Тобилевичи
Поделись знанием:
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
| Тобилевичи | |
 | |
| Родоначальник: |
Михал (Михаил) Тобилевич |
|---|---|
Подданство: | |
 Речь Посполитая
| |
 Царство Польское
| |
 Российская империя
| |
Тобилевичи (польск. Tobilewicz) — старинный украинский шляхетский род герба Трживдар. Этот герб используется также более чем двадцатью другими родами.
История
Фамилия Тобилевич употреблялась в актах Великого княжества Литовского середины XVI века. Получение родом герба от польского короля произошло около 1563 года.
Первый известный предок рода Тобилевичей — шляхтич Михал (Михаил) Тобилевич герба Трживдар, родившийся около 1685 года. От брака с дворянкой Розалией Зарницкой (Жорницкой) он имел сына — Антония (Антона) Тобилевича 1710 года рождения[1]. От брака Антония Тобилевича и дворянки Марианны Шандровской герба Сас родился сын — Шимон Тобилевич[2], который был крещен 28 октября 1742 года. В 1770-х годах Шимон Тобилевич поселился в городке Турия Чигиринского уезда Киевского воеводства (ныне село Турья Новомиргородского района Кировоградской области Украины), где занимал должность таможенного стражника украинского Провинции коронного Сокровища Речи Посполитой. От его брака с дворянкой Барбарой Шандровской герба Сас родились дети: Устина Тобилевич герба Трживдар (род. 1778), Ева Тобилевич герба Трживдар (род. 1779), Юзефа Тобилевич герба Трживдар (род. 1782), Адам Тобилевич герба Трживдар (род. 1793) и Винцентий Тобилевич герба Трживдар (род. 1794).
После присоединения Правобережной Украины к Российской империи, согласно указу Екатерины II от 21 апреля 1785 года, для утверждения в русском дворянстве польская шляхта должна была доказывать своё благородное происхождение. Род Тобилевичей предоставил соответствующие документы, на основании которых 15 апреля 1804 был внесён в I-ю часть Родословной книги дворян Киевской губернии. Однако Киевская губернская ревизионная комиссия, просмотрев дело 19 августа 1838 года, отказала в утверждении этого рода в дворянстве. После подавления польского восстания 1863—1864 годов, по Высочайшему указу от 1864 года, рассмотрение прав на дворянство родов, происходивших из бывшей польской шляхты, было прекращено. Тобилевичи не попали в категорию дворянских родов и продолжили дальнейшие ходатайства о признании их в российском наследственном дворянстве. Занимался этим большей частью Карп Адамович Тобилевич.[3] В конце-концов Правительствующий сенат из-за недостаточности собранных документов и ошибки в написании фамилии (в первых бумагах значилось Тубилевич, а в новых — Тобилевич) — отказал в признании потомственного дворянства рода Тобилевичей.
Представители рода
- Тобилевич, Евгений Петрович (сценический псевдоним — Рыбчинский, сын Петра Тобилевича) — певец и актёр театра Николая Садовского.
- Тобилевич, Иван Карпович (литературный псевдоним — Карпенко-Карый; 1845-1907) — украинский драматург, актер, режиссёр.
- Тобилевич, Мария Карповна (сценический псевдоним — Садовская, в замужестве — Садовская-Барилотти; 1855-1891) — украинская оперная певица и драматическая артистка.
- Тобилевич, Николай Карпович (сценический псевдоним — Садовский; 1856-1933) — украинский актер и режиссёр, один из основоположников украинского национального профессионального театра.
- Тобилевич, Николай Николаевич (сын Николая Садовского; 1897-1964) — подполковник Армии Украинской Народной Республики, политический деятель Правительства УНР в изгнании.
- Тобилевич, Панас Карпович (сценический псевдоним — Саксаганский; 1859-1940) — украинский актер, режиссёр, театральный деятель.
- Тобилевич, Пётр Карпович (1849-1908) — российский государственный деятель.
- Тобилевич, София Витальевна (в девичестве — Дитковская; 1860-1953) — украинская актриса, писательница.
- Тобилевич-Кресан, Мария Ивановна (дочь Ивана Тобилевича; 1883-1957) — украинская писательница-переводчик и театральный деятель.
Генеалогия
- Михал (Михаил) Тобилевич, жена — Розалия Зарницкая (Жорницкая)
- Антоний (Антон) Тобилевич, жена — Марианна Шандровская
- Шимон (Семён) Тобилевич, жена — Барбара Шандровская
- Устина Тобилевич (род. 1778)
- Ева Тобилевич (род. 1779)
- Юзефа Тобилевич (род. 1782)
- Винцентий (Викентий) Тобилевич (род. 1794)
- Адам Тобилевич (род. 1793), жена — Анастасия
- Гаврила Адамович Тобилевич
- Степан Адамович Тобилевич
- Карп Адамович Тобилевич (1816—1904), жена — Евдокия Зиновьевна Садовская (ум. 1879)
- Михаил Карпович Тобилевич (1847—1917)
- Иван Карпович Тобилевич (Карпенко-Карый, 1845—1907), первая жена — Надежда Карловна Тарковская (1852—1882), вторая жена — София Витальевна Дитковская (1860—1953)
- Галина Ивановна Тобилевич (1872—1882)
- Юрий Иванович Тобилевич (1876—1925)
- Андрей Юрьевич Тобилевич (1905—1979)
- Назар Юрьевич Тобилевич (1909—2001)
- Орыся Ивановна Тобилевич (1879—?)
- Мария Ивановна Тобилевич (1883—1957)
- Назарий Иванович Тобилевич (1907—?)
- Пётр Карпович Тобилевич (1849—1908)
- Мария Карповна Тобилевич (Садовская-Барилотти, 1855—1891)
- Николай Карпович Тобилевич (Садовский, 1856—1933), жена — Евгения Базилевская
- Николай Николаевич Тобилевич (1897—1964)
- Юрий Николаевич Тобилевич (1899—1909)
- Панас Карпович Тобилевич (Саксаганский, 1859—1940), первая жена — Хильченко Мелания Григорьевна, вторая жена — Левченко Нина Митрофановна
- Пётр Панасович Тобилевич (1890—1949)
- Глеб Петрович Тобилевич (1923—1943),
- Богдан Петрович Тобилевич (1920—2002) — заслуженный архитектор РСФСР
- Пётр Богданович Тобилевич (род. 1944) — актёр дубляжа; жена — Нина Михайловна — актриса дубляжа
Ветвь неизвестного происхождения[4]:
- Тобилевич Михаил Мартынович (1880—1965), жена — Тобилевич Оксана Ефимовна (в девичестве Куколова, ум. 1933), дети:
- Тобилевич Анна Михайловна[5] (1921—2011).
Напишите отзыв о статье "Тобилевичи"
Примечания
- ↑ [sr.rodovid.org/wk/Особа:788363 Антоній Тобілевич] (серб.)
- ↑ [sr.rodovid.org/wk/Посебно:Tree/788360 Шимон (Семен) Тобілевич (Тубілевич)] (серб.)
- ↑ [ru.rodovid.org/wk/%D0%97%D0%B0%D0%BF%D0%B8%D1%81%D1%8C:422385 Карп Адамович Тобилевич]
- ↑ [kozactvo.jimdo.com/українські-шляхетні-роди/ Українські шляхетні роди] (англ.)
- ↑ [news.kr.ua/2010/02/420/ Анна Михайловна Тобилевич]
Ссылки
- [nado.znate.ru/%D0%A2%D0%BE%D0%B1%D0%B8%D0%BB%D0%B5%D0%B2%D0%B8%D1%87%D0%B8 Тобилевичи]
- [www.day.kiev.ua/ru/article/obshchestvo/tobilevichi Тобилевичи]
- [gazeta.zn.ua/SOCIETY/dom_tobilevichey.html Дом Тобилевичей]
- [mvduk.kiev.ua/wp-content/uploads/2014/12/IX-семінар.pdf Наталія Грабар. До реконструкції родоводу Тобілевичів.] (укр.)
Отрывок, характеризующий Тобилевичи
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
