Того, Сигэнори

Сигэнори Того 東郷茂徳<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Министр колоний
18 октября 1941 — 2 декабря 1941
Предшественник:	Тэйдзиро Тоёда
Преемник:	Хироя Ино
Министр Великой Восточной Азии
9 апреля 1945 — 17 августа 1945
Предшественник:	Кантаро Судзуки
Преемник:	Мамору Сигэмицу
Министр иностранных дел
9 апреля 1945 — 17 августа 1945
Предшественник:	Кантаро Судзуки
Преемник:	Мамору Сигэмицу
Рождение:	10 декабря 1882(1882-12-10) деревня Наэсирогава, префектура Кагосима, Японская империя
Смерть:	23 июля 1950(1950-07-23) (67 лет) Токио, Япония
Имя при рождении:	Пак Мудок (кор. 박무덕)
Отец:	Пак Сусын
Супруга:	Эдита де Лаланде
Образование:	Филолог-германист (Токийский императорский университет)

Сигэнори Того (яп. 東郷 茂徳 То:го: Сигэнори) — японский политик корейского происхождения времён Второй мировой войны. Того занимал должность министра колоний и, позднее, министра Великой Восточной Азии и министра иностранных дел. Приговорён Токийским трибуналом к двадцати годам тюремного заключения за военные преступления.

Биография

Того родился 10 декабря 1882 года в корейской семье; он был потомком пленных, вывезенных японскими войсками во время Имджинской войны. При рождении его звали Пак Мудок (кор. 박무덕^?, 朴茂德^?</span>). Однако через три года его отец взял себе японскую фамилию — Того. Имя его сына по-прежнему записывалось теми же иероглифами, но читались они по-японски: «Сигэнори».

С 1904 по 1907 год Сигэнори Того учился в Токийском императорском университете на литературном факультете. Он специализировался на немецкой литературе. В 1908 году он стал читать лекции в университете Мэйдзи.

С 1912 года Того устроился работать в Министерство иностранных дел. В июле 1916 года он посетил Петроград. В 1920 году, после поражения Германской империи в Первой мировой войне, Того принял участие в переговорах по составлению Версальского мирного договора. Тогда же он встретил Эдиту де Лаланде — вдову известного в Японии немецкого архитектора Георга де Лаланде, и в 1921 году они поженились.

Сигэнори Того принимал участие в установлении дипломатических отношений с СССР в 1925 году.

Позднее, в 1939 году Того смог предугадать заключение Пакта о ненападении между Германией и СССР, о чем 18 августа уведомил своё начальство.

В 1941 году Того был назначен министром колоний и, таким, образом, стал самым высокопоставленным корейцем в Японской империи. Он крайне скептически отнёсся к идее войны на Тихом океане, так как считал, что у Японии не хватит сил и ресурсов за победы. На протяжении войны Того выступал за скорейшее её окончание, чем вызвал недовольство у радикально настроенных военных.

В 1945 году, после атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки, Японская империя приняла решение о капитуляции. Поздней ночью с 14 на 15 августа 1945 года Того встретился с Корэтикой Анами — одним из своих главных политических оппонентов. Последний принёс Того свои извинения и двое расстались в дружеской атмосфере. На следующий день император Сёва объявил о капитуляции. Вскоре после этого Того был отправлен в отставку.

Во время оккупации Японии Того был арестован и предстал перед судом. Он был приговорён к двадцати годам тюрьмы. Того умер в заключении в 1950 году.

Литература

• 정수웅. 일본 역사를 바꾼 조선인. — 서울: 동아시아, 1999. — 359 p. — ISBN 898816508-X.

Отрывок, характеризующий Того, Сигэнори

– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.