Ткачук, Александр Тимофеевич

Александр Тимофеевич Ткачук
Дата рождения	11 (23) июня 1896(1896-06-23)
Место рождения	Одесса, Российская империя
Дата смерти	7 сентября 1971(1971-09-07) (75 лет)
Место смерти	Киев, УССР СССР
Принадлежность	Российская империя Российская империя РСФСР РСФСР СССР СССР
Род войск	Сухопутные войска
Годы службы	1914—1917 1917—1946
Звание	подпрапорщик (Российская империя) полковник (СССР)
Командовал	32-я гвардейская стрелковая дивизия
Сражения/войны	Первая мировая война; Гражданская война в России; Советско-польская война; Великая Отечественная война
Награды и премии	СССР Российской империи

Алекса́ндр Тимофе́евич Ткачу́к (11 (23) июня 1896 года, Одесса, Российская империя — 7 сентября 1971 года, Киев, СССР) — советский военачальник, полковник (1942), полный Георгиевский кавалер (1916), представлялся к присвоению звания Герой Советского Союза (1943).

Биография

Родился 11 (23) июня 1896 года в городе Одесса, украинец.

До службы в армии работал в Одессе на механической фабрике штамповщиком и на заводе «Акционерного общества И. И. Гена», производящем плуги, жнейки, соломорезки, кукурузные молотилки и др.

Первая мировая война

С началом войны 18 июля 1914 года поступил добровольцем на военную службу и был зачислен рядовым в 256-й Елисаветградский пехотный полк 64-й пехотной дивизии. В августе с полком выступил на фронт под Сувалки, где воевал пулеметчиком и наблюдателем-дальномерщиком. После первого же боя на реке Неман у города Друскеники за боевые отличия награждён Георгиевским крестом 4-й степени и произведен в ефрейторы.

После отхода от Мазурских озер в 1915 году в Молодечно прошел трехмесячный курс дивизионной учебной команды и был произведен в младшие унтер-офицеры. В 1916 году из пинских болот дивизия была переброшена в Карпаты в 9-ю армию. Здесь Ткачук дослужился до старшего унтер-офицера, фельдфебеля роты и командира взвода разведчиков. За боевые отличия он был награждён Георгиевскими крестами 2-й и 3-й степени, а также четырьмя Георгиевскими медалями. После Брусиловского прорыва Юго-Западного фронта в 1916 году и стабилизации фронта Ткачук был направлен в школу прапорщиков при 9-й армии в город Черновцы. В этот же период пришел приказ о награждении его Георгиевским крестом 1-й степени. Через два месяца учебы как полный Георгиевский кавалер он был досрочно выпущен, произведен в подпрапорщики и вернулся в свой полк.

Революция и Гражданская война

В 1917 году после Февральской революции принял командование 12-й ротой, был избран в полковой комитет и Георгиевскую думу. В том же году его командировали с фронта в город Херсон «для снятия учетников и сбора пожертвований для фронта». После отправки одного эшелона с продовольствием на фронт не вернулся, остался в Херсоне. В ноябре 1917 года вступил там же в Красную гвардию. Начальником Херсонского отряда революционного порядка участвовал в разоружении "гайдамаков" и в борьбе с ними в селах Новые Олешки и Голая пристань Таврической губернии. В марте 1918 года Ткачук убыл к родным в Одессу.

С вступлением в город в апреле 1919 года частей 3-й Украинской советской армии вступил в один из её полков. В мае 1919 часть войск армии во главе с Н. А. Григорьевым изменила советской власти и подняла восстание. Ткачук с группой красногвардейцев бежал из полка и вступил в партизанский отряд Голяницкого. Затем этот отряд влился в отряд И. К. Дьячишина. В июне 1919 года с отрядом вступил в город Одесса, после чего перешел командиром взвода в 1-й советский Коммунистический полк.

Находясь в Одессе, прошел обучение на краткосрочных 9-х пехотных курсах. По их окончании назначен начальником отряда по подавлению восстания немцев-колонистов под Одессой (Люстдорф), затем исполнял должность коменданта села Александровка. В августе 1919 года отозван и был назначен начальником эшелона ценностей города Одесса. Отходил с ним под артиллерийским обстрелом французских миноносцев на город Балта. На станции Балта эшелон взорвали, пути были перерезаны войсками Ю. О. Тютюнника, и Ткачук, назначенный командиром батальона 398-го стрелкового полка 45-й стрелковой дивизии, с дивизией пробивался из окружения на север. По выходу остатки дивизии были направлены на формирование в Вязьму, а оттуда под Петроград в Красное Село для борьбы с генералом Н. Н. Юденичем. Однако уже в ноябре дивизия была переброшена на Южный фронт, где участвовала в боях с войсками генерала А. И. Деникина и вооруженными формированиями Н. И. Махно в районах городов Ворожба, Сумы, Николаев, Одесса. Здесь Ткачук — исполняющий должности коменданта штаба 133-й бригады и командира взвода дивизионной школы. С апреля 1920 года командует ротой дивизионной школы.

Участвовал в боях с белополяками на Юго-Западном фронте в районах городов Белая Церковь, Дубно, Броды. После Советско-польской войны, с осени 1920 года — начальник экспедиционного отряда по борьбе с бандитизмом, участвует в ликвидации бандформирований в районе города Белая Церковь.

Межвоенный период

В послевоенный период Ткачук продолжал служить в 45-й стрелковой дивизии Украинского ВО в должностях командира роты дивизионной школы, помощника командира и командира роты, начальника полковой школы и командира учебного батальона 134-го стрелкового полка. С сентября 1925 по сентябрь 1926 год обучался на курсах «Выстрел», затем вернулся в полк на прежнюю должность. С апреля 1931 года и. д. помощника командира по хозяйственной части мотоотряда 45-й стрелковой дивизии в городе Киев.

В сентябре 1931 года командирован на Ленинградские бронетанковые КУКС РККА им. А. С. Бубнова. По их окончании в июне 1932 года был назначен в бронетанковое училище им. И. В. Сталина в город Горький, где проходил службу преподавателем тактики и командиром роты курсантов. С переводом училища в Харьков оно было переименовано в Харьковское танковое училище им. Сталина, в нем Ткачук занимал должности командира роты курсантов и старшего преподавателя тактики.

Великая Отечественная война

С началом войны переведен с училищем в САВО в город Чирчик. В октябре 1941 года подполковник Ткачук был назначен начальником автобронетанковой службы 38-й курсантской стрелковой бригады, находившейся на формировании в городе Фергана. По завершении формирования в середине декабря бригада была направлена под Москву и с 21 декабря вошла в подчинение Московской зоны обороны, находилась в составе 1-го отдельного и 2-го гвардейского стрелковых корпусов. В конце января 1942 года она была переброшена на Калининский фронт под Пено (у Старой Руссы), где в составе 2-го гвардейского стрелкового корпуса 3-й ударной армии вела успешные наступательные бои. С началом боевых действий на Калининском фронте в феврале 1942 года вступил в командование батальоном этой бригады. В одном из боев лично с отрядом из 24 человек и одним станковым пулеметом уничтожил до 400 солдат и офицеров противника, взяв много трофеев.

За успешное выполнение заданий командования 17 марта 1942 года бригада была переименована в 4-ю гвардейскую. В апреле Ткачук вступил в должность заместителя командира этой бригады. Приказом по войскам Калининского фронта от 28 августа 1942 за боевые отличия он был награждён орденом Красного Знамени.

В августе 1942 года бригада была переброшена на Закавказский фронт и сосредоточена в районе нас. пунктов Ачхой-Мартан, станица Червленая (Чечня), где затем вошла в подчинение 10-го гвардейского стрелкового корпуса Северной группы войск Северо-Кавказского фронта. В ходе начавшейся битвы за Кавказ бригада в составе корпуса вела тяжелые оборонительные бои на моздокском направлении, отражая крупные силы танков и пехоты противника. В сентябре 1942 года Ткачук вступил в командование 7-й гвардейской стрелковой бригадой этого корпуса. Командуя ею, отличился в боях за Санибу, за что был представлен к ордену Ленина.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 13 декабря 1942 "За образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество" полковник был награждён вторым орденом Красного Знамени.

С выходом 10-го гвардейского стрелкового корпуса в район Туапсе в декабре 1942 года бригада была выведена в резерв Северо-Кавказского фронта. В 1942 году Ткачук вступил в ВКП(б). В январе 1943 года бригада вошла в подчинение 11-го гвардейского стрелкового корпуса, который вел боевые действия в составе 9-й, затем 58-й армий.

Приказом по войскам Северо-Кавказского фронта от 27 марта 1943 Ткачук был награждён третьим орденом Красного Знамени.

С 14 марта 1943 года - командир 32-й гвардейской стрелковой Краснознаменной дивизии, находившейся в это время в резерве Северо-Кавказского фронта. До 18 апреля дивизия пополнялась личным составом после Краснодарской наступательной операции в районах Краснодара, затем в нас. пунктах Львовская, Ананьевский, Красный Октябрь. 19 апреля она вошла в состав 56-й армии Северо-Кавказского фронта и сосредоточилась северо-восточнее станицы Крымская. В ночь на 29 апреля 1943 года передовой полк дивизии (80-й гвардейский) перешел в наступление совместно с 51-й гвардейской танковой бригадой. К утру следующего дня он достиг железнодорожного полотна, овладел совхозом Пятилетка и продвигался в направлении станицы Крымская. Встретив сильное огневое сопротивление противника, полк в беспорядке начал отходить. В этих условиях полковник Ткачук потерял управление частями дивизии и не принял должных мер к наведению порядка. Кроме того, имели место ложные доклады о положении частей старшим начальникам. В результате дивизия понесла большие потери (было убито 478 и ранено 1451 человек). За это приказом по войскам Северо-Кавказского фронта от 2 мая 1943 года он был снят с должности и отдан под суд.

Выездной комиссией Военной коллегии Верховного Суда СССР в заседании 13 июня 1943 года он был обвинен по статье 193.2, п. «д» и 193.17, п. «б» УК РСФСР и приговорен к 10 годам лишения свободы, с лишением воинского звания «гвардии полковник». В заседании президиума Верховного Совета СССР от 28 июня 1943 года, после рассмотрения ходатайства о помиловании, Ткачук был освобожден из мест заключения с присвоением звания майор и направлен в действующую армию на должность командира 309-го гвардейского стрелкового полка 109-й гвардейской стрелковой дивизии.

В июле — августе дивизия в составе 56-й армии Северо-Кавказского фронта вела ожесточенные бои на подступах к ст. Молдованская. С 23 августа она была выведена в резерв Северо-Кавказского, затем Южного фронтов и по железной дороге передислоцирована в район Новошахтинска Ростовской области, где с 13 сентября вошла в состав 44-й армии. С 26 сентября в ходе начавшейся Мелитопольской наступательной операции части дивизии перешли в наступление на главном направлении армии. При прорыве обороны противника 27 сентября Ткачук был тяжело ранен (осколочное ранение правого бедра) и до конца мая 1944 года находился в госпиталях городов Ростов и Баку.

За мужество и героизм в этой операции командованием 10-го гвардейского стрелкового корпуса и 44-й армии он был представлен к званию Героя Советского Союза. Однако, Приказом по Войскам 4-го Украинского фронта от 9 декабря 1943 награждён орденом Суворова 3-й степени. После выхода из госпиталя в июне 1944 года он был назначен заместителем командира 38-й запасной стрелковой дивизии Закавказского фронта и в этой должности находился до конца войны. На основании определения Военной коллегии Верховного Суда СССР от 25 августа 1944 года судимость с него была снята и он был признан не имеющим судимости.

Послевоенная карьера

После войны полковник Ткачук с мая 1945 года вступил в командование 88-м запасным стрелковым полком этой же 38-й запасной стрелковой дивизии. С сентября того же года зачислен в резерв офицерского состава Тбилисского ВО, затем в ноябре назначен командиром 3-го гвардейского механизированного ордена Ленина полка 1-й гвардейской механизированной Венской орденов Ленина и Кутузова дивизии.

11 ноября 1946 года уволен в запас.

Умер 7 сентября 1971 года.

Награды

СССР

• орден Ленина (21.02.1945)
• четыре ордена Красного Знамени (28.08.1942, 13.12.1942, 27.03.1943, 03.11.1944)
• орден Суворова III степени (09.12.1943)
• медали, в том числе:
  • «XX лет Рабоче-Крестьянской Красной Армии»
  • «За оборону Кавказа»
  • «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»

Российская империя

• Георгиевский крест 1-й степени (1916)
• Георгиевский крест 2-й степени
• Георгиевский крест 3-й степени
• Георгиевский крест 4-й степени № 18449 (1914)
• Георгиевская медаль 1-й степени
• Георгиевская медаль 2-й степени
• Георгиевская медаль 3-й степени
• Георгиевская медаль 4-й степени

Ссылки

• [www.podvignaroda.mil.ru Общедоступный электронный банк документов «Подвиг Народа в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»]
• [samsv.narod.ru/Div/Sd/gvsd109/main.html сайт клуба "Память" Воронежский государственный университет]

Литература

• Коллектив авторов. Великая Отечественная: Комдивы. Военный биографический словарь. — М.: Кучково поле, 2014. — Т. 5. — С. 646-649. — 1500 экз. — ISBN 978-5-9950-0457-8.
• Морозов М.Э. (Ред.). Великая Отечественная война 1941-1945 гг. Кампании и стратегические операции в цифрах. В 2-х томах. М.: Объединенная редакция МВД России, 2010. — 608 с. — ISBN 978-5-8129-0099-1

Отрывок, характеризующий Ткачук, Александр Тимофеевич

Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.

В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.