Тогатус

Тога́тус (лат. togatus — одетый в тогу) — в Древнем Риме человек, одетый в тогу. Самоназвание римлян, поскольку тога — национальная одежда и атрибут полноправного римского гражданина, а ношение тоги являлось обозначением социального статуса свободного человека и гражданина.

Император Август предписал всем гражданам, входящим на Форум, быть одетыми в тогу. Она быстро стала символом Древнего Рима: «символом этой цивилизации была тога, без которой на форум и вообще в приличное общество просто не пускали. „Народ тоги“, „генс тогатус“, — вот что такое Рим. Тоги не было у „варваров“, у всяких там греков. Они не понимали ничего в великом искусстве драпировки складок — дикие люди. Тога — символ иерархии, упорядоченности, места в иерархии, заслуг перед отечеством». Древние греки носили плащи, которые римляне называли «паллий», и существовало противопоставление прагматичных и не склонных к умозрениям «тогати»-римлян умозрительным «паллиати»-грекам.

В скульптуре

Существует тип древнеримских статуй, условно называемый «тогатус». Они всегда изображают стоящих прямо и в полный рост мужчин, задрапированных в тогу. В данной иконографии изображают и императоров, и сенаторов, и более простых граждан. (Часто встречается указание, что статуи тогатусов изображали ораторов, но это грубое обобщение). Статуя тогатуса, как особый вид портрета, возникла в эпоху Республики. О сложении данного типа иконографии можно сказать следующее: «с развитием общественной жизни, с ростом значения полководца-завоевателя, государственного деятеля, законодателя появляется в Риме почетная статуя римлянина, закутанного в тогу („тогатус“)». По мере того, как римское государство развивалось и богатело, росли и его эстетические запросы. Для прославления знаменитых ораторов, удачливых политиков и победоносных военачальников обычных бюстов оказалось недостаточно и в моду вошли статуи выдающихся людей в полный рост — homo politicus, в отличие от изображений в доспехах, подчеркивающих военные заслуги модели. Статуи помещались на высоких пьедесталах в общественных местах, а поскольку изображавшийся человек непременно являлся официальным лицом, то скульптурный портрет изображал его одетым в почетное римское облачение — тогу, а сами статуи начали называть «тогатусами».

Как пишут искусствоведы, «хотя основной тип „староримского“ направления — статуя тогатуса несомненно сложилась под влиянием греческой пластики, (таких её образцов, как статуя Софокла в Латеранском музее в Риме), стиль исполнения многочисленных римских скульптур этого типа далек от эллинских прообразов. Такова одна из древнейших дошедших до нас статуй тогатуса — статуя с виллы Челимонтана в Риме, служившая надгробным памятником и датирующаяся началом I века до н. э. Поза традиционна — тогатус изображен стоящим прямо, с правой рукой, заложенной за край тоги. Сухая, графическая линейная трактовка складок короткой тоги, по покрою аналогичной одежде Авла Метелла, и особенно тип головы с резкими чертами лица, не лишенного известной экспрессии, напоминают этрусские надгробные скульптуры. Статуя эта и близкие ей произведения являются связующим звеном между позднейшей римской портретной скульптурой и предшествовавшей ей этрусско-италийской»

«Большой широкий плащ-тога одет поверх туники и драпируется всегда одинаково. Перекинутая через плечо тога образует три группы округлых складок: на груди у пояса, у колен и внизу. По этой схеме тога расположена на статуе римлянина с портретами предков в руках („Тогатус Барберини“). Такая же драпировка сохраняется и на статуях I—II вв. н. э. Композиционно статуи „тогатуса“ очень просты. Это прямо стоящая фигура с опорой на одну ногу и со слегка отставленной другой; общая плоскостность построения не нарушается легким движением рук». В раннеимператорское время изменяется одежда: длинная тога доходит до ступней ног, складки её становятся более богатыми и разнообразно расположенными. В тогатусах конца III века, как и во всей древнеримской скульптуре, происходит «огрубление» стиля: в трактовке фигур ощущается нарастание статичности. Фигуры тогатусов становятся все более жесткими и графичными. Возникает характерная широкая поперечная складка — контабуларий, а также большая вертикальная складка, идущая от левого плеча вниз, подчеркивающая высоту фигуры и симметричность её построения. Эти особенности хорошо видны на статуе тогатуса из Национального музея в Риме.

На более ремесленном уровне изготовление статуй тогатусов ставилось «на поток»: драпировки (тоги) таких статуй или бюстов могли изготовляться заранее, по шаблону, являясь ремесленной работой, а портретные головы, вставлявшиеся в них, делались по специальному заказу более профессиональным мастером-портретистом, иногда даже из мрамора другого сорта Обычай изображать в подобной иконографии дипломатов и полководцев сохранился в европейских странах до середины XIX в. (например, статуи Кутузова и Барклая-де-Толли перед Казанским собором в Петербурге, причем здесь полководцы одеты под тогами не в обычные для римлян туники, а в парадные мундиры с эполетами и орденами).

Примеры статуй тогатусов

• Статуя тогатуса Гения Августа
• Тогатус Барберини

Ссылки

• [en.wiktionary.org/wiki/togatus Толкование и склонение слова togatus]

Отрывок, характеризующий Тогатус

Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.


Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.
– Ну, ну, ну, – сказала мать.
– Мама, можно поговорить, да? – сказала Hаташa. – Ну, в душку один раз, ну еще, и будет. – И она обхватила шею матери и поцеловала ее под подбородок. В обращении своем с матерью Наташа выказывала внешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что как бы она ни обхватила руками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно, ни неприятно, ни неловко.
– Ну, об чем же нынче? – сказала мать, устроившись на подушках и подождав, пока Наташа, также перекатившись раза два через себя, не легла с ней рядом под одним одеялом, выпростав руки и приняв серьезное выражение.