Ткачёв, Михаил Александрович

Михаил Александрович Ткачёв
Міхаіл Аляксандравіч Ткачоў
Михаил Ткачёв в 1984 году
Место рождения:	Мстиславль, Могилевская область, БССР
Место смерти:	Минск, Республика Беларусь
Научная сфера:	археология, история
Место работы:	Гродненский государственный университет
Альма-матер:	Исторический факультет БГУ
Научный руководитель:	Лаврентий Семёнович Абецедарский
Известные ученики:	Олег Трусов, Александр Кравцевич, Игорь Чернявский, Геннадий Саганович, Андрей Метельский
Награды и премии:

Михаи́л Алекса́ндрович Ткачёв (белор. Міхаіл Аляксандравіч Ткачоў, Міхась Ткачоў; 10 марта 1942, Мстиславль, БССР — 31 октября 1992, Минск, Белоруссия) — советский и белорусский историк, археолог, краевед, геральдист, общественный деятель. Доктор исторических наук, профессор. Преподаватель Гродненского государственного университета. Основной круг научных интересов — оборонное зодчество, материальная культура и архитектура городов Белоруссии XI—XVIII веков.

Биография

Родился в Мстиславле в семье учителей Александра (белор. Алеся) Григорьевича и Доминики Семёновны. В тот же год отец погиб на фронте под Ленинградом, так и не узнав о рождении сына. После войны воспитывать ребёнка стал отчим.

Начальное образование получил в Мстиславле в русскоязычной семилетней школе № 3. В 1959 году поступил на исторический факультет БГУ. Как раз в то время начался очередной эксперимент Министерства образования — школьники, не имевшие двухлетнего стажа работы, на первом курсе обязаны учиться заочно. Чтобы «набрать» недостающие 10 месяцев (14 месяцев стажа набрал во время летних каникул, ежегодно, начиная с шестого класса, работая на цементном заводе), был вынужден уехать в Мстиславль, весь первый курс работая в колхозе имени Ворошилова.

Был учеником белорусского медиевиста Лаврентия Абецедарского. В студенческие годы заинтересовался Средневековьем и белорусской культурой. Сам Ткачёв по этому поводу писал:

В душе моей произошёл коренной перелом: я осознал, что живу на этой земле не каким-то так безродным человеком, а белорусом, что у меня есть культура, есть история, которую, к сожалению, мы очень плохо знаем. Оригинальный текст (белор.)   У душы маёй адбыўся карэнны пералом: я ўсьвядоміў, што жыву на гэтай зямлі ня нейкім там бязродным чалавекам, а беларусам, што ў мяне ёсьць культура, ёсьць гісторыя, якую, на жаль, мы вельмі дрэнна ведаем.

Учась в Минске, смог найти идейных сторонников и сформировать что-то наподобие неформального патриотического кружка. Завёл знакомства со многими видными деятелями национальной культуры — поэтом Станиславом Петровичем Шушкевичем (отцом политика Станислава Шушкевича), Иосифом Францевичем Сушинским (соратником белорусского классика Янки Купалы), историком Николаем Улащиком, который сильно повлиял на него.

В 1964 году успешно окончил учёбу в университете, защитив на «отлично» дипломную работу по теме истории родной Мстиславщины. Был распределен в новую школу совхоза «Заречье» в Жодино, где проработал завучем и учителем истории около пяти лет. Женился, у него родился сын. Вступил в КПСС. Вел активный образ жизни: играл за сборные по волейболу и баскетболу, участвовал в художественной самодеятельности — пел, танцевал, играл на гармонике. Между тем, перед молодой семьёй остро стоял квартирный вопрос — три человека ютились в пришкольной сторожке в 11 м².

Испытывая непреодолимую тягу к науке, принял решение сняться с насиженного места и продолжить обучение в аспирантуре. Связанные с таким мероприятием финансовые трудности (потеря хорошей зарплаты завуча, аспирантская зарплата в 100 рублей, необходимость содержать семью) его не остановили. В 1968 году при поддержке Петра Глебки поступил в аспирантуру при Институте истории Академии Наук Белоруссии по специальности археология, так как в аспирантуру родного БГУ, по утверждению самого Ткачёва, его «не пустил» его же бывший руководитель Лаврентий Абецедарский.

В 1978 году, когда в Гродно открылся университет, принял предложение занять место преподавателя, так как имел проблемы с жильем в Минске. С скором времени стал доцентом, а потом и профессором. В 1983-1985 годах занимал должность заведующего кафедрой.

Общественно-политическая деятельность

1 марта 1986 года под руководством Михаила Ткачёва в Гродно был создан историко-культурный клуб «Походня», объединивший большое число патриотично настроенных любителей древности. Хотя «Походня» представляла собой просветительскую организацию, на её заседаниях нередки были и политические дискуссии. Название клуба является историзмом и обозначает факел, огонь, который освещает путь. «Походня» также занималась охраной исторических памятников Гродно, над которыми в тот момент висела угроза полного уничтожения.

В 1989 году был вынужден вернуться в Минск, где начал активную политическую деятельность. В 1989 году избирался кандидатом в народные депутаты СССР. Сам Ткачёв вспоминал:

Для меня те выборы стали настоящей школой жизни. Я впервые увидел, что политика и грязь, аморальность идут плечом к плечу. До этого честно верил в идеалы партии, старался поднять её авторитет, думая, что наилучший для этого путь — нормальная старательная работа, личный пример в гражданской жизни. И вот пришло крушение моральных устоев, определённых политических принципов. Понял наконец, что у партаппарата ничего святого нет, для удержания власти он готов на всё. Оригинальный текст (белор.)   Для мяне тыя выбары сталіся сапраўднай школай жыцьця. Я ўпершыню ўбачыў, што палітыка і бруд, амаральнасьць ідуць побач. Дагэтуль шчыра верыў у ідэалы партыі, стараўся ўзьняць яе аўтарытэт, думаючы, што найлепшы для гэтага шлях - нармальная старанная праца, асабісты прыклад у грамадзкім жыцьці. І вось прыйшло крушэньне маральных устояў, пэўных палітычных прынцыпаў. Зразумеў нарэшце, што ў партапарата сьвятога няма, дзеля захаваньня ўлады ён гатовы на ўсё.

Ткачёв вышел из КПСС и действовал теперь уже только в русле национально-возрожденческого движения. В 1989 году участвовал в создании «Мартиролога Беларуси» (организации, занимающейся сбором информации о жертвах сталинских репрессий), входил в Оргкомитет Белорусского народного фронта, был заместителем председателя Сейма БНФ.

Ткачёв выступил инициатором возрождения белорусской социал-демократии — с марта 1991 года занимал пост председателя Центральной рады БСДГ.

В одном из своих последних интервью в 1992 году на вопрос «Что Вы считаете сегодня главным в жизни Белоруссии?» ответил:

Считаю наиважнейшим и необходимым каждой партии, каждому человеку стать «государственниками»: всеми силами и совместными стараниями укреплять суверенитет и независимость Родины, создавать цивилизованное, солидарное, демократическое общество.

Оригинальный текст (белор.)  

Лічу найважнейшым і неабходным кожнай партыі, кожнаму чалавеку стаць «дзяржаўнікамі»: усімі сіламі і супольнымі намаганьнямі мацаваць сувэрэнітэт і незалежнасьць Бацькаўшчыны, ствараць цывілізаванае, салідарнае, дэмакратычнае грамадзтва

Научная деятельность

После поступления в аспирантуру активно изучал оборонительное зодчество Великого княжества Литовского, совмещая при этом как исторические, так и археологические методы. В 1972 году защитил Кандидатскую диссертацию по теме «Военное зодчество Беларуси XIII—XVIII столетий», для подготовки которой обследовал 13 каменных оборонительных сооружений, в том числе — Каменецкую башню, замки в Лиде, Крево, Гродно, Мире, Геранёнах, Мяделе, Лепеле и Иказни. На основе кандидатской диссертации были написаны книги: «Абарончыя збудаванні заходніх зямель Беларусі XIII—XVIII стст.» (1978) и «Замки Белоруссии» (1977). В 1987 году защитил докторскую диссертацию по теме «Организация обороны городов Белоруссии в XIV—XVIII вв.». Михаил Чернявский так охарактеризовал своего друга:

Был молодой, сильный. Казалось, не будет сносу. Поэтому много где успевал. С 1969 по 1972 годы им раскапывались замки Новогрудка, Гродно, Лиды, Крева, Мира, Геранён, Мяделя, Лепеля, Иказни, Каменца, укрепления ряда других мест. Оригинальный текст (белор.)   Быў малады, дужы. Здавалася, ня будзе зносу. Таму шмат дзе пасьпяваў. З 1969 па 1972 гады ім раскопваліся замкі Наваградка, Горадні, Ліды, Крэва, Міра, Геранён, Мядзела, Лепеля, Іказьні, Камянца, умацаваньні шэрагу іншых мясьцін

Если в первой половине 1970-х занимался в основном раскопками в Западной Белоруссии, то со второй половины — преимущественно в Восточной. Проводил раскопки в Витебске, Могилеве, Мстиславле, Кричеве, Чечерске, Гомеле, Пропойске и других местах.

В 1976-1978 годах экспедиция Института истории АН БССР во главе с Ткачёвым начала археологический исследования культурного слоя XVIII века и вплоть до материка в Верхнем Замке в Витебске. В 1982 году проводил раскопки на территории могилёвского замка.

По возвращении в Минск в 1989 году работал в редакции Белорусской советской энциклопедии: сначала заведующим редакции истории Белоруссии, а с 1992 года — главным редактором «Белорусской энциклопедии» (БелЭН). Был одним из инициаторов издания «Энциклопедии археологии и нумизматики Белоруссии» и «Энциклопедии истории Белоруссии». В последние годы жизни издал «Замкі і людзі» (1991), «Вялікае мастацтва артылерыі» (1992) и «Старажытны Мсціслаў» (1992) (последние две в соавторстве).

Главное внимание Ткачёва было направленно на изучение богатой военной истории Белоруссии. На основе глубокого анализа исторических, археологических и иконографических источников первый в белорусской историографии проследил генезис, эволюцию и этапы развития замков и оборонительных сооружений населенных пунктов, а также организацию обороны белорусских городов. Итогом этой работы стало издание около 200 научных работ, включая 10 монографий (или разделов в монографиях).

Михаил Ткачёв был пионером «исторической археологии» — направления археологии вплотную занимающееся исследованием Средневековых памятников, что нетипично для «классической» археологии. Благодаря ему стали широко известны имена легендарного рыцаря Давида Городенского, создателя многоступенчатой ракеты Казимира Семяновича, события обороны белорусских городов в XVII веке.

Среди учеников Михаила Ткачёва были такие известные белорусские археологи и историки: Олег Трусов, Александр Кравцевич, Игорь Чернявский, Геннадий Саганович, Андрей Метельский, Леонид Колединский, Татьяна Бубенько, Геннадий Семенчук.

Умер 31 октября 1992 года, похоронен на Московском кладбище в Минске. Смерть Ткачёва стала неожиданностью, так как даже близкие ему люди не знали о продолжительной болезни учёного.

Библиография

• Ткачоў М.А. Абарончыя збудаванні заходніх зямель Беларусі XIII—XVIII стст / Рэд. П. А. Раппапорт. Iнстытут гiсторыi АН БССР. — Мн.: Навука і тэхніка, 1978. — 144 с. — 1 050 экз.
• Ткачёв М.А. [pawet.net/library/history/bel_history/tkachou/03/%D0%97%D0%B0%D0%BC%D0%BA%D0%B8_%D0%91%D0%B5%D0%BB%D0%B0%D1%80%D1%83%D1%81%D0%B8.html Замки Белоруссии]. — Изд. 2-е. — Мн.: Полымя, 1987. — 224 с. (1-е издание — 1977)
• Ткачёв М.А. Организация обороны городов Белоруссии в XIV—XVIII вв. Автореферат дис. д.и.н. — Мн., 1987. — 33 с.
• Ткачоў М.А., Собаль В.Е., Трусаў А.А., Угрыновіч У.В. Беларуская кафля. — Мн.: Беларусь, 1989. — 160 с.
• Ткачоў М.А. [pawet.net/library/history/bel_history/tkachou/04/%D0%97%D0%B0%D0%BC%D0%BA%D1%96_%D1%96_%D0%BB%D1%8E%D0%B4%D0%B7%D1%96.html Замкі і людзі]. — Навука і тэхніка. — Мн., 1991. — 182 с.
• Бельскі А.М., Ткачоў М.А. Вялікае мастацтва артылерыі. — Навука і тэхніка. — Мн., 1992. — 56 с.
• Ткачоў М.А., Трусаў А.А. Старажытны Мсціслаў. — Мн.: Полымя, 1992. — 109 с.
• Паходня: Кніга публіцыстыкі / Рэд.-складальнік С.П.Самуэль; мастацкае афармленне Г.І.Емец. — Мн.: БелЭН, 1994. — 288 с.
• Ткачоў М.А. Загінуўшыя абаронцы: замкі // [www.rusarch.ru/tkachev1.htm Страчаная спадчына]. — Мн., 1998.
• Ткачёв М.А. Чечерск // [kamunikat.fontel.net/www/knizki/historia/castrum/02.htm Castrum, urbis et bellum]. — Баранавичи, 2002.

Литература

• Уліцёнак А. Іншадумцы = Мыслящие иначе. Мн., 1991.
• Чарняўскі М. Міхась Ткачоў — гісторык беларускі. // Гісторыка-археалягічны зборнік. Ч. 1. Мн., 1994.

Ссылки

• Арлова Н. [www.slounik.org/153714.html Ткачоў Міхась] (белор.). Даведнік Дэмакратычная апазыцыя Беларусі (1956-1991) (1999). Проверено 30 июля 2009. [www.webcitation.org/66gAau5Oh Архивировано из первоисточника 4 апреля 2012].

• Арлоў У. [www.svaboda.org/content/Transcript/768809.html Міхась Ткачоў] (белор.). Імёны Свабоды(недоступная ссылка — история). «Радыё Свабода» (29 марта 2006). Проверено 30 июля 2009.

• Калядзінскі Л., Мяцельскі А., Семянчук А., Семянчук Г. [kamunikat.fontel.net/www/knizki/historia/castrum/01.htm#1 Навуковец. Грамадскі дзеяч. Настаўнік] (белор.). Castrum, urbis et bellum. «Камунікат» (2002). [www.webcitation.org/66gAXxwIx Архивировано из первоисточника 4 апреля 2012].

• Семянчук Г. [www.nn.by/index.php?c=ar&i=7083 Магутная постаць Ткачова] (белор.). «Наша Ніва on-line» (12 марта 2007). Проверено 30 июля 2009. [www.webcitation.org/66gAbWCQZ Архивировано из первоисточника 4 апреля 2012].

• Тамковіч А. [www.nmnby.org/books/asoby.doc Міхась Ткачоў — вучоны і палітык] (белор.). Асобы. Гезета «Новы час» (5 февраля 2008). Проверено 30 июля 2009. [www.webcitation.org/66gAaSNem Архивировано из первоисточника 4 апреля 2012].

Отрывок, характеризующий Ткачёв, Михаил Александрович

– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.
– Или у вас денег много завелось?
– Приходи.
– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.
– Да что ж, до первого дела…
– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.


Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.
– А… – сказал Кутузов, оглядываясь на Болконского, как будто этим словом приглашая адъютанта подождать, и продолжал по французски начатый разговор.
– Я только говорю одно, генерал, – говорил Кутузов с приятным изяществом выражений и интонации, заставлявшим вслушиваться в каждое неторопливо сказанное слово. Видно было, что Кутузов и сам с удовольствием слушал себя. – Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно была бы исполнена. Я давно уже присоединился бы к эрцгерцогу. И верьте моей чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность для меня лично было бы отрадой. Но обстоятельства бывают сильнее нас, генерал.
И Кутузов улыбнулся с таким выражением, как будто он говорил: «Вы имеете полное право не верить мне, и даже мне совершенно всё равно, верите ли вы мне или нет, но вы не имеете повода сказать мне это. И в этом то всё дело».
Австрийский генерал имел недовольный вид, но не мог не в том же тоне отвечать Кутузову.
– Напротив, – сказал он ворчливым и сердитым тоном, так противоречившим лестному значению произносимых слов, – напротив, участие вашего превосходительства в общем деле высоко ценится его величеством; но мы полагаем, что настоящее замедление лишает славные русские войска и их главнокомандующих тех лавров, которые они привыкли пожинать в битвах, – закончил он видимо приготовленную фразу.
Кутузов поклонился, не изменяя улыбки.
– А я так убежден и, основываясь на последнем письме, которым почтил меня его высочество эрцгерцог Фердинанд, предполагаю, что австрийские войска, под начальством столь искусного помощника, каков генерал Мак, теперь уже одержали решительную победу и не нуждаются более в нашей помощи, – сказал Кутузов.
Генерал нахмурился. Хотя и не было положительных известий о поражении австрийцев, но было слишком много обстоятельств, подтверждавших общие невыгодные слухи; и потому предположение Кутузова о победе австрийцев было весьма похоже на насмешку. Но Кутузов кротко улыбался, всё с тем же выражением, которое говорило, что он имеет право предполагать это. Действительно, последнее письмо, полученное им из армии Мака, извещало его о победе и о самом выгодном стратегическом положении армии.
– Дай ка сюда это письмо, – сказал Кутузов, обращаясь к князю Андрею. – Вот изволите видеть. – И Кутузов, с насмешливою улыбкой на концах губ, прочел по немецки австрийскому генералу следующее место из письма эрцгерцога Фердинанда: «Wir haben vollkommen zusammengehaltene Krafte, nahe an 70 000 Mann, um den Feind, wenn er den Lech passirte, angreifen und schlagen zu konnen. Wir konnen, da wir Meister von Ulm sind, den Vortheil, auch von beiden Uferien der Donau Meister zu bleiben, nicht verlieren; mithin auch jeden Augenblick, wenn der Feind den Lech nicht passirte, die Donau ubersetzen, uns auf seine Communikations Linie werfen, die Donau unterhalb repassiren und dem Feinde, wenn er sich gegen unsere treue Allirte mit ganzer Macht wenden wollte, seine Absicht alabald vereitelien. Wir werden auf solche Weise den Zeitpunkt, wo die Kaiserlich Ruseische Armee ausgerustet sein wird, muthig entgegenharren, und sodann leicht gemeinschaftlich die Moglichkeit finden, dem Feinde das Schicksal zuzubereiten, so er verdient». [Мы имеем вполне сосредоточенные силы, около 70 000 человек, так что мы можем атаковать и разбить неприятеля в случае переправы его через Лех. Так как мы уже владеем Ульмом, то мы можем удерживать за собою выгоду командования обоими берегами Дуная, стало быть, ежеминутно, в случае если неприятель не перейдет через Лех, переправиться через Дунай, броситься на его коммуникационную линию, ниже перейти обратно Дунай и неприятелю, если он вздумает обратить всю свою силу на наших верных союзников, не дать исполнить его намерение. Таким образом мы будем бодро ожидать времени, когда императорская российская армия совсем изготовится, и затем вместе легко найдем возможность уготовить неприятелю участь, коей он заслуживает».]
Кутузов тяжело вздохнул, окончив этот период, и внимательно и ласково посмотрел на члена гофкригсрата.
– Но вы знаете, ваше превосходительство, мудрое правило, предписывающее предполагать худшее, – сказал австрийский генерал, видимо желая покончить с шутками и приступить к делу.
Он невольно оглянулся на адъютанта.
– Извините, генерал, – перебил его Кутузов и тоже поворотился к князю Андрею. – Вот что, мой любезный, возьми ты все донесения от наших лазутчиков у Козловского. Вот два письма от графа Ностица, вот письмо от его высочества эрцгерцога Фердинанда, вот еще, – сказал он, подавая ему несколько бумаг. – И из всего этого чистенько, на французском языке, составь mеmorandum, записочку, для видимости всех тех известий, которые мы о действиях австрийской армии имели. Ну, так то, и представь его превосходительству.
Князь Андрей наклонил голову в знак того, что понял с первых слов не только то, что было сказано, но и то, что желал бы сказать ему Кутузов. Он собрал бумаги, и, отдав общий поклон, тихо шагая по ковру, вышел в приемную.
Несмотря на то, что еще не много времени прошло с тех пор, как князь Андрей оставил Россию, он много изменился за это время. В выражении его лица, в движениях, в походке почти не было заметно прежнего притворства, усталости и лени; он имел вид человека, не имеющего времени думать о впечатлении, какое он производит на других, и занятого делом приятным и интересным. Лицо его выражало больше довольства собой и окружающими; улыбка и взгляд его были веселее и привлекательнее.
Кутузов, которого он догнал еще в Польше, принял его очень ласково, обещал ему не забывать его, отличал от других адъютантов, брал с собою в Вену и давал более серьезные поручения. Из Вены Кутузов писал своему старому товарищу, отцу князя Андрея:
«Ваш сын, – писал он, – надежду подает быть офицером, из ряду выходящим по своим занятиям, твердости и исполнительности. Я считаю себя счастливым, имея под рукой такого подчиненного».
В штабе Кутузова, между товарищами сослуживцами и вообще в армии князь Андрей, так же как и в петербургском обществе, имел две совершенно противоположные репутации.
Одни, меньшая часть, признавали князя Андрея чем то особенным от себя и от всех других людей, ожидали от него больших успехов, слушали его, восхищались им и подражали ему; и с этими людьми князь Андрей был прост и приятен. Другие, большинство, не любили князя Андрея, считали его надутым, холодным и неприятным человеком. Но с этими людьми князь Андрей умел поставить себя так, что его уважали и даже боялись.
Выйдя в приемную из кабинета Кутузова, князь Андрей с бумагами подошел к товарищу,дежурному адъютанту Козловскому, который с книгой сидел у окна.
– Ну, что, князь? – спросил Козловский.
– Приказано составить записку, почему нейдем вперед.
– А почему?
Князь Андрей пожал плечами.
– Нет известия от Мака? – спросил Козловский.
– Нет.
– Ежели бы правда, что он разбит, так пришло бы известие.
– Вероятно, – сказал князь Андрей и направился к выходной двери; но в то же время навстречу ему, хлопнув дверью, быстро вошел в приемную высокий, очевидно приезжий, австрийский генерал в сюртуке, с повязанною черным платком головой и с орденом Марии Терезии на шее. Князь Андрей остановился.
– Генерал аншеф Кутузов? – быстро проговорил приезжий генерал с резким немецким выговором, оглядываясь на обе стороны и без остановки проходя к двери кабинета.
– Генерал аншеф занят, – сказал Козловский, торопливо подходя к неизвестному генералу и загораживая ему дорогу от двери. – Как прикажете доложить?
Неизвестный генерал презрительно оглянулся сверху вниз на невысокого ростом Козловского, как будто удивляясь, что его могут не знать.
– Генерал аншеф занят, – спокойно повторил Козловский.
Лицо генерала нахмурилось, губы его дернулись и задрожали. Он вынул записную книжку, быстро начертил что то карандашом, вырвал листок, отдал, быстрыми шагами подошел к окну, бросил свое тело на стул и оглянул бывших в комнате, как будто спрашивая: зачем они на него смотрят? Потом генерал поднял голову, вытянул шею, как будто намереваясь что то сказать, но тотчас же, как будто небрежно начиная напевать про себя, произвел странный звук, который тотчас же пресекся. Дверь кабинета отворилась, и на пороге ее показался Кутузов. Генерал с повязанною головой, как будто убегая от опасности, нагнувшись, большими, быстрыми шагами худых ног подошел к Кутузову.
– Vous voyez le malheureux Mack, [Вы видите несчастного Мака.] – проговорил он сорвавшимся голосом.
Лицо Кутузова, стоявшего в дверях кабинета, несколько мгновений оставалось совершенно неподвижно. Потом, как волна, пробежала по его лицу морщина, лоб разгладился; он почтительно наклонил голову, закрыл глаза, молча пропустил мимо себя Мака и сам за собой затворил дверь.
Слух, уже распространенный прежде, о разбитии австрийцев и о сдаче всей армии под Ульмом, оказывался справедливым. Через полчаса уже по разным направлениям были разосланы адъютанты с приказаниями, доказывавшими, что скоро и русские войска, до сих пор бывшие в бездействии, должны будут встретиться с неприятелем.
Князь Андрей был один из тех редких офицеров в штабе, который полагал свой главный интерес в общем ходе военного дела. Увидав Мака и услыхав подробности его погибели, он понял, что половина кампании проиграна, понял всю трудность положения русских войск и живо вообразил себе то, что ожидает армию, и ту роль, которую он должен будет играть в ней.
Невольно он испытывал волнующее радостное чувство при мысли о посрамлении самонадеянной Австрии и о том, что через неделю, может быть, придется ему увидеть и принять участие в столкновении русских с французами, впервые после Суворова.
Но он боялся гения Бонапарта, который мог оказаться сильнее всей храбрости русских войск, и вместе с тем не мог допустить позора для своего героя.
Взволнованный и раздраженный этими мыслями, князь Андрей пошел в свою комнату, чтобы написать отцу, которому он писал каждый день. Он сошелся в коридоре с своим сожителем Несвицким и шутником Жерковым; они, как всегда, чему то смеялись.
– Что ты так мрачен? – спросил Несвицкий, заметив бледное с блестящими глазами лицо князя Андрея.
– Веселиться нечему, – отвечал Болконский.
В то время как князь Андрей сошелся с Несвицким и Жерковым, с другой стороны коридора навстречу им шли Штраух, австрийский генерал, состоявший при штабе Кутузова для наблюдения за продовольствием русской армии, и член гофкригсрата, приехавшие накануне. По широкому коридору было достаточно места, чтобы генералы могли свободно разойтись с тремя офицерами; но Жерков, отталкивая рукой Несвицкого, запыхавшимся голосом проговорил:
– Идут!… идут!… посторонитесь, дорогу! пожалуйста дорогу!
Генералы проходили с видом желания избавиться от утруждающих почестей. На лице шутника Жеркова выразилась вдруг глупая улыбка радости, которой он как будто не мог удержать.