложка, иллюстрации С. Королькова.

Если на третью книгу Шолохов, по его собственному признанию, потратил три года, то работа над 4-й книгой заняла не менее 6 лет. О своём намерении написать её Шолохов сообщил сразу по окончании работы над 3-й книгой, в августе 1932-го: «Меня очень прельщает мысль написать ещё четвертую книгу (благо из неё у меня имеется много кусков, написанных разновременно, под „настроение“), и я, наверное, напишу-таки её зимою.». Зимой он, действительно, работал над 4 книгой ТД и одновременно над 2 книгой «Поднятой целины». Однако, осуществить задуманное так легко и быстро не удалось. Год спустя, в апреле 1934-го, он надеялся закончить 4 книгу к концу текущего года. В июне 1934-го сообщал корреспонденту «Комсомольской правды» что 4 книга «почти закончена», и что «Отложив на время „Поднятую целину“, в настоящее время я засел за окончательную шлифовку „Тихого Дона“. <…> Сдам её в середине ноября — в начале декабря.» Однако, в начале 1935-го Шолохов снова перенёс срок окончания: в феврале он сообщал корреспонденту «Правды», что книга будет готова летом этого года. А в апреле писал заведующему Гослитиздатом Н. Накорякову, что «начал заново переделывать первую половину „Тих<ого> Дона“ (я говорю о 4-й кн<иге>)» и не знает, когда сможет закончить её. 16 октября 1935 года Шолохов отказал «Новому миру» в присылке 2 книги «Поднятой целины» до тех пор, пока не «разделается» с «Тихим Доном»: «Кончу его в конце года, если добрые люди не будут мешать.» Однако в 1936-м история повторилась: 3 апреля 1936 года он обещал Накорякову, что книга будет готова в мае. Тем не менее, в сентябре он всё ещё «корпеет» над 4-й книгой романа. Как вспоминал позднее Н. Накоряков, Шолохов «перерабатывал его шесть или семь раз». Отдельные завершённые главы 7 части в это время публиковались в газетах. Лишь к осени 1937 года Шолохову удалось закончить 7 часть; и с ноября 1937-го по март 1938-го она была напечатана в «Новом мире». Сам Шолохов в письме Сталину объяснил задержку неблагоприятной политической обстановкой в районе, созданной краевыми НКВД и партийным руководством: «За пять лет я с трудом написал полкниги. В такой обстановке, какая была в Вешенской, не только невозможно было продуктивно работать, но и жить было безмерно тяжело. Туговато живется и сейчас. Вокруг меня всё ещё плетут чёрную паутину враги.» — жаловался он вождю в феврале 1938 года. Из другого его письма следует, что следующие восемь месяцев он совсем ничего не писал. Но в октябре противостояние с областным руководством неожиданно закончилось в его пользу. Узнав, что в Ростовском УНКВД заведено уголовное дело, в котором ему отведена роль лидера готовящегося казачьего восстания, Шолохов срочно выехал в Москву и добился приёма у Сталина. Было назначено разбирательство, на которое пригласили членов Политбюро, наркома Ежова и руководителей Ростовского НКВД. Шолохов с документами на руках уличил их в провокации. В итоге Сталин принял сторону Шолохова и заявил: «Великому русскому писателю Шолохову должны быть созданы хорошие условия для работы.»

Вернувшись в станицу, Шолохов приступил к последней части романа. Её первая сохранившаяся рукописная страница помечена «17 декабря 1938 г.» Уже 1 января 1939-го, отправленная по телеграфу из Вёшенской в Москву, 1-я глава 8-й части была напечатана в «Известиях». В конце января Шолохов был избран действительным членом Академии наук СССР и награждён орденом Ленина. Через год, в конце декабря 1939 года, он закончил восьмую часть. Она была опубликована во 2—3 сдвоенном номере «Нового мира» за 1940 год и переиздана в 4—5 номере «Роман-газеты». В 1939—1940 гг. в Ростиздате вышло первое полное издание романа в четырёх книгах. Весной 1941-го ГИХЛ выпустило однотомное издание всего романа. 15 марта 1941 года за роман «Тихий Дон» М. А. Шолохов был награждён Сталинской премией в области литературы и искусства.

Сюжет

Большая часть действия романа разворачивается в хуторе Татарском станицы Вёшенской примерно между 1912 и 1922 годами. В центре сюжета жизнь казачьей семьи Мелеховых, прошедшей через Первую мировую и Гражданскую войну. Многое пережили Мелеховы с хуторянами и со всем донским казачеством в эти смутные годы. От крепкой и зажиточной семьи к концу романа в живых остаются Григорий Мелехов, его сын Мишатка и сестра Дуня.

Главный герой книги Григорий Мелехов — донской казак, офицер, выслужившийся из рядовых. Исторический перелом, напрочь поменявший древний уклад донского казачества, совпал с трагическим переломом и в его личной жизни. Григорий не может понять, с кем ему остаться: с красными или с белыми. Мелехов в силу природных способностей дослуживается сначала из простых казаков до офицерского звания, а потом и до генеральской должности (командует повстанческой дивизией в Гражданской войне), но военной карьере не суждено сложиться. Также мечется Мелехов между двумя женщинами: нелюбимой поначалу женой Натальей, чувства к которой проснулись только после рождения детей Полюшки и Мишатки, и Аксиньей Астаховой, первой и самой сильной любовью Григория. И обеих женщин он не смог сохранить.

В конце книги Григорий бросает всё и возвращается домой к единственному оставшемуся в живых из всей семьи Мелеховых сыну и к родной земле.

Роман содержит описание жизни и быта крестьян начала XX века: обряды и традиции, характерные для донского казачества. Подробно описана роль казаков в военных действиях, антисоветские восстания и их подавление, становление Советской власти в станице Вёшенской.

Михаил Шолохов продемонстрировал в своей книге, как выглядела гражданская война изнутри контрреволюционного лагеря, заставив читателей взглянуть на события глазами их участников. «Не сгущая красок, я нарисовал суровую действительность, предшествующую восстанию», — писал Шолохов М. А.

Основные персонажи

• Григорий Мелехов — казак станицы Вёшенской, 1892 г. р.
• Петро Мелехов — его старший брат
• Дуняшка — их младшая сестра
• Пантелей Прокофьевич Мелехов — их отец, старший урядник
• Василиса Ильинична — жена Пантелея Мелехова, мать Петра, Григория и Дуняшки
• Дарья Мелехова — жена Петра
• Степан Астахов — сосед Мелеховых
• Аксинья Астахова — жена Степана, возлюбленная Григория Мелехова
• Наталья Коршунова (затем Мелехова) — законная жена Григория
• Митька Коршунов — её старший брат, в начале событий друг Григория
• Мирон Григорьевич Коршунов — богатый казак, их отец
• дед Гришака — отец Мирона Коршунова, участник русско-турецкой войны 1877-78 гг.
• Михаил Кошевой — бедный казак, ровесник и друг, впоследствии смертный враг Григория
• Хрисанф Токин (Христоня) — «здоровенный и дурковатый казак», служивший в Атаманском полку
• Иван Авдеевич Синилин по прозвищу «Брех» — старый казак, служивший в Атаманском полку, страстный рассказчик
• Аникей (Аникушка), Федот Бодовсков, Иван Томилин, Яков Подкова, братья Шумилины (Шамили) — казаки хутора Татарского
• Сергей Платонович Мохов — иногородний, богатый купец, хозяин магазина и паровой мельницы в х. Татарском
• Елизавета и Владимир — его дочь и сын
• Емельян Константинович Атепин по прозвищу «Цаца» — компаньон С. П. Мохова
• Иван Алексеевич Котляров — казак, машинист моховской мельницы
• Валет — иногородний, маленький, озлобленный человек, весовщик той же мельницы
• Давыдка — молодой весёлый парень, вальцовщик мельницы
• Емельян — кучер Мохова
• Евгений Листницкий — казак, дворянин, сотник Атаманского полка
• Николай Алексеевич Листницкий — его отец, казачий генерал, владелец усадьбы Ягодное
• дед Сашка — конюх Листницких, страстный лошадник и пьяница
• студенты Боярышкин и Тимофей
• Штокман Иосиф Давыдович — слесарь, приезжий, уроженец Ростова-на-Дону, член РСДРП
• Прохор Зыков — смирный казак, сослуживец Григория Мелехова
• Алексей Урюпин по прозвищу «Чубатый» — суровый казак, сослуживец Григория Мелехова
• Калмыков, Чубов, Терсинцев, Меркулов, Атарщиков — казачьи офицеры, сослуживцы Евгения Листницкого
• Илья Бунчук — новочеркасский казак, питерский рабочий, пулемётчик, большевик
• Анна Погудко — еврейка из Ростова-на-Дону, пулемётчица, возлюбленная Бунчука
• Крутогоров, Геворкянц — пулемётчики из команды Бунчука
• Ольга Горчакова — жена ротмистра Бориса Горчакова, затем Евгения Листницкого
• Капарин — штабс-капитан, помощник Фомина

Исторические персонажи

• Крючков, Козьма Фирсович — первый георгиевский кавалер в Первой мировой войне
• Лагутин, Иван Алексеевич — казак 14-го Донского казачьего полка, первый председатель казачьего отдела при ВЦИК
• Корнилов, Лавр Георгиевич — Верховный главнокомандующий Русской Армией летом 1917 г., Главнокомандующий Добровольческой армии
• Подтёлков, Фёдор Григорьевич — председатель Донского казачьего Военно-Революционного Комитета, председатель СНК Донской Советской Республики
• Кривошлыков, Михаил Васильевич — секретарь Донского казачьего Военно-Революционного Комитета
• Голубов, Николай Матвеевич — войсковой старшина, командующий войсками Военно-Революционного Комитета
• Чернецов, Василий Михайлович — командир партизанского отряда
• Каледин, Алексей Максимович — атаман Войска Донского
• Краснов, Пётр Николаевич — атаман Войска Донского
• Фомин, Яков Ефимович — урядник, лидер антикрасновского мятежа в январе 1919 года и антисоветского — в 1921-22 гг.
• Кудинов, Павел Назарьевич — командующий повстанческими войсками Верхне-Донского округа в 1919 г.
• Ермаков, Харлампий Васильевич — командир 1-й повстанческой дивизии во время Вёшенского восстания
• Сидорин, Владимир Ильич — командующий Донской армией

Всего, по подсчётам С. Семанова, в романе не менее 883 персонажей, из них не менее 251 подлинного исторического лица (считая только современников событий).

Критика

Уже с начальной публикации первого тома большинство критиков отметили высокий художественный уровень книги, способность к обобщению и тонкую наблюдательность автора. Роман получил блестящие отзывы от корифеев советской литературы Серафимовича и Горького.

Было и противоположное мнение: что это не цельный роман, а набор эпизодов ( Грин). Однако это мнение растворялось в огромном потоке положительных отзывов литературных критиков и читателей. Б. Брехт подчеркивал свое восхищение Шолоховым: "Восхищен Вашими великими романами, из которых мы так много узнаем об этой чудесной стране. Ваш Б.Брехт"

Книгу высоко оценила как советская читающая общественность, так и зарубежная, эмигрантская читательская аудитория.

Подозрения в плагиате

Некоторая часть литературоведов считает, что существуют основания полагать, что Шолохов не является подлинным автором романа.

Прежде всего, сам Шолохов был очень молод, когда начал писать роман. Удивительно, что такое глубокое и зрелое произведение он начал писать примерно в 22 года, до этого издав только сборник рассказов. Написал первые книги с большой скоростью: два первых тома (около 40 печатных листов) за 2,5 года. Шолохов якобы был малообразованным человеком — окончил всего 4 класса гимназии.

Среди тех, кто открыто обвинял Шолохова в плагиате, был Александр Солженицын, который писал:

Книга удалась такой художественной силы, которая достижима лишь после многих проб опытного мастера, — но лучший первый том, начатый в 1926 году, подан готовым в редакцию в 1927 году; через год же за первым томом был готов и великолепный второй; и даже менее года за вторым подан и третий, и только пролетарской цензурой задержан этот ошеломительный ход. Тогда — несравненный гений? Но последующей 45-летней жизнью никогда не были подтверждены и повторены ни эта высота, ни этот темп.

Известные специалисты по творчеству Шолохова Феликс Кузнецов и Александр Стручков считают факт авторства Шолохова доказанным и не вызывающим сомнений.

Одним из изданий, посвященных вопросу авторства романа «Тихий Дон» является книга «Загадки и тайны „Тихого Дона“: двенадцать лет поисков и находок» под редакцией А. Г. Макарова.

В 1984 годы вышла книга норвежского слависта Гейра Хьетсо «Кто написал „Тихий Дон“?», доказывающая на основе компьютерных исследований, что автор «Тихого Дона» — Михаил Александрович Шолохов.

В 1999 году специалистами РАН были обнаружены считавшиеся потерянными рукописи 1 и 2 книг «Тихого Дона». После трёх экспертиз — графологической, текстологической и идентификационной, — авторство романа было окончательно подтверждено за Шолоховым. В 2005 году при содействии РАН было выпущено факсимильное издание текста рукописей 1 и 2 книг романа «Тихий Дон» в серии книг «Библиотека В. С. Черномырдина» (Издательство «Московский писатель», Академия поэзии…), дающее, по мнению сторонников Шолохова, возможность каждому убедиться в подлинном авторстве романа.

Статистический анализ длины предложений в романе, проведённый статистиком Ословского университета Нильсом Хьортомв 2007 году, даёт полную поддержку авторству Шолохова.

Премии

• Сталинская премия 1941 года.
• Нобелевская премия по литературе 1965 года. Шолохов остался в истории единственным писателем эпохи социалистического реализма, который получил Нобелевскую премию с официального разрешения советских властей.

Художественные особенности

Как и во многих произведениях Шолохова, герои разговаривают на характерном казачьем диалекте русского языка:

Строгий на дому Пантелей Прокофьевич и то говаривал жене:

— Слышь, баба, Наташку не буди. Она и так днём мотает. Сбираются с Гришкой пахать. Дарью, Дарью стегай. С ленцой баба, спорченная… Румянится да брови чернит, мать её суку.

— Нехай хучь первый годок покохается, — вздыхала Ильинична, вспоминая свою горбатую в работе жизнь.

— Книга-1, III

Постановки

Оперы Ивана Дзержинского

• «Тихий Дон» — опера в 4 действиях, 6 картинах, либретто Л. Дзержинского по 1-й и 2-й книгам романа. Опера обошла большинство сцен СССР.
  • 1935, 22 октября — Ленинград, Малый оперный театр, под упр. С. Самосуда (в роли Аксиньи Астаховой — Надежда Вельтер) — первая постановка.
  • 1936, 25 марта — Москва, Большой театр, под упр. Н. Голованова.
  • 1936, 31 мая — Москва, Музыкальный театр им. Немировича-Данченко, под управлением Г. Столярова, художественный руководитель постановки В. И. Немирович-Данченко.
  • 1947, 7 ноября — Ленинград, Малый оперный театр — новая авторская редакция.
• «Григорий Мелехов» — опера по заключительным книгам романа, написанная в 1967 году.

Балет

• «Тихий Дон» — балет Леонида Клиничева.
  • 1987, 26 декабря — Ленинград, Малый оперный театр. Балетмейстер — Николай Боярчиков. Дирижёр — Вадим Афанасьев. Художник — Р. Иванов

Драматический театр

• 1976 — «Тихий Дон», постановка Ростовского областного драматического театра им. М. Горького, реж. Ян Цициновский (лауреат госпремии РСФСР им. К. С. Станиславского за постановку спектакля), в роли Григория Мелехова — Павел Морозенко, Аристарх Ливанов (лауреаты госпремии РСФСР им. К. С. Станиславского за исполнение роли)
• 1977 — «Тихий Дон», сценическая композиция Г. А. Товстоногова и Д. М. Шварц, реж. Юрий Аксёнов — БДТ, Ленинград
• 2013 — «Тихий Дон», инсценировка Григория Козлова, реж. Григорий Козлов — Санкт-Петербургский театр «Мастерская»

Экранизации

• 1930 — «Тихий Дон» — режиссёры Ольга Преображенская, Иван Правов
• 1958 — «Тихий Дон» — режиссёр Сергей Герасимов
• 2006 — «Тихий Дон» — режиссёр Сергей Бондарчук
• 2015 — «Тихий Дон» — сериал, режиссёр Сергей Урсуляк

Издания

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

В 2011 году харьковская книжная фабрика «Глобус» по заказу Международного Шолоховского комитета в серии книг "Всемирная библиотека поэзии и прозы — «Библиотека В. С. Черномырдина» напечатала первые подарочные 1000 экземпляров новейшего издания романа «Тихий Дон» М. А. Шолохова. Настоящее издание является результатом многолетней работы коллектива научных и творческих работников, которые объединили свои усилия под эгидой Международного Шолоховского комитета ради возвращения отечественной и мировой культуре исходной авторской редакции первых двух книг бессмертного творения Михаила Александровича Шолохова — романа «Тихий Дон». В настоящем издании представлен, без какого бы то ни было редакторского или корректорского вмешательства, подготовленный и удостоверенный лично М. А. Шолоховым авторский текст 1-й и 2-й книг романа «Тихий Дон». За отсутствием рукописи XXIV—XXXII глав пятой части второй книги, их текст дан по журнальной публикации — «Октябрь» (№ 8, № 9 — 1928 г.). Третья книга дана по первой книжной публикации — 1933 г., 4-я книга дана по первой книжной публикации — 1940 г. (ред. Ю. Б. Лукин). IX и X главы 7-й части 4-й книги даны по печатной публикации в газете «Известия» от 22 октября 1936 г. Окончание романа даётся с учётом авторского текста рукописей (137 стр.), которые находятся в Институте русской литературы (Пушкинский Дом) РАН (С.-Петербург). Данное издание, в котором учитывается опыт отечественной и мировой текстологии, является важным шагом в подготовке научного академического Собрания сочинений великого русского писателя М. А. Шолохова. Издание дополняют хронологическая канва жизни и деятельности М. А. Шолохова, беседа писателя А. Ф. Стручкова с ведущим исследователем творчества М. А. Шолохова, членом-корреспондентом РАН Ф. Ф. Кузнецовым. Алфавитный указатель персонажей романа «Тихий Дон», а также родословная М. А. Шолохова и некоторых казачьих родов. Издание иллюстрировано фрагментами рукописей романа М. А. Шолохова «Тихий Дон», а также рисунками С. Г. Королькова, О. Г. Верейского, Ю. П. Реброва, Э. З. Эшалиева, И. И. Пчёлко, любезно предоставленными Государственным музеем-заповедником М. А. Шолохова (станица Вёшенская) и Международным Шолоховским комитетом..

Многие профессиональные литературоведы отнеслись к этому изданию негативно: Валентин Осипов, Пётр Палиевский, Виктор Петелин, Сергей Семанов и др.

Иллюстрации

Роман иллюстрировали многие замечательные художники страны: Орест Верейский, Сергей Корольков, Анатолий Мосин, Ирина Чарская. В 1975 году, при подготовке собрания сочинений Шолохова в приложении к журналу «Огонек», писатель посоветовал издателям «дать иллюстрации Верейского». Произведения М. А. Шолохова с иллюстрациями О. Г. Верейского выходили в разных издательствах огромными тиражами и на сегодняшний день остаются самыми издаваемыми.

Интересные факты

• Казачья колыбельная из главы 3 первой книги романа вдохновила американского барда Пита Сигера на написание ставшей всемирно известной антивоенной песни «Where Have All the Flowers Gone?»
• В 1987 году появилась книга Владимира Скворцова «Григорий Мелехов», в которой прослеживается дальнейшая судьба героя вплоть до времён Великой Отечественной войны.
• В 1993 году появилась книга Владимира Шатова «Дон течёт к морю», в которой прослеживаются судьбы некоторых персонажей книги, в том числе и Григория Мелехова до Великой Отечественной войны и в первое послевоенное время.

Литература

• Приходченко П. И. Формы выражения авторского сознания в романе М. А. Шолохова «Тихий Дон»: Монография. — Н. Новгород: НГТУ им. Р. Е. Алексеева, 2012. — 145 с. — 300 экз. — ISBN 978-5-502-00048-2

Ссылки

• [www.lib.ru/PROZA/SHOLOHOW/tihijdon12.txt Электронная версия книги 1, 2]
• [www.lib.ru/PROZA/SHOLOHOW/tihijdon34.txt Электронная версия книги 3, 4]
• [veshki-bazar.ru/category/docs/sholokhov/ Михаил Шолохов: Творчество и биография]
• [feb-web.ru/feb/sholokh/critics/ksp/ksp-001b.htm?cmd=p Электронная версия книги «Тихий Дон»: судьба и правда великого романа. Автор Кузнецов Ф. Ф.]
• [www.kazakdona.ru/index.php?nma=catalog&fla=stat&cat_id=4&page=1&nums=41 Роман «Тихий Дон» как энциклопедия. Антропология Донских казаков]
• [www.donvrem.dspl.ru/Files/article/m5/4/art.aspx?art_id=1017 Венков А. В. С Харлампием Ермаковым не всё так просто: о прототипе Григория Мелехова // Донской временник: краеведческий альманах / Донская государственная публичная библиотека. Ростов-на-Дону, 1993—2014.  (Проверено 11 июня 2014) ]

Отрывок, характеризующий Тихий Дон

– Они не могут удержать всей этой линии. Это невозможно, я отвечаю, что пг'ог'ву их; дайте мне пятьсот человек, я г'азог'ву их, это вег'но! Одна система – паг'тизанская.
Денисов встал и, делая жесты, излагал свой план Болконскому. В средине его изложения крики армии, более нескладные, более распространенные и сливающиеся с музыкой и песнями, послышались на месте смотра. На деревне послышался топот и крики.
– Сам едет, – крикнул казак, стоявший у ворот, – едет! Болконский и Денисов подвинулись к воротам, у которых стояла кучка солдат (почетный караул), и увидали подвигавшегося по улице Кутузова, верхом на невысокой гнедой лошадке. Огромная свита генералов ехала за ним. Барклай ехал почти рядом; толпа офицеров бежала за ними и вокруг них и кричала «ура!».
Вперед его во двор проскакали адъютанты. Кутузов, нетерпеливо подталкивая свою лошадь, плывшую иноходью под его тяжестью, и беспрестанно кивая головой, прикладывал руку к бедой кавалергардской (с красным околышем и без козырька) фуражке, которая была на нем. Подъехав к почетному караулу молодцов гренадеров, большей частью кавалеров, отдававших ему честь, он с минуту молча, внимательно посмотрел на них начальническим упорным взглядом и обернулся к толпе генералов и офицеров, стоявших вокруг него. Лицо его вдруг приняло тонкое выражение; он вздернул плечами с жестом недоумения.
– И с такими молодцами всё отступать и отступать! – сказал он. – Ну, до свиданья, генерал, – прибавил он и тронул лошадь в ворота мимо князя Андрея и Денисова.
– Ура! ура! ура! – кричали сзади его.
С тех пор как не видал его князь Андрей, Кутузов еще потолстел, обрюзг и оплыл жиром. Но знакомые ему белый глаз, и рана, и выражение усталости в его лице и фигуре были те же. Он был одет в мундирный сюртук (плеть на тонком ремне висела через плечо) и в белой кавалергардской фуражке. Он, тяжело расплываясь и раскачиваясь, сидел на своей бодрой лошадке.
– Фю… фю… фю… – засвистал он чуть слышно, въезжая на двор. На лице его выражалась радость успокоения человека, намеревающегося отдохнуть после представительства. Он вынул левую ногу из стремени, повалившись всем телом и поморщившись от усилия, с трудом занес ее на седло, облокотился коленкой, крякнул и спустился на руки к казакам и адъютантам, поддерживавшим его.
Он оправился, оглянулся своими сощуренными глазами и, взглянув на князя Андрея, видимо, не узнав его, зашагал своей ныряющей походкой к крыльцу.
– Фю… фю… фю, – просвистал он и опять оглянулся на князя Андрея. Впечатление лица князя Андрея только после нескольких секунд (как это часто бывает у стариков) связалось с воспоминанием о его личности.
– А, здравствуй, князь, здравствуй, голубчик, пойдем… – устало проговорил он, оглядываясь, и тяжело вошел на скрипящее под его тяжестью крыльцо. Он расстегнулся и сел на лавочку, стоявшую на крыльце.
– Ну, что отец?
– Вчера получил известие о его кончине, – коротко сказал князь Андрей.
Кутузов испуганно открытыми глазами посмотрел на князя Андрея, потом снял фуражку и перекрестился: «Царство ему небесное! Да будет воля божия над всеми нами!Он тяжело, всей грудью вздохнул и помолчал. „Я его любил и уважал и сочувствую тебе всей душой“. Он обнял князя Андрея, прижал его к своей жирной груди и долго не отпускал от себя. Когда он отпустил его, князь Андрей увидал, что расплывшие губы Кутузова дрожали и на глазах были слезы. Он вздохнул и взялся обеими руками за лавку, чтобы встать.
– Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, – сказал он; но в это время Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем, несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его, смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив руки упертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну что такое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим, в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрел себе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждал чего то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно во время речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.
– Что? – в середине изложения Денисова проговорил Кутузов. – Уже готовы?
– Готов, ваша светлость, – сказал генерал. Кутузов покачал головой, как бы говоря: «Как это все успеть одному человеку», и продолжал слушать Денисова.
– Даю честное благородное слово гусского офицег'а, – говорил Денисов, – что я г'азог'ву сообщения Наполеона.
– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.
Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.


– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.


После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.
– Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
– Ах, не говорите мне про мой полк, – отвечал Пьер, целуя руку хозяйке и садясь подле нее. – Он мне так надоел!
– Вы ведь, верно, сами будете командовать им? – сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.
Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.
– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.
– Я их третьего дня видела у Архаровых. Натали опять похорошела и повеселела. Она пела один романс. Как все легко проходит у некоторых людей!
– Что проходит? – недовольно спросил Пьер. Жюли улыбнулась.
– Вы знаете, граф, что такие рыцари, как вы, бывают только в романах madame Suza.
– Какой рыцарь? Отчего? – краснея, спросил Пьер.
– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..


Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.
«Поступить в военную службу и ехать в армию или дожидаться? – в сотый раз задавал себе Пьер этот вопрос. Он взял колоду карт, лежавших у него на столе, и стал делать пасьянс.
– Ежели выйдет этот пасьянс, – говорил он сам себе, смешав колоду, держа ее в руке и глядя вверх, – ежели выйдет, то значит… что значит?.. – Он не успел решить, что значит, как за дверью кабинета послышался голос старшей княжны, спрашивающей, можно ли войти.
– Тогда будет значить, что я должен ехать в армию, – договорил себе Пьер. – Войдите, войдите, – прибавил он, обращаясь к княжие.
(Одна старшая княжна, с длинной талией и окаменелым лидом, продолжала жить в доме Пьера; две меньшие вышли замуж.)
– Простите, mon cousin, что я пришла к вам, – сказала она укоризненно взволнованным голосом. – Ведь надо наконец на что нибудь решиться! Что ж это будет такое? Все выехали из Москвы, и народ бунтует. Что ж мы остаемся?
– Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, – сказал Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.
– Да, это благополучно… хорошо благополучие! Мне нынче Варвара Ивановна порассказала, как войска наши отличаются. Уж точно можно чести приписать. Да и народ совсем взбунтовался, слушать перестают; девка моя и та грубить стала. Этак скоро и нас бить станут. По улицам ходить нельзя. А главное, нынче завтра французы будут, что ж нам ждать! Я об одном прошу, mon cousin, – сказала княжна, – прикажите свезти меня в Петербург: какая я ни есть, а я под бонапартовской властью жить не могу.
– Да полноте, ma cousine, откуда вы почерпаете ваши сведения? Напротив…
– Я вашему Наполеону не покорюсь. Другие как хотят… Ежели вы не хотите этого сделать…
– Да я сделаю, я сейчас прикажу.
Княжне, видимо, досадно было, что не на кого было сердиться. Она, что то шепча, присела на стул.
– Но вам это неправильно доносят, – сказал Пьер. – В городе все тихо, и опасности никакой нет. Вот я сейчас читал… – Пьер показал княжне афишки. – Граф пишет, что он жизнью отвечает, что неприятель не будет в Москве.
– Ах, этот ваш граф, – с злобой заговорила княжна, – это лицемер, злодей, который сам настроил народ бунтовать. Разве не он писал в этих дурацких афишах, что какой бы там ни был, тащи его за хохол на съезжую (и как глупо)! Кто возьмет, говорит, тому и честь и слава. Вот и долюбезничался. Варвара Ивановна говорила, что чуть не убил народ ее за то, что она по французски заговорила…
– Да ведь это так… Вы всё к сердцу очень принимаете, – сказал Пьер и стал раскладывать пасьянс.
Несмотря на то, что пасьянс сошелся, Пьер не поехал в армию, а остался в опустевшей Москве, все в той же тревоге, нерешимости, в страхе и вместе в радости ожидая чего то ужасного.
На другой день княжна к вечеру уехала, и к Пьеру приехал его главноуправляющий с известием, что требуемых им денег для обмундирования полка нельзя достать, ежели не продать одно имение. Главноуправляющий вообще представлял Пьеру, что все эти затеи полка должны были разорить его. Пьер с трудом скрывал улыбку, слушая слова управляющего.
– Ну, продайте, – говорил он. – Что ж делать, я не могу отказаться теперь!
Чем хуже было положение всяких дел, и в особенности его дел, тем Пьеру было приятнее, тем очевиднее было, что катастрофа, которой он ждал, приближается. Уже никого почти из знакомых Пьера не было в городе. Жюли уехала, княжна Марья уехала. Из близких знакомых одни Ростовы оставались; но к ним Пьер не ездил.
В этот день Пьер, для того чтобы развлечься, поехал в село Воронцово смотреть большой воздушный шар, который строился Леппихом для погибели врага, и пробный шар, который должен был быть пущен завтра. Шар этот был еще не готов; но, как узнал Пьер, он строился по желанию государя. Государь писал графу Растопчину об этом шаре следующее:
«Aussitot que Leppich sera pret, composez lui un equipage pour sa nacelle d'hommes surs et intelligents et depechez un courrier au general Koutousoff pour l'en prevenir. Je l'ai instruit de la chose.
Recommandez, je vous prie, a Leppich d'etre bien attentif sur l'endroit ou il descendra la premiere fois, pour ne pas se tromper et ne pas tomber dans les mains de l'ennemi. Il est indispensable qu'il combine ses mouvements avec le general en chef».
[Только что Леппих будет готов, составьте экипаж для его лодки из верных и умных людей и пошлите курьера к генералу Кутузову, чтобы предупредить его.
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его:
– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.


24 го было сражение при Шевардинском редуте, 25 го не было пущено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны, 26 го произошло Бородинское сражение.
Для чего и как были даны и приняты сражения при Шевардине и при Бородине? Для чего было дано Бородинское сражение? Ни для французов, ни для русских оно не имело ни малейшего смысла. Результатом ближайшим было и должно было быть – для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире). Результат этот был тогда же совершении очевиден, а между тем Наполеон дал, а Кутузов принял это сражение.
Ежели бы полководцы руководились разумными причинами, казалось, как ясно должно было быть для Наполеона, что, зайдя за две тысячи верст и принимая сражение с вероятной случайностью потери четверти армии, он шел на верную погибель; и столь же ясно бы должно было казаться Кутузову, что, принимая сражение и тоже рискуя потерять четверть армии, он наверное теряет Москву. Для Кутузова это было математически ясно, как ясно то, что ежели в шашках у меня меньше одной шашкой и я буду меняться, я наверное проиграю и потому не должен меняться.
Когда у противника шестнадцать шашек, а у меня четырнадцать, то я только на одну восьмую слабее его; а когда я поменяюсь тринадцатью шашками, то он будет втрое сильнее меня.
До Бородинского сражения наши силы приблизительно относились к французским как пять к шести, а после сражения как один к двум, то есть до сражения сто тысяч; ста двадцати, а после сражения пятьдесят к ста. А вместе с тем умный и опытный Кутузов принял сражение. Наполеон же, гениальный полководец, как его называют, дал сражение, теряя четверть армии и еще более растягивая свою линию. Ежели скажут, что, заняв Москву, он думал, как занятием Вены, кончить кампанию, то против этого есть много доказательств. Сами историки Наполеона рассказывают, что еще от Смоленска он хотел остановиться, знал опасность своего растянутого положения знал, что занятие Москвы не будет концом кампании, потому что от Смоленска он видел, в каком положении оставлялись ему русские города, и не получал ни одного ответа на свои неоднократные заявления о желании вести переговоры.
Давая и принимая Бородинское сражение, Кутузов и Наполеон поступили непроизвольно и бессмысленно. А историки под совершившиеся факты уже потом подвели хитросплетенные доказательства предвидения и гениальности полководцев, которые из всех непроизвольных орудий мировых событий были самыми рабскими и непроизвольными деятелями.
Древние оставили нам образцы героических поэм, в которых герои составляют весь интерес истории, и мы все еще не можем привыкнуть к тому, что для нашего человеческого времени история такого рода не имеет смысла.
На другой вопрос: как даны были Бородинское и предшествующее ему Шевардинское сражения – существует точно так же весьма определенное и всем известное, совершенно ложное представление. Все историки описывают дело следующим образом:
Русская армия будто бы в отступлении своем от Смоленска отыскивала себе наилучшую позицию для генерального сражения, и таковая позиция была найдена будто бы у Бородина.
Русские будто бы укрепили вперед эту позицию, влево от дороги (из Москвы в Смоленск), под прямым почти углом к ней, от Бородина к Утице, на том самом месте, где произошло сражение.
Впереди этой позиции будто бы был выставлен для наблюдения за неприятелем укрепленный передовой пост на Шевардинском кургане. 24 го будто бы Наполеон атаковал передовой пост и взял его; 26 го же атаковал всю русскую армию, стоявшую на позиции на Бородинском поле.
Так говорится в историях, и все это совершенно несправедливо, в чем легко убедится всякий, кто захочет вникнуть в сущность дела.
Русские не отыскивали лучшей позиции; а, напротив, в отступлении своем прошли много позиций, которые были лучше Бородинской. Они не остановились ни на одной из этих позиций: и потому, что Кутузов не хотел принять позицию, избранную не им, и потому, что требованье народного сражения еще недостаточно сильно высказалось, и потому, что не подошел еще Милорадович с ополчением, и еще по другим причинам, которые неисчислимы. Факт тот – что прежние позиции были сильнее и что Бородинская позиция (та, на которой дано сражение) не только не сильна, но вовсе не есть почему нибудь позиция более, чем всякое другое место в Российской империи, на которое, гадая, указать бы булавкой на карте.
Русские не только не укрепляли позицию Бородинского поля влево под прямым углом от дороги (то есть места, на котором произошло сражение), но и никогда до 25 го августа 1812 года не думали о том, чтобы сражение могло произойти на этом месте. Этому служит доказательством, во первых, то, что не только 25 го не было на этом месте укреплений, но что, начатые 25 го числа, они не были кончены и 26 го; во вторых, доказательством служит положение Шевардинского редута: Шевардинский редут, впереди той позиции, на которой принято сражение, не имеет никакого смысла. Для чего был сильнее всех других пунктов укреплен этот редут? И для чего, защищая его 24 го числа до поздней ночи, были истощены все усилия и потеряно шесть тысяч человек? Для наблюдения за неприятелем достаточно было казачьего разъезда. В третьих, доказательством того, что позиция, на которой произошло сражение, не была предвидена и что Шевардинский редут не был передовым пунктом этой позиции, служит то, что Барклай де Толли и Багратион до 25 го числа находились в убеждении, что Шевардинский редут есть левый фланг позиции и что сам Кутузов в донесении своем, писанном сгоряча после сражения, называет Шевардинский редут левым флангом позиции. Уже гораздо после, когда писались на просторе донесения о Бородинском сражении, было (вероятно, для оправдания ошибок главнокомандующего, имеющего быть непогрешимым) выдумано то несправедливое и странное показание, будто Шевардинский редут служил передовым постом (тогда как это был только укрепленный пункт левого фланга) и будто Бородинское сражение было принято нами на укрепленной и наперед избранной позиции, тогда как оно произошло на совершенно неожиданном и почти не укрепленном месте.
Дело же, очевидно, было так: позиция была избрана по реке Колоче, пересекающей большую дорогу не под прямым, а под острым углом, так что левый фланг был в Шевардине, правый около селения Нового и центр в Бородине, при слиянии рек Колочи и Во йны. Позиция эта, под прикрытием реки Колочи, для армии, имеющей целью остановить неприятеля, движущегося по Смоленской дороге к Москве, очевидна для всякого, кто посмотрит на Бородинское поле, забыв о том, как произошло сражение.