Месоамериканская игра в мяч

Месоамериканская игра в мяч
Стадион для игры в мяч, Монте-Альбан
Характеристика
Категория	игры с мячом, командный
Инвентарь	мяч
Первые соревнования
Год	примерно 1400 год до н. э.
Международная федерация
Связанные проекты
Месоамериканская игра в мяч на Викискладе

Месоамериканская игра в мяч, или тлачтли (исп. juego de pelota, аст. ullamaliztli), — совмещённая с ритуалами спортивная игра, распространённая среди народов доколумбовской Месоамерики. В разных местах в игру играли по-разному, причём американские индейцы и сейчас играют в современный вариант, который называется улама.

Доколумбовские стадионы для игры в мяч были найдены на территории всей Месоамерики от Никарагуа на юге до штата Аризона на севере. Обнаруженные стадионы сильно отличаются в размерах, но все имеют длинные узкие поля, ограниченные стенами, от которых может отскакивать мяч.

Правила игры неизвестны, однако, если судить по производным играм (таким, как улама), то они были похожи на правила ракетбола или волейбола, где целью является удержание мяча в игре. Каменные кольца на стенах являются поздним добавлением к игре.

В наиболее распространённой версии игры игроки должны были бить по мячу бёдрами, хотя в некоторых версиях также разрешалось использовать локти, ракетки, биты и камни. Мяч был сделан из цельного куска резины и весил 4 и более кг. Размер мяча сильно зависел от времени и версии игры.

Крупные игры в мяч проводились в качестве ритуальных событий, иногда совмещаемых с человеческими жертвоприношениями. Однако, обычно в игру играли просто для развлечения, в том числе дети и иногда даже женщины.

Появление

Доподлинно неизвестно, где и когда появилась месоамериканская игра в мяч, но вероятно это произошло до 1400 года до н. э. и областью возникновения явились тропические зоны, в которых произрастает каучуковое дерево — территория современных мексиканских штатов Веракрус и Табаско.

Одним из кандидатов на место возникновения игры являются прибрежные низины Соконуско, расположенные вдоль Тихого океана. Здесь, в Пасо-де-ла-Амада, археологи нашли самый древний из известных стадионов, датируемый приблизительно 1400 годом до н. э.

Ещё одна область возможного появления игры — земля народа ольмека-шикаланка, расположена по другую сторону перешейка Теуантепек, на берегу Мексиканского залива. Ацтеки называли народ, населивший этот регион, «Ольмека» (Olmeca — «житель страны каучука»), поскольку регион ассоциировался с производством каучука. Этих обитателей побережья залива, которых современные историки обозначают как «ольмека-шикаланка», не следует путать с более ранними ольмеками — названием, которое было дано археологами XX века народу мощной цивилизации, управлявшей регионом 3 тыс. лет назад.

Самые древние из известных каучуковых мячей были найдены на юге штата Веракрус, в религиозном центре ольмеков Эль-Манати, расположенном во внутренних областях бассейна реки Коацакоалькос. Местные жители и затем археологи обнаружили десятки мячей размером от 10 до 22 см в диаметре. Пять из этих мячей были датированы самым ранним периодом заселения данного района, приблизительно 1700—1600 года до н. э. Эти мячи находились в погребениях, что говорит об их религиозной и ритуальной значимости даже в столь древний период. Раскопки, произведённые в поселении Сан Лоренцо Теночтитлан также позволили обнаружить несколько статуэток игроков в мяч, датированных радиоуглеродным способом 1250—1150 годом до н. э.

Из тропических низменностей игра, очевидно, распространилась в центральную Мексику. Начиная с 1000 года до н. э. статуэтки игроков клались в захоронения в Татилько и около поселения Тлапакоя. Однако найти стадионы для игры в мяч в этих местах не удалось.

По археологическим свидетельствам к 300 году до н. э. игра в мяч распространилась по большей части Месоамерики — в долине центрального Чьяпаса были найдены вторые по древности стадионы после Пасо-де-ла-Амада, стадионы в долине Оахаки, а также керамические картинки с изображением игры в западной Мексике.

Игра

Неудивительно, что правила игры, в которую играли столь продолжительное время представители различных культур, различаются в зависимости от времени и места. Правильнее рассматривать месоамериканскую игру в мяч как целое семейство похожих игр. Различные типы игры — «бедро-мяч», «локоть-мяч», «палка-мяч» и «рука-мяч» — различались не только правилами, но и размерами мяча, обликом стадионов и характером экипировки. Наиболее ранней и популярной версией игры можно назвать «бедро-мяч».

В игре участвовали два игрока или две команды игроков. Даже если не учитывать человеческие жертвоприношения, ассоциированные с игрой, игра могла быть довольно жестокой из-за тяжёлого мяча. Игроки современной игры улама «постоянно в синяках», в то время как почти 500 лет назад испанский летописец Диего Муньоз Камарго свидетельствовал, что некоторые травмы были настолько серьёзны, что их приходилось вскрывать. Другие испанские источники XVI века утверждали, что игроки могли быть убиты, если мяч попадал им в рот или в живот.

Одежда и экипировка игроков

Рисунки, каменные рельефы и статуэтки являются основным источником информации о том, как одевались древние игроки в мяч. Одежда и экипировка была весьма разнообразна — например, на гравюрах в Дайнцу изображены игроки в плащах и масках, а во времена ацтеков использовались перчатки.

Основной набор игрока при игре бёдрами состоял из набедренной повязки, иногда с кожаной защитой бёдер. Такие повязки изображены на статуэтках игроков Тлатилько, Тлапакоя и культуры ольмеков. Во многих культурах для дополнительной защиты использовался пояс-корсет. На поясе также крепился «хомут» весом до 30 кг, который использовался для более сильного удара по мячу. Многие игроки также использовали наколенники.

На изображениях игроков можно также найти шлемы (имеющие утилитарную функцию) и пышные головные уборы (используемые в ритуальных целях), причём головные уборы особенно часто встречаются на вазах майя и на статуэтках с острова Хайна. Многие игроки классического периода изображены только с правым наколенником и замотанным правым предплечьем (как игрок на иллюстрации).

Правила

Полностью правила древней игры неизвестны. Современная версия — улама — напоминает волейбол без сетки, где каждая команда располагается в своей половине поля. В уламе мяч перекидывается между игроками до его выхода за пределы площадки или до его падения на землю. В постклассический период индейцы майя стали размещать каменные кольца на противоположных сторонах стадионов. Это нововведение распространилось в более поздние культуры тольтеков и ацтеков.

В игре у ацтеков, свидетелями которой в XVI веке были испанцы, игрок терял очки, если ему приходилось дважды бить по мячу перед возвращением его противникам, а также если он бил мяч в кольцо, но не попадал в него, или если от его удара мяч покидал пределы поля. Торибио Мотолиния, который был хронографом ацтеков в XVI веке, писал, что если мяч стукался об противоположную стену, то команда получала очки, а если мяч попадал в кольцо, то забившая его команда побеждала. Однако, такой исход был редок, поскольку, кольца висели довольно высоко (в Чичен-Итца, например, на высоте 6 м), поэтому бо́льшая часть игр выигрывалась по очкам.

Мячи

Истинные размеры и вес мячей, использовавшихся в игре неизвестны. Несмотря на то, что учёные нашли несколько десятков мячей, которые были положены в священных болотах и источниках как подношения, нет возможности определить, использовались ли они в игре. Базируясь на параметрах современных мячей для игры и археологических свидетельствах, можно утверждать, что древние мячи были примерно 20 см в диаметре (примерно размер волейбольного мяча) и весили 3-4 кг.

Стадионы

Древние жители Месоамерики играли в мяч внутри больших каменных сооружений, форма которых мало изменилась за 2700 лет. Всего было обнаружено более 1300 стадионов для игры в мяч.

Размер стадионов сильно различается, однако их форма одинакова — длинное узкое пространство между горизонтальными и наклонными стенами (изредка вертикальными). Стены были оштукатурены и ярко раскрашены. Ранние версии стадионов были открыты по краям, позже с двух сторон были добавлены замкнутые пространства, из-за чего при виде сверху стадион был похож на букву . Отношение длины к ширине довольно постоянно и составляет 4 : 1. Размеры крупнейшего стадиона в Чичен-Ица — 96,5 на 30 м, а стадиона в Тикале — всего 16 на 5 м.

Хоть стадионы для игры в мяч найдены в большей части древних Месоамериканских поселений, их распределение по времени создания и местоположению довольно неравномерно. Например, в городе Эль-Тахин, который был центром классической культуры Веракрус, насчитывается как минимум 18 стадионов, в то время как на севере Чьяпаса и на севере низин майя их совсем немного. Площадки для игры в мяч совсем отсутствуют в некоторых крупных поселениях, таких как Теотиуакан, Бонампак и Тортугуэро, хотя связанная с игрой иконография была найдена и в них.

Древние города, стадионы которых сохранились в особенно хорошем состоянии: Тикаль, Йашха, Копан, Ишимче, Монте-Альбан, Ушмаль, Мишко-Вьехо и Закулеу.

Кроме игр на стадионах проходили другие культурные и ритуальные мероприятия, музыкальные представления и фестивали. Вотивные предметы, закопанные на главном стадионе Теночтитлана включают миниатюрные свистульки, окарины и барабаны. На доколумбовых керамических изделиях из западной Мексики изображён матч по борьбе, проходящий на стадионе для игры в мяч.

Социокультурные аспекты игры

Связь месоамериканской игры в мяч с человеческими жертвоприношениями появилась не раньше классического периода (200—900 годы н. э.). Данная особенность игры сильнее всего проявилась в классическом Веракрусе и в культуре майя, которые оставили наиболее полные изображения жертвоприношений. Среди последних — фрески на стенах стадионов, например, в Эль-Тахине (850—1100 гг.) и Чичен-Ица (900—1200 гг.), а также известная каменная плита с изображением обезглавленного игрока. Религиозный и полу-исторический источник постклассического периода Пополь-Вух также свидетельствуют о человеческих жертвоприношениях.

В искусстве цивилизации майя жертвы изображались довольно часто, что позволяет предположить об их священном статусе, который они получали после выигрыша в ритуальном матче, так как считалось почетным быть принесенными в жертву богам (особенно капитанов выигравших команд как самых достойных). С игрой наиболее сильно ассоциируется обезглавливание — отрезанные головы можно часто встретить в искусстве позднего классического периода, а также в Пополь-Вухе. Предполагалось также, что головы и черепа использовались в игре в качестве мяча.

Однако археологами пока не были найдены захоронения связанные с игрой в мяч, поэтому вероятно жертвоприношения носили на самом деле редкий характер. Еще более сомнительными представляются предположения о жертвоприношениях целых команд.

Ссылки

• [www.ballgame.org The Sport of Life & Death: The Mesoamerican Ball Game]  (англ.) — образовательный сайт, посвящённый игре в мяч

Литература

• [ec-dejavu.net/b/Ballgame.html А. Бородатова. Игра в мяч как путь в пещеру предков (К вопросу о семиотике ритуальной игры в мяч в древней Мезоамерике)] // История и семиотика индейских культур Америки. М., 2002, с. 129—175

Отрывок, характеризующий Месоамериканская игра в мяч

Дрон ничего не ответил и глубоко вздохнул.
– Ты раздай им этот хлеб, ежели его довольно будет для них. Все раздай. Я тебе приказываю именем брата, и скажи им: что, что наше, то и ихнее. Мы ничего не пожалеем для них. Так ты скажи.
Дрон пристально смотрел на княжну, в то время как она говорила.
– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.


Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.


17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.