Тиё-ни

Фукуда Тиё-ни (яп. 千代尼; 1703—1775), Тиё из Кага (Кага-но Тиё) — японская поэтесса, наиболее известная из женщин-хайдзинов.

Биография

Фукуда Тиё-ни родилась 8 сентября 1703 года в Мату, провинции Кага (ныне префектура Исикава).В отрочестве прислуживала местному учителю хайку, и примерно в 7 лет начала писать первые стихи. В 12 лет она серьёзно занялась изучением искусства хокку. Примерно в 16-17 лет она уже обрела большую известность во всей Японии. В 18 лет она поступила в Университет Канадзава (Фукуока), где в 1720 году вышла замуж за бедняка. Рано овдовев и потеряв сына, в 1753 г. Тиё стала монахиней (Тиё-ни значит монахиня Тиё) и провела остаток жизни в монастырях, обучаясь у мастера Сико, ученика Мацуо Басё. Умерла 2 октября 1775 года.

Тиё была прямой продолжательницей Басё, ученицей его учеников. Её хайку отличаются простотой и эмоциональной свежестью. Хайку "Вьюнок" была неотъёмной частью гравюры с её изображением (автор Утагава Куниёси):

За ночь вьюнок обвился

Вкруг бадьи моего колодца…

У соседа воды возьму!

Некоторые хайку Тиё передают своеобразие женского взгляда на мир:

Я и забыла,

Что накрашены губы мои…

Чистый источник!

Одно из знаменитейших хайку этой поэтессы было написано на смерть маленького сына:

О, мой ловец стрекоз!

Куда в неведомую даль

Ты нынче забежал?

(Переводы Веры Марковой)

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Тиё-ни

– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.