Тмутараканский камень

Памятник
Тмутараканский камень
Страна	Россия
Местоположение	Государственный Эрмитаж
Основатель	Глеб Святославич
Основные даты: 1792 — Открытие

Тмутарака́нский ка́мень — мраморная плита с высеченной на ней кириллической надписью на древнерусском языке, найденная в 1792 году на Таманском полуострове адмиралом П. Пустошкиным. В настоящее время хранится в Государственном Эрмитаже в Санкт-Петербурге. Является древнейшим свидетельством гидрографических работ Древней Руси и одновременно основной археологический памятник Тмутараканского княжества.

Текст

Текст надписи гласит:

Въ лѣто 6576 индикта 6 Глѣбъ князь мѣрилъ мо<ре> по леду ѿ Тъмутороканѧ до Кърчева 10000 и 4000 сѧже<нъ>

«В лето 6576 индикта 6 Глеб князь мерил море по леду от Тмутороканя до Корчева 14000 сажен».

В надписи речь идёт о Тмутараканском князе Глебе Святославиче. Расстояние в 14000 маховых сажень в 24 км точности совпадает между центральными храмами Тмутаракани (церковь Богородицы от которой остался только фундамент) и Корчева (церковь Святого Иоана Предтечи), что доказывает вхождение обоих городов в Тмутараканское княжество, т.к. князь должен был иметь возможность войти в центр каждого города.

История находки

Надпись была впервые опубликована А. И. Мусиным-Пушкиным в 1794 году. Эта публикация и последующие исследования А. Н. Оленина положили начало русской эпиграфике и палеографии. Уникальность надписи послужила причиной сомнений в её подлинности. Споры на эту тему продолжались до XX века. Одно из доказательств подлинности — то, что археологами на месте находки камня были открыты остатки летописной Тмутаракани.

Политическое значение памятника

Памятники Тмутаранского княжества всегда были весьма политизированы, т.к. с одной стороны доказывали наличие русских в Крыму и на Кавказе более 1000 лет, а с другой стороны высокая романизированность русского населения княжества позволяла подтверждать концепцию преемственности "Москва - третий Рим". В эпоху открытия Тмутарканского камня памятник также оказался в центре политики, но по другому смещенными акцентами чем в текущих дикуссиях. Екатерина II строила плана возвращения "в христианское лоно" Греции и как зависимой территории от России. В этом плане Тмутараканский камень воспринимался как свидетельство исторической преемственности и связи Византийской империи и Киевской Руси, которые логически должны быть "вместе". Таким образом, памятник оказался сразу же в центре политической пропаганды. Ситуативные союзники России как Франция поддержали такую линию, в частности французский дипломат адъютант Дюрок даже получил на это специальные указания. В то же время политические противники территориальной экспансии России были мотивированы противостоять исторической пропаганде, что в том числе привело к бурным спорам об подлинности памятника.

Доказательства подлинности памятника

Уникальность надписи и её необычный грамматический строй сразу вызвали оживленную дискуссию о его подлинности. Тмутараканский камень исследовали российские историки А. Оленин, А. Спицын, Б. Рыбаков, А. Монгайт. Следует отметить, что до этого русской эпиграфики фактически не существовало, фактически она была основана в ходе таких научных дискуссий. Причём для не имеющих ещё опыта в такой научной дисциплине историков задача была особенно сложна, т.к. Тмутараканский камень остаётся древнейшей древнерусской надписью на камне и поднял вопросы не только в области древнерусского языка, но специальной стилистики древнерусских надписей такого толка. Дискуссия вызвала также большой культурный интерес, так как по всей видимости как "тмутараканский болван" в "Слове об полку Игореве" упоминался именно Тмутараканский камень.

Первичная проверка показала, что сведения надписи полностью подтверждаются данными летописных древнерусских источников. В 1068 году в Тмутаракани действительно княжил Глеб Святославич, который впоследствии был новгородским князем. Поскольку данная область находилась под влиянием Византии, то использование индикта для датировки также естественно. Расстояние на камне указано верно, если исходить из того, что князь измерил его между центральными храмами Корчева и Тмутаракани.

Тем не менее А. Монгайт высказывал возражения в основном филологического толка. Научную дискуссию закрыла выдающийся эпиграфист А. Медынцева в фундаментальном исследовании, посвящённом надписи на Тмутараканском камне, полностью доказав его подлинность в своей монографии 1976 года. На текущий момент споры бывают только в среде любителей.

А. А. Медынцевой доказала подлинность памятника сразу несколькими способами:

• Тщательный побуквенный анализ на предмет прописи указывал, что тот, кто делал надпись, владел естественным образом почерком того времени (в её книге представлен богатый иллюстративный материал — фотографии и прориси как самой надписи, так и надписей и рукописей X—XII вв.)
• Исследование самого камня и определение его возраста по степени его разрушения (использовались работы Б. В. Сапунова), что показало, что камень был высечен примерно в указанный на нём период и не имеет следов искусственного старения
• Привлечение исследовательницей сведений южнославянских и древнерусских эпиграфических памятников X—XI вв., найденных в последние десятилетия (древнеболгарские надписи, надписи-граффити из Софии Киевской и Софии Новгородской), со всей очевидностью показали, что Тмутараканский камень стоит в одном ряду с этими памятниками и с древнейшими русскими рукописями, принадлежит той же эпохе в развитии славянского письма
• Самое убедительное доказательство Медынцевой филологическое. Филологическим особенностям надписи обнаружены аналогии в берестяных грамотах XI—XII вв., в киевских и новгородских граффити, источниках, которые не были известны первым исследователям Тмутараканского камня и поэтому они не были в состоянии подделать правила древней грамматики, которые в то время были просто неизвестны никому. Одновременно так Медынцева разбила аргументы критиков-филологов, которые как раз апеллировали к неизвестным ранее грамматическим оборотам, но открытие новых берестяных грамот сняло с повестки такие аргументы.

Предполагаемая карта Керченского пролива на памятнике и реконструкция геодезических методов князя Глеба

Тмутараканский камень крайне заинтересовал кроме историков учёных-геодезистов, т.к. довольно загадочен метод, как Глеб смог произвести такие нетривиальные геодезические работы. Дело в том, что дистанция видимости до горизонта человека, стоящего на льду, составляет всего 4,7 километра. С учётом низменного характера местности Глеб мог посередине пролива наблюдать лишь некоторые холмы со стороны Керчи и не по своему маршруту движения.

Геодезист A.C. Тиньков считает, что князь Глеб для этого составил карту очертания берегов Керченского пролива, которая нечётким образом царапинами нанесена как граффити на Тмутараканский камень на боковой поверхности.

А.С. Тиньков отмечает, что Глеб наиболее вероятно выполнил геодезическую задачу следующим образом:

• Была составлена карта берегов с ориентирами для топографической съёмки как вершины гор (холмов) Митридат, Ада, Зеленского и Лисья.
• Был установлен масштаб карты как 1:56000 и отмечен «масштабным крестом» на схеме.
• Далее была составлена фигура-триангуляция между ориентирами, которая изображена в виде «тмутараканского четырехугольника»

Таким образом, по мнению А.С. Тинькова, Глеб как и современные геодезисты вычислил расстояние между объектами математически. Хотя большинство геодезистов соглашаются с доводами Тинькова, т.к. они воспроизводят обычную современную топографическую съемку, но никто из историков не готов подтвердить возможность использования таких методов в XI веке, т.к. требуются совершенные приборы для измерения углов как теодолит, а также математик, способный произвести вычисления. Хотя в Крыму было много греков-архитекторов, владеющих математическими расчетами, но в данном случае требовалось найти в XI веке математика, владеющего тригонометрией, которых в то время было несколько человек в мире. Кроме этого, классическое описание всех надписей и царапин на Тмутараканском камне, выполненное А. И. Мусиным-Пушкиным, указывает бессистемный набор повреждений там, где Тиньков утверждает наличие граффити.

Поэтому скорее всего теорию Тинькова можно отнести к маргинальной теории. Однако тем не менее это является первой попыткой осмысления геодезических методов, используемых Глебом, и понимания их нетривиальности в любом случае. Также работа Тинькова выявила природные ориентиры, которые Глеб мог использовать для своей ориентации перемещаясь по льду, что не снимает с повестки дня вопрос: как Глеб определял углы относительно них.

См. также

• Этокский памятник
• Рогволодов камень

Литература

• Мусин-Пушкин А. И. Историческое исследование о местоположении Российского Тмутараканского княжения. — СПб., 1794.
• Оленин А. Н. Письмо к графу Алексею Ивановичу Мусину-Пушкину о камне Тмутараканском, найденном на острове Тамани в 1792 г., с описанием картин, к письму приложенных. — СПб.: Медицинская типография, 1806.

• Свиньин П. П. Часть XXV. Обозрение путешествия издателя Отечественных записок по России, в 1825 году, относительно археологии // Отечественные записки. — СПб., 1826.
• Арцыбашев Н. Часть IV. Книга I. О Тмутаракани // Труды Общества истории и древностей Российских. — М., 1828.
• Кеппен П. И. Часть V. Нечто о Тмутараканском камне // Труды и записки Общества истории и древностей Российских, учрежденные при Московском Университете. — М., 1830.
• Спасский Г. Раздел II. Исследование Тмутороканского камня с русской надписью // Отечественные записки. — СПб., 1844. — Т. XXXVI.
• Мирошкин М. Я. Исследование академика Буткова о Тмутаракани и Тмутороканском камне // ИАО. — СПб., 1863. — Т. II, вып. 5-6.
• Прозрителев Г. Н. К истории Тмутараканского камня // Труды XV археологического съезда в Новгороде 1911 г.. — М., 1914. — Т. I.
• Апостолов Л. Камень с надписью деяний князя Глеба // Труды XV археологического съезда в Новгороде 1911 г.. — М., 1914. — Т. I.
• Спицын А. А. Тмутараканский камень // Записки отделения русской и славянской археологии Русского археологического общества. — Пг., 1915. — Т. 11.
• Веселовский Н. И. К истории открытия Тмутараканского камня // Вестник археологии и истории издаваемый Петроградчским археологическим институтом. — Пг., 1917. — Вып. XXII.
• Бертье-Делагард А. Заметки о Тмутараканском камне (рус.) // Известия Таврической ученой археологической комиссии. — СПб., 1918. — № 55.
• Орлов А. С. Приложение. Подлинное дело о Тмутараканском камне. Протокол Ставропольской ученой комиссии 1911 г. декабря 17 об осмотре ‘дела’ 1793 г. о Тмутараканском камне… // Библиография русских надписей 11-15 вв. — М.-Л., 1952.
• Орлов П. С. Тмутороканский камень — древнейший памятник русской письменности и русских геодезических работ // Доклады Московской сельскохозяйственной академии им. К. А. Тимирязева. — М., 1949. — Вып. 10.
• Драчук В. С. Надпись на камне. — 1971.
• Мазон А. Тъмутороканский блъванъ // Revue des Etudes Slaves. — Paris, 1961. — № 39.
• Галицкий В. Тмутараканский камень // Земля и люди. — М., 1967.
• Лопатина Л. Е. Тмутараканскому камню — 900 лет // Русская речь. — М., 1968. — № 3.
• Монгайт А. Л. Надпись на камне. — М., 1969.
• Кузьмин А. Г. Существует ли проблема Тмутараканского камня? // Советская археология. — М., 1969. — № 3.
• Сапунов Б. В. Ещё раз к вопросу о подлинности Тмутараканского камня // Труды Государственного Эрмитажа. — Л., 1970. — Т. XI.
• Сапунов Б. В. О Тмутараканском камне 1068 г. // Памятники культуры: Новые открытия. 1975. — М., 1976.
• Медынцева А. А. Тмутараканский камень. — М.: Наука, 1979. — 56 с. — 4900 экз. (обл.)
  • Попконстантинов К. Рецензия на : Медынцева А. А. Тмутараканский камень. М. 1979 // Советская археология. — М., 1983. — № 1.
• Захаров В. А. Заметки о Тмутараканском камне // От Тмутороканя до Тамани IX—XIX вв.: Сборник Русского исторического общества. — М., 2002. — № 4(152).
• Соловьёв В. А. По следам Суворова: Записки краеведа. — Краснодар: Центр информ. и экон. развития печати, телевидения и радио Краснодар. края, 2004. — 313 с. (Описание истории основания казаками городов и станиц на месте бывших суворовских укреплений, входящих в Кубанскую кордонную линию)

Отрывок, характеризующий Тмутараканский камень

Графиня, стараясь скрыть этот поступок от себя и от доктора, всовывала ему в руку золотой и всякий раз с успокоенным сердцем возвращалась к больной.
Признаки болезни Наташи состояли в том, что она мало ела, мало спала, кашляла и никогда не оживлялась. Доктора говорили, что больную нельзя оставлять без медицинской помощи, и поэтому в душном воздухе держали ее в городе. И лето 1812 года Ростовы не уезжали в деревню.
Несмотря на большое количество проглоченных пилюль, капель и порошков из баночек и коробочек, из которых madame Schoss, охотница до этих вещиц, собрала большую коллекцию, несмотря на отсутствие привычной деревенской жизни, молодость брала свое: горе Наташи начало покрываться слоем впечатлений прожитой жизни, оно перестало такой мучительной болью лежать ей на сердце, начинало становиться прошедшим, и Наташа стала физически оправляться.


Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было.
Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: «Что ж дальше?А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко. С ним она любила бывать больше, чем с другими; и иногда, когда была с ним с глазу на глаз, смеялась. Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа Осссознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она даже не была благодарна ему за его нежность; ничто хорошее со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте. Иногда Наташа замечала смущение и неловкость Пьера в ее присутствии, в особенности, когда он хотел сделать для нее что нибудь приятное или когда он боялся, чтобы что нибудь в разговоре не навело Наташу на тяжелые воспоминания. Она замечала это и приписывала это его общей доброте и застенчивости, которая, по ее понятиям, таковая же, как с нею, должна была быть и со всеми. После тех нечаянных слов о том, что, ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова для утешения плачущего ребенка. Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа чувствовала между собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград – отсутствие которой она чувствовала с Kyрагиным, – ей никогда в голову не приходило, чтобы из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или, еще менее, с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей себя, поэтической дружбы между мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров.
В конце Петровского поста Аграфена Ивановна Белова, отрадненская соседка Ростовых, приехала в Москву поклониться московским угодникам. Она предложила Наташе говеть, и Наташа с радостью ухватилась за эту мысль. Несмотря на запрещение доктора выходить рано утром, Наташа настояла на том, чтобы говеть, и говеть не так, как говели обыкновенно в доме Ростовых, то есть отслушать на дому три службы, а чтобы говеть так, как говела Аграфена Ивановна, то есть всю неделю, не пропуская ни одной вечерни, обедни или заутрени.
Графине понравилось это усердие Наташи; она в душе своей, после безуспешного медицинского лечения, надеялась, что молитва поможет ей больше лекарств, и хотя со страхом и скрывая от доктора, но согласилась на желание Наташи и поручила ее Беловой. Аграфена Ивановна в три часа ночи приходила будить Наташу и большей частью находила ее уже не спящею. Наташа боялась проспать время заутрени. Поспешно умываясь и с смирением одеваясь в самое дурное свое платье и старенькую мантилью, содрогаясь от свежести, Наташа выходила на пустынные улицы, прозрачно освещенные утренней зарей. По совету Аграфены Ивановны, Наташа говела не в своем приходе, а в церкви, в которой, по словам набожной Беловой, был священник весьма строгий и высокой жизни. В церкви всегда было мало народа; Наташа с Беловой становились на привычное место перед иконой божией матери, вделанной в зад левого клироса, и новое для Наташи чувство смирения перед великим, непостижимым, охватывало ее, когда она в этот непривычный час утра, глядя на черный лик божией матери, освещенный и свечами, горевшими перед ним, и светом утра, падавшим из окна, слушала звуки службы, за которыми она старалась следить, понимая их. Когда она понимала их, ее личное чувство с своими оттенками присоединялось к ее молитве; когда она не понимала, ей еще сладостнее было думать, что желание понимать все есть гордость, что понимать всего нельзя, что надо только верить и отдаваться богу, который в эти минуты – она чувствовала – управлял ее душою. Она крестилась, кланялась и, когда не понимала, то только, ужасаясь перед своею мерзостью, просила бога простить ее за все, за все, и помиловать. Молитвы, которым она больше всего отдавалась, были молитвы раскаяния. Возвращаясь домой в ранний час утра, когда встречались только каменщики, шедшие на работу, дворники, выметавшие улицу, и в домах еще все спали, Наташа испытывала новое для нее чувство возможности исправления себя от своих пороков и возможности новой, чистой жизни и счастия.
В продолжение всей недели, в которую она вела эту жизнь, чувство это росло с каждым днем. И счастье приобщиться или сообщиться, как, радостно играя этим словом, говорила ей Аграфена Ивановна, представлялось ей столь великим, что ей казалось, что она не доживет до этого блаженного воскресенья.
Но счастливый день наступил, и когда Наташа в это памятное для нее воскресенье, в белом кисейном платье, вернулась от причастия, она в первый раз после многих месяцев почувствовала себя спокойной и не тяготящеюся жизнью, которая предстояла ей.
Приезжавший в этот день доктор осмотрел Наташу и велел продолжать те последние порошки, которые он прописал две недели тому назад.
– Непременно продолжать – утром и вечером, – сказал он, видимо, сам добросовестно довольный своим успехом. – Только, пожалуйста, аккуратнее. Будьте покойны, графиня, – сказал шутливо доктор, в мякоть руки ловко подхватывая золотой, – скоро опять запоет и зарезвится. Очень, очень ей в пользу последнее лекарство. Она очень посвежела.
Графиня посмотрела на ногти и поплевала, с веселым лицом возвращаясь в гостиную.


В начале июля в Москве распространялись все более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании государя к народу, о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11 го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России ходили преувеличенные слухи. Говорили, что государь уезжает потому, что армия в опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию.
11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:
– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.
Благообразный, тихий старичок служил с той кроткой торжественностью, которая так величаво, успокоительно действует на души молящихся. Царские двери затворились, медленно задернулась завеса; таинственный тихий голос произнес что то оттуда. Непонятные для нее самой слезы стояли в груди Наташи, и радостное и томительное чувство волновало ее.
«Научи меня, что мне делать, как мне исправиться навсегда, навсегда, как мне быть с моей жизнью… – думала она.
Дьякон вышел на амвон, выправил, широко отставив большой палец, длинные волосы из под стихаря и, положив на груди крест, громко и торжественно стал читать слова молитвы:
– «Миром господу помолимся».
«Миром, – все вместе, без различия сословий, без вражды, а соединенные братской любовью – будем молиться», – думала Наташа.
– О свышнем мире и о спасении душ наших!
«О мире ангелов и душ всех бестелесных существ, которые живут над нами», – молилась Наташа.
Когда молились за воинство, она вспомнила брата и Денисова. Когда молились за плавающих и путешествующих, она вспомнила князя Андрея и молилась за него, и молилась за то, чтобы бог простил ей то зло, которое она ему сделала. Когда молились за любящих нас, она молилась о своих домашних, об отце, матери, Соне, в первый раз теперь понимая всю свою вину перед ними и чувствуя всю силу своей любви к ним. Когда молились о ненавидящих нас, она придумала себе врагов и ненавидящих для того, чтобы молиться за них. Она причисляла к врагам кредиторов и всех тех, которые имели дело с ее отцом, и всякий раз, при мысли о врагах и ненавидящих, она вспоминала Анатоля, сделавшего ей столько зла, и хотя он не был ненавидящий, она радостно молилась за него как за врага. Только на молитве она чувствовала себя в силах ясно и спокойно вспоминать и о князе Андрее, и об Анатоле, как об людях, к которым чувства ее уничтожались в сравнении с ее чувством страха и благоговения к богу. Когда молились за царскую фамилию и за Синод, она особенно низко кланялась и крестилась, говоря себе, что, ежели она не понимает, она не может сомневаться и все таки любит правительствующий Синод и молится за него.
Окончив ектенью, дьякон перекрестил вокруг груди орарь и произнес:
– «Сами себя и живот наш Христу богу предадим».
«Сами себя богу предадим, – повторила в своей душе Наташа. – Боже мой, предаю себя твоей воле, – думала она. – Ничего не хочу, не желаю; научи меня, что мне делать, куда употребить свою волю! Да возьми же меня, возьми меня! – с умиленным нетерпением в душе говорила Наташа, не крестясь, опустив свои тонкие руки и как будто ожидая, что вот вот невидимая сила возьмет ее и избавит от себя, от своих сожалений, желаний, укоров, надежд и пороков.
Графиня несколько раз во время службы оглядывалась на умиленное, с блестящими глазами, лицо своей дочери и молилась богу о том, чтобы он помог ей.
Неожиданно, в середине и не в порядке службы, который Наташа хорошо знала, дьячок вынес скамеечку, ту самую, на которой читались коленопреклоненные молитвы в троицын день, и поставил ее перед царскими дверьми. Священник вышел в своей лиловой бархатной скуфье, оправил волосы и с усилием стал на колена. Все сделали то же и с недоумением смотрели друг на друга. Это была молитва, только что полученная из Синода, молитва о спасении России от вражеского нашествия.
– «Господи боже сил, боже спасения нашего, – начал священник тем ясным, ненапыщенным и кротким голосом, которым читают только одни духовные славянские чтецы и который так неотразимо действует на русское сердце. – Господи боже сил, боже спасения нашего! Призри ныне в милости и щедротах на смиренные люди твоя, и человеколюбно услыши, и пощади, и помилуй нас. Се враг смущаяй землю твою и хотяй положити вселенную всю пусту, восста на ны; се людие беззаконии собрашася, еже погубити достояние твое, разорити честный Иерусалим твой, возлюбленную тебе Россию: осквернити храмы твои, раскопати алтари и поругатися святыне нашей. Доколе, господи, доколе грешницы восхвалятся? Доколе употребляти имать законопреступный власть?
Владыко господи! Услыши нас, молящихся тебе: укрепи силою твоею благочестивейшего, самодержавнейшего великого государя нашего императора Александра Павловича; помяни правду его и кротость, воздаждь ему по благости его, ею же хранит ны, твой возлюбленный Израиль. Благослови его советы, начинания и дела; утверди всемогущною твоею десницею царство его и подаждь ему победу на врага, яко же Моисею на Амалика, Гедеону на Мадиама и Давиду на Голиафа. Сохрани воинство его; положи лук медян мышцам, во имя твое ополчившихся, и препояши их силою на брань. Приими оружие и щит, и восстани в помощь нашу, да постыдятся и посрамятся мыслящий нам злая, да будут пред лицем верного ти воинства, яко прах пред лицем ветра, и ангел твой сильный да будет оскорбляяй и погоняяй их; да приидет им сеть, юже не сведают, и их ловитва, юже сокрыша, да обымет их; да падут под ногами рабов твоих и в попрание воем нашим да будут. Господи! не изнеможет у тебе спасати во многих и в малых; ты еси бог, да не превозможет противу тебе человек.
Боже отец наших! Помяни щедроты твоя и милости, яже от века суть: не отвержи нас от лица твоего, ниже возгнушайся недостоинством нашим, но помилуй нас по велицей милости твоей и по множеству щедрот твоих презри беззакония и грехи наша. Сердце чисто созижди в нас, и дух прав обнови во утробе нашей; всех нас укрепи верою в тя, утверди надеждою, одушеви истинною друг ко другу любовию, вооружи единодушием на праведное защищение одержания, еже дал еси нам и отцем нашим, да не вознесется жезл нечестивых на жребий освященных.
Господи боже наш, в него же веруем и на него же уповаем, не посрами нас от чаяния милости твоея и сотвори знамение во благо, яко да видят ненавидящий нас и православную веру нашу, и посрамятся и погибнут; и да уведят все страны, яко имя тебе господь, и мы людие твои. Яви нам, господи, ныне милость твою и спасение твое даждь нам; возвесели сердце рабов твоих о милости твоей; порази враги наши, и сокруши их под ноги верных твоих вскоре. Ты бо еси заступление, помощь и победа уповающим на тя, и тебе славу воссылаем, отцу и сыну и святому духу и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь».