Тихов, Гавриил Адрианович

Гавриил Адрианович Тихов
Дата рождения:	19 апреля (1 мая) 1875(1875-05-01)
Место рождения:	Смолевичи, Минская губерния, Российская империя
Дата смерти:	25 января 1960(1960-01-25) (84 года)
Место смерти:	Алма-Ата, Казахская ССР, СССР
Страна:	Российская империя Российская империя → СССР СССР
Научная сфера:	астрономия
Место работы:	Пулковская обсерватория Астрофизический институт имени В.Г. Фесенкова Обсерватория Каменское плато
Альма-матер:	Московский университет Парижский университет
Научный руководитель:	В. К. Цераский, Пьер Жансен А. А. Белопольский
Известен как:	исследователь Марса
Награды и премии:

Гаврии́л Адриа́нович Ти́хов (19 апреля [1 мая] 1875, Смолевичи, Минская губерния — 25 января 1960, Алма-Ата) — русский (советский) астроном, член-корреспондент Академии наук СССР (1927) и академик АН Казахской ССР (1946).

Биография

Г. А. Тихов родился в Смолевичах, близ Минска, в семье железнодорожного служащего, семья часто переезжала с места на место. Учиться он начал в гимназии Павлодара, а завершал среднее образование в Симферопольской гимназии Уже в гимназии он был вынужден заниматься репетиторством. Во время подготовки к поступлению в гимназию Николая Токмакова, он познакомился с преподавателем физики Смольного института Черновым, у которого, как вспоминал Тихов, «на даче была астрономическая труба, установленная на врытом в землю столбе. В трубу он показал ещё не знакомые мне звёздные скопления Млечного Пути и некоторые двойные звёзды. Впечатление было незабываемое. Сколько лет прошло, а как сейчас вижу выход из-за гор скопления Плеяды! Большой радостью для меня была и раздвижная морская подзорная труба, подаренная родителями одного из моих учеников». Осенью 1893 года Г. А. Тихов был принят на отделение математических наук физико-математического факультета Московского университета. В Москве посещал астрономическую вышку над оптическим магазином Швабе на Кузнецком мосту, где давал объяснения ассистент Московской университетской обсерватории К. Д. Покровский. Позднее, на втором курсе, профессор астрономии В. К. Цераский уже стал приглашать своих студентов в университетскую обсерваторию. А до этого на каникулах после первого курса Тихов построил небольшую обсерваторию в Смолевичах, где установил астрономическую трубу с объективом диаметром в 54 миллиметра фирмы «Реинфельдер и Хертель». В следующее лето 1895 года, он заинтересовался ботаникой и прочитал несколько книг, в том числе «Жизнь растений» К. А. Тимирязева. Уже на третьем курсе определилось его влечение к астрофизике — в частности, к изучению спектрально-двойных звезд; в это время появилась первая публикация Тихова — на французском языке в итальянском журнале.

В 1897 году он окончил Московский университет и получил приглашение поехать в Смоленскую губернию, чтобы подготовить девушку, мечтавшую стать врачом, к сдаче экзаменов за восемь классов мужской гимназии (В те времена женщин в русские университеты не принимали, а потому девушка решила поступить в один из швейцарских университетов. Однако для этого требовался диплом об окончании русской мужской гимназии). Постоянные занятия, прогулки, беседы на разные темы привели к тому, что Людмила Евграфовна Попова и Г. А. Тихов хорошо узнали и полюбили друг друга. В апреле 1898 года в Москве состоялось их бракосочетание. Затем молодые супруги уехали за границу — сначала в Париж, где Г. А. Тихов был принят студентом в Парижский университет, а его жена поступила на медицинский факультет Бернского университета. В годы учения (1898—1900) Тихов одновременно работал практикантом в Медонской обсерватории под руководством П. Ж. С. Жансена. Вернувшись в Москву, он получил степень магистра, и преподавал математику: с 1902 года — в 6-й московской гимназии, а с 1903 года — в Екатеринославском высшем горном училище. В 1906 году он был зачислен адъюнкт-астрономом Пулковской обсерватории сверх штата. По образованию астрономической секции Русского общества любителей мироведения (РОЛМ) в 1912 году Тихов стал её председателем. В 1917 году был мобилизован в армию; служил под Киевом в Центральной аэронавигационной станции Военной школы летчиков-наблюдателей.

Наблюдения Тиховым Марса в период великого противостояния в 1909 году, стало истоком новой науки — астроботаники, (которая считается предшественницей экзобиологии).

В 1919—1931 годах Г. А. Тихов преподавал астрофизику в Петроградском (Ленинградском) университете. Одновременно, он в 1919 году организовал и до 1941 года возглавлял астрофизическую лабораторию в институте им. П. Ф. Лесгафта в Ленинграде. В 1930 году создал аэрофотометрическую лабораторию — Ленинградское отделение в Государственном институте геодезии и картографии.

Арестован в сентябре 1930 года в связи с «Делом Академии наук», несколько месяцев провёл в тюрьме.

В июле 1941 года из Пулкова должны были направить экспедицию в Алма-Ату для наблюдения полного солнечного затмения. Из-за начавшейся Великой Отечественной войны было решено совместить экспедицию с эвакуацией обсерватории. Приехав в Алма-Ату 21 августа 1941 года, Г. А. Тихов продолжил жить и работать в этом городе до конца жизни. Совместно с К. И. Сатпаевым, В. Г. Фесенковым и рядом других учёных стал основателем Академии наук Казахстана, НИИ астрономии и физики, а также обсерватории Каменское плато.

Научная деятельность

Основные научные работы посвящены фотометрии и колориметрии звёзд и планет, атмосферной оптике. Предложил два метода обнаружения дисперсии света в межзвёздной среде — по разности фаз кривых лучевых скоростей спектрально-двойных звёзд, измеренных по спектральным линиям поглощения спектра (1898), и по разности фаз кривых блеска переменных звёзд, полученных по наблюдениям в разных участках спектра (1908). Обнаружил запаздывание фаз у затменных звёзд в коротковолновой области спектра (эффект Тихова — Нордмана, независимо открытый французским астрономом Ш. Нордманом (фр. Charles Nordman) при визуальных наблюдениях). Одним из первых начал широко применять метод светофильтров в астрономии. В 1909 году на 30-дюймовом рефракторе Пулковской обсерватории получил первые фотографии Марса в различных участках спектра и обнаружил различие размеров и яркости его полярных шапок в разных областях спектра, установил существование голубой дымки в атмосфере этой планеты. Выполнил колориметрические исследования Сатурна (1909, 1911), Урана и Нептуна (1922). В 1914 году из наблюдений пепельного света Луны впервые установил, что Земля при наблюдении из космоса должна иметь голубоватый оттенок. В 1915 году предложил новый метод быстрого приближённого определения цветовых характеристик звёзд, в котором используется объектив с сильной хроматической аберрацией в фотографической области («метод продольного спектрографа»), в 1937 и 1951 годах опубликовал каталоги цветов около 18 000 звёзд в избранных площадках Каптейна.

Был убеждённым противником геоцентризма в научных изысканиях, считая, что жизнь — гораздо более распространённое явление во Вселенной, чем это иногда утверждается. Выдвинул гипотезу, что растения могут приспосабливаться к суровым климатическим условиям, меняя свои оптические свойства и увеличивая (или уменьшая) поглощение солнечной радиации. На основании наблюдений Марса и Венеры в различных областях спектра участках искал доказательства существования растительности на этих планетах. Для этой цели выполнил большие серии опытов по определению отражательной способности земных растений, произрастающих в разных климатических условиях, почв и других естественных образований. Учёный был уверен в существовании растительности синего цвета на Марсе и предполагал наличие растительности жёлто-оранжевого цвета на Венере. Считал, что эти исследования в пограничной между астрономией и ботаникой области относятся к новой науке, которую назвал «астроботаникой».

Изучал оптические свойства земной атмосферы. В 1912 году предложил конструкцию прибора для регистрации и воспроизведения мерцания звёзд. Будучи призванным в армию в 1917 году, занимался проблемами аэрофотосъёмки — разработкой техники фотографического процесса, поиском методов снижения влияния воздушной дымки, оптическими исследованиями природного ландшафта. В 1936 году открыл аномальную дисперсию света в атмосфере, разработал оригинальный прибор («сапфирный цианометр») для изучения цвета дневного неба.

Принимал участие в 20 научных экспедициях, в том числе в 5 экспедициях для наблюдения полных солнечных затмений (1914, 1927, 1936, 1941, 1945). При наблюдении затмения 1936 года впервые отметил, что солнечная корона состоит из двух частей: бесструктурной «матовой» короны и пронизывающих её струй «лучистой» короны. Оценил цветовую температуру короны.

Г. А. Тихов был одним из пионеров теории гравитационных линз. В 1937 году (на год позднее Эйнштейна, но независимо от него) получил формулу для коэффициента усиления гравитационной линзы для источников света с конечными угловыми размерами.

Сочинения

Автор более 230 публикаций, в их числе книги:

• «Улучшение фотографической и визуальной воздушной разведки» (1910-е)
• «Астрофотометрия» (1922)
• «Новейшие исследования по вопросу о растительности на планете Марс» (1948)
• «Астроботаника» (1949)
• «Астробиология» (1953)
• [pawet.net/library/history/bel_history/_memoirs/017/Тихов_Г._А._Шестьдесят_лет_у_телескопа.html «Шестьдесят лет у телескопа»] (1959)
• [pawet.net/library/history/c_history/cetich/20/Moon’s_ashen_glow.html Пепельный свет Луны] // Природа — № 7 — 2010. C.78—80

«Основные труды» Тихова в 5-ти томах были изданы в 1954—1960.

Награды и премии

• орден Ленина
• орден Трудового Красного Знамени (10.06.1945)
• Премия Парижской АН
• Две премии Русского астрономического общества

Память

Именем Г. А. Тихова названы:

• кратер на Луне
• кратер на Марсе
• малая планета 2251, открытая Н. С. Черных 19 сентября 1977 года в Крымской астрофизической обсерватории
• в 1963 году улица в микрорайоне Кулагер г. Алматы

См. также

• Русское Общество Любителей Мироведения

Литература

• Колчинский И.Г., Корсунь А.А., Родригес М.Г. Астрономы: Биографический справочник. — 2-е изд., перераб. и доп.. — Киев: Наукова думка, 1986. — 512 с.
• [persona.myfind.ru/people/28089.html Г. А. Тихов. Биографическая справка]
• Суслов А. К. Гавриил Адрианович Тихов (1875—1960). Л.: Наука, 1980.-120с.
• Тихов Г. А. [pawet.net/library/history/bel_history/_memoirs/017/Тихов_Г._А._Шестьдесят_лет_у_телескопа.html Шестьдесят лет у телескопа]. — М.: Государственное издательство детской литературы, 1959. — 165 с.
• Еремеева А. И. Гавриил Адрианович Тихов (К 100-летию со дня рождения) // Земля и Вселенная : журнал. — 1975. — № 6. — С. 42-45.

Ссылки

• Тихов Гавриил Адрианович // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>
• [www.ras.ru/win/db/show_per.asp?P=.id-52358.ln-ru Профиль Гавриила Адриановича Тихова] на официальном сайте РАН
• [isaran.ru/?q=ru/person&guid=651D7BC4-4E2A-9BFC-0A5C-4DD2754DC237 Тихов Гавриил Адрианович] на сайте Архивов РАН

Отрывок, характеризующий Тихов, Гавриил Адрианович

– За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников, – сказал он.
Пьер, опустив глаза, пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что то страшное и безобразное, мутившее его во всё время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол: – Не смейте брать! – крикнул он.
Услыхав этот крик и увидав, к кому он относился, Несвицкий и сосед с правой стороны испуганно и поспешно обратились к Безухову.
– Полноте, полно, что вы? – шептали испуганные голоса. Долохов посмотрел на Пьера светлыми, веселыми, жестокими глазами, с той же улыбкой, как будто он говорил: «А вот это я люблю». – Не дам, – проговорил он отчетливо.
Бледный, с трясущейся губой, Пьер рванул лист. – Вы… вы… негодяй!.. я вас вызываю, – проговорил он, и двинув стул, встал из за стола. В ту самую секунду, как Пьер сделал это и произнес эти слова, он почувствовал, что вопрос о виновности его жены, мучивший его эти последние сутки, был окончательно и несомненно решен утвердительно. Он ненавидел ее и навсегда был разорван с нею. Несмотря на просьбы Денисова, чтобы Ростов не вмешивался в это дело, Ростов согласился быть секундантом Долохова, и после стола переговорил с Несвицким, секундантом Безухова, об условиях дуэли. Пьер уехал домой, а Ростов с Долоховым и Денисовым до позднего вечера просидели в клубе, слушая цыган и песенников.
– Так до завтра, в Сокольниках, – сказал Долохов, прощаясь с Ростовым на крыльце клуба.
– И ты спокоен? – спросил Ростов…
Долохов остановился. – Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты – дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне говаривал наш костромской медвежатник: медведя то, говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну так то и я. A demain, mon cher! [До завтра, мой милый!]
На другой день, в 8 часов утра, Пьер с Несвицким приехали в Сокольницкий лес и нашли там уже Долохова, Денисова и Ростова. Пьер имел вид человека, занятого какими то соображениями, вовсе не касающимися до предстоящего дела. Осунувшееся лицо его было желто. Он видимо не спал ту ночь. Он рассеянно оглядывался вокруг себя и морщился, как будто от яркого солнца. Два соображения исключительно занимали его: виновность его жены, в которой после бессонной ночи уже не оставалось ни малейшего сомнения, и невинность Долохова, не имевшего никакой причины беречь честь чужого для него человека. «Может быть, я бы то же самое сделал бы на его месте, думал Пьер. Даже наверное я бы сделал то же самое; к чему же эта дуэль, это убийство? Или я убью его, или он попадет мне в голову, в локоть, в коленку. Уйти отсюда, бежать, зарыться куда нибудь», приходило ему в голову. Но именно в те минуты, когда ему приходили такие мысли. он с особенно спокойным и рассеянным видом, внушавшим уважение смотревшим на него, спрашивал: «Скоро ли, и готово ли?»
Когда всё было готово, сабли воткнуты в снег, означая барьер, до которого следовало сходиться, и пистолеты заряжены, Несвицкий подошел к Пьеру.
– Я бы не исполнил своей обязанности, граф, – сказал он робким голосом, – и не оправдал бы того доверия и чести, которые вы мне сделали, выбрав меня своим секундантом, ежели бы я в эту важную минуту, очень важную минуту, не сказал вам всю правду. Я полагаю, что дело это не имеет достаточно причин, и что не стоит того, чтобы за него проливать кровь… Вы были неправы, не совсем правы, вы погорячились…
– Ах да, ужасно глупо… – сказал Пьер.
– Так позвольте мне передать ваше сожаление, и я уверен, что наши противники согласятся принять ваше извинение, – сказал Несвицкий (так же как и другие участники дела и как и все в подобных делах, не веря еще, чтобы дело дошло до действительной дуэли). – Вы знаете, граф, гораздо благороднее сознать свою ошибку, чем довести дело до непоправимого. Обиды ни с одной стороны не было. Позвольте мне переговорить…
– Нет, об чем же говорить! – сказал Пьер, – всё равно… Так готово? – прибавил он. – Вы мне скажите только, как куда ходить, и стрелять куда? – сказал он, неестественно кротко улыбаясь. – Он взял в руки пистолет, стал расспрашивать о способе спуска, так как он до сих пор не держал в руках пистолета, в чем он не хотел сознаваться. – Ах да, вот так, я знаю, я забыл только, – говорил он.
– Никаких извинений, ничего решительно, – говорил Долохов Денисову, который с своей стороны тоже сделал попытку примирения, и тоже подошел к назначенному месту.
Место для поединка было выбрано шагах в 80 ти от дороги, на которой остались сани, на небольшой полянке соснового леса, покрытой истаявшим от стоявших последние дни оттепелей снегом. Противники стояли шагах в 40 ка друг от друга, у краев поляны. Секунданты, размеряя шаги, проложили, отпечатавшиеся по мокрому, глубокому снегу, следы от того места, где они стояли, до сабель Несвицкого и Денисова, означавших барьер и воткнутых в 10 ти шагах друг от друга. Оттепель и туман продолжались; за 40 шагов ничего не было видно. Минуты три всё было уже готово, и всё таки медлили начинать, все молчали.


– Ну, начинать! – сказал Долохов.
– Что же, – сказал Пьер, всё так же улыбаясь. – Становилось страшно. Очевидно было, что дело, начавшееся так легко, уже ничем не могло быть предотвращено, что оно шло само собою, уже независимо от воли людей, и должно было совершиться. Денисов первый вышел вперед до барьера и провозгласил:
– Так как п'отивники отказались от п'ими'ения, то не угодно ли начинать: взять пистолеты и по слову т'и начинать сходиться.
– Г…'аз! Два! Т'и!… – сердито прокричал Денисов и отошел в сторону. Оба пошли по протоптанным дорожкам всё ближе и ближе, в тумане узнавая друг друга. Противники имели право, сходясь до барьера, стрелять, когда кто захочет. Долохов шел медленно, не поднимая пистолета, вглядываясь своими светлыми, блестящими, голубыми глазами в лицо своего противника. Рот его, как и всегда, имел на себе подобие улыбки.
– Так когда хочу – могу стрелять! – сказал Пьер, при слове три быстрыми шагами пошел вперед, сбиваясь с протоптанной дорожки и шагая по цельному снегу. Пьер держал пистолет, вытянув вперед правую руку, видимо боясь как бы из этого пистолета не убить самого себя. Левую руку он старательно отставлял назад, потому что ему хотелось поддержать ею правую руку, а он знал, что этого нельзя было. Пройдя шагов шесть и сбившись с дорожки в снег, Пьер оглянулся под ноги, опять быстро взглянул на Долохова, и потянув пальцем, как его учили, выстрелил. Никак не ожидая такого сильного звука, Пьер вздрогнул от своего выстрела, потом улыбнулся сам своему впечатлению и остановился. Дым, особенно густой от тумана, помешал ему видеть в первое мгновение; но другого выстрела, которого он ждал, не последовало. Только слышны были торопливые шаги Долохова, и из за дыма показалась его фигура. Одной рукой он держался за левый бок, другой сжимал опущенный пистолет. Лицо его было бледно. Ростов подбежал и что то сказал ему.
– Не…е…т, – проговорил сквозь зубы Долохов, – нет, не кончено, – и сделав еще несколько падающих, ковыляющих шагов до самой сабли, упал на снег подле нее. Левая рука его была в крови, он обтер ее о сюртук и оперся ею. Лицо его было бледно, нахмуренно и дрожало.
– Пожалу… – начал Долохов, но не мог сразу выговорить… – пожалуйте, договорил он с усилием. Пьер, едва удерживая рыдания, побежал к Долохову, и хотел уже перейти пространство, отделяющее барьеры, как Долохов крикнул: – к барьеру! – и Пьер, поняв в чем дело, остановился у своей сабли. Только 10 шагов разделяло их. Долохов опустился головой к снегу, жадно укусил снег, опять поднял голову, поправился, подобрал ноги и сел, отыскивая прочный центр тяжести. Он глотал холодный снег и сосал его; губы его дрожали, но всё улыбаясь; глаза блестели усилием и злобой последних собранных сил. Он поднял пистолет и стал целиться.
– Боком, закройтесь пистолетом, – проговорил Несвицкий.
– 3ак'ойтесь! – не выдержав, крикнул даже Денисов своему противнику.
Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него. Денисов, Ростов и Несвицкий зажмурились. В одно и то же время они услыхали выстрел и злой крик Долохова.
– Мимо! – крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова:
– Глупо… глупо! Смерть… ложь… – твердил он морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.
Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.
Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.
– Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.


Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»
Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе свое горе.
«Она во всем, во всем она одна виновата, – говорил он сам себе; – но что ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей сказал этот: „Je vous aime“, [Я вас люблю?] который был ложь и еще хуже чем ложь, говорил он сам себе. Я виноват и должен нести… Что? Позор имени, несчастие жизни? Э, всё вздор, – подумал он, – и позор имени, и честь, всё условно, всё независимо от меня.
«Людовика XVI казнили за то, что они говорили, что он был бесчестен и преступник (пришло Пьеру в голову), и они были правы с своей точки зрения, так же как правы и те, которые за него умирали мученической смертью и причисляли его к лику святых. Потом Робеспьера казнили за то, что он был деспот. Кто прав, кто виноват? Никто. А жив и живи: завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад. И стоит ли того мучиться, когда жить остается одну секунду в сравнении с вечностью? – Но в ту минуту, как он считал себя успокоенным такого рода рассуждениями, ему вдруг представлялась она и в те минуты, когда он сильнее всего выказывал ей свою неискреннюю любовь, и он чувствовал прилив крови к сердцу, и должен был опять вставать, двигаться, и ломать, и рвать попадающиеся ему под руки вещи. «Зачем я сказал ей: „Je vous aime?“ все повторял он сам себе. И повторив 10 й раз этот вопрос, ему пришло в голову Мольерово: mais que diable allait il faire dans cette galere? [но за каким чортом понесло его на эту галеру?] и он засмеялся сам над собою.