Тода Аснарес

Тода Аснарес
королева Наварры

То́да Асна́рес (исп. Toda Aznárez; 2 января 876—15 октября 958) — королева Наварры, супруга Санчо I Гарсеса, регент (931—934) в малолетство своего сына, короля Гарсии I Санчеса, на правление которого она до самой своей смерти оказывала значительное влияние.

Биография

Тода Аснарес была представительницей семьи Ариста, которая вместе с семьёй Хименес управляла Наваррой в IX веке. Её отцом был граф Ларрауна Аснар Санчес, внук по отцу короля Наварры Гарсии I Иньигеса, а матерью — Онека, дочь короля Фортуна Гарсеса. Её сестра, Санча Аснарес, была женой короля Наварры Химено II Гарсеса. Племянником Тоды был эмир Кордовы Абд ар-Рахман III, сын её матери от первого брака.

Не позднее 900 года Тода Аснарес вышла замуж за Санчо Гарсеса, который в 905 году захватил престол Наварры. Король Санчо I происходил из семьи Хименес и то, что его жена была представительницей семьи Ариста, способствовало более скорому признанию наваррцами права Санчо на трон. Рождение около 919 года Гарсии, сына и наследника престола, ещё больше укрепило власть короля Санчо I над Наваррой. О том, оказывала ли Тода влияние на управление королевством при жизни мужа, ничего не известно. В это время она упоминается лишь как свидетель, подписывающий вместе с королём Санчо Гарсесом выданные им хартии.

Историки лишь предполагают, что Тода поддерживала политику мужа на заключение браков своих дочерей с наиболее влиятельными владетелями христианской части Пиренейского полуострова. В 923 году сразу три дочери Санчо I и Тоды были выданы замуж: Санча стала женой короля Леона Ордоньо II, Онека — женой сына Ордоньо II, будущего короля Альфонсо IV Леонского, а Веласкита — женой графа Бискайи Муньо. В 924 году овдовевшая Санча была выдана замуж за графа Алавы Альваро Эррамелиса. Подобной же политики Тода Аснарес будет придерживаться и после смерти своего мужа.

Король Санчо I Гарсес скончался 10 декабря 925 года. После этого исторические источники, которые в освещении этого периода истории Наварры крайне малочисленны и противоречивы, предлагают две версии развития событий. Согласно одной, на трон вступил Гарсия I Санчес, из-за малолетства которого управление страной было возложено на регента, его дядю Химено Гарсеса. Согласно другим данным, Химено II Гарсес сам взошёл на престол Наварры. Он умер в 931 году, после чего престолом овладел другой дядя Гарсии I, Иньиго II Гарсес. Его правление продолжалось два года, хотя некоторые источники называют и Тоду правительницей Наварры в этот период. В 933 году Тода Аснарес обратилась к своему племяннику, халифу Кордовы Абд ар-Рахману III, с просьбой о помощи против Иньиго. Халиф совершил поход в Наварру и заставил Иньиго Гарсеса передать регентство Тоде.

К этому времени относятся бракосочетание её дочери Урраки с королём Леона Рамиро II (932 год) и женитьба Гарсии I на Андреготе Галиндес, принёсшей мужу в приданое Графство Арагон. Так как Гарсия Санчес к этому времени всё ещё был очень молод, чтобы принимать самостоятельные решения, историки считают эти браки инициативой Тоды Аснарес.

В июле — августе 934 года Абд ар-Рахман III, недовольный сближением королевы Тоды с королём Леона Рамиро II, врагом мавров, совершил поход в Наварру. Он заставил Тоду лично прибыть к нему в лагерь под Калаоррой и дать клятву отказаться от союза с Рамиро II, освободить всех пленников-мусульман и признать Наварру вассалом Кордовского халифата. Так же Тода Аснарес должна была отказаться от регентства, передав правление своему сыну. Под угрозой разорения королевства Тода согласилась на все условия халифа. Король Гарсия I позже подтвердил клятву матери.

Несмотря на передачу власти в руки Гарсии I Санчеса, Тода Аснарес и дальше продолжила оказывать на него огромное влияние. Некоторые историки считают, что почти все решения, принятые Гарсией I при жизни Тоды, были инициированы ею. Особенно это касается политики короля Наварры на сближение с другими христианскими правителями Испании, в первую очередь с королями Леона.

Именно инициативе Тоды историки приписывают разрыв Наваррой в 937 году своих вассальных отношений с Кордовским халифатом и возобновление союза с королём Рамиро II. Этот союз привёл к разгрому войска мавров, возглавляемого Абд ар-Рахманом III, в сражении при Симанкасе 6 августа 939 года. В этой битве участвовало и войско из Наварры. О том, кто возглавлял наваррцев, историки приводят противоречивые сведения. Большинство из них, на основе позднейших леонских и наваррских хроник, считают, что войско возглавлял король Гарсия I. Однако некоторые историки высказывают мнение, что предводителем наваррских воинов была королева Тода. Они указывают, что упоминания Тоды Аснарес, как командующего войском христиан в битве при Симанкасе, содержатся в старинных наваррских преданиях, а также приводят запись из «Больших Санкт-Галленских анналов», в которой сказано: «Солнечное затмение произошло около третьего часа дня 19 июля, в четвёртый год короля Оттона [то есть Оттона I Великого], в пятницу, в 29-ю луну. В этот же день в области Галисии неисчислимое войско сарацин было уничтожено некоей королевой по имени Тойя, не считая их царя и 49 мужей вместе с ним.».

О жизни Тоды Аснарес в 940-х годах почти ничего неизвестно, кроме упоминания её имени в немногочисленных дошедших до наших дней хартиях. Неизвестно также, сыграла ли она какую-нибудь роль в разводе своего сына Гарсии I с его женой Андреготой Галиндес.

Вновь имя Тоды начинает часто появляться в хрониках после смерти короля Рамиро II, когда Наварра начала активно вмешиваться в междоусобия его сыновей. Один из сыновей Рамиро II, Санчо, был любимым внуком Тоды Аснарес и имел тесные связи с королевской семьёй Наварры. Когда Санчо в 951 году поднял мятеж против своего брата, короля Ордоньо III, он получил помощь от Гарсии I и его матери, а после провала мятежа в 953 году смог найти убежище при наваррском королевском дворе, где находился до смерти своего брата. В 956 году Санчо сам взошёл на престол Королевства Леон под именем Санчо I Толстого, но из-за его неспособности к управлению страной уже в 958 году против него поднялся мятеж, в который оказались вовлечены почти все его сильнейшие вассалы во главе с графом Кастилии Фернаном Гонсалесом. Это заставило Санчо I вновь бежать в Наварру и просить у Гарсии I и королевы Тоды военной помощи против Ордоньо IV, возведённого на трон Леона. Так как сил одной Наварры было недостаточно, чтобы восстановить на престоле короля Санчо I, Тода приняла решение обратиться за помощью к халифу Абд ар-Рахману III. Тот прислал в Памплону послом известного врача еврея Хасдая ибн Шафрута, который условием заключения соглашения поставил прибытие просителей в Кордову. Осенью этого года Тода, Гарсия I Санчес и Санчо I Толстый прибыли в столицу Кордовского халифата, где достигли соглашения об условиях, на которых Абд ар-Рахман III согласился предоставить Санчо I войско мавров для отвоевания престола. Это последнее по времени упоминание о деятельности королевы Тоды. Большинство историков предполагает, что Тода Аснарес скончалась 15 октября 958 года, вскоре после своего возвращения из Кордовы, но существует мнение и о том, что она прожила до 970 года. Последняя, дошедшая до нашего времени хартия, подписанная королевой Тодой, датирована 15 апреля 958 года, что говорит в пользу более ранней даты её смерти. В этой хартии Тода названа правительницей Лисарры, что позволяет историкам предполагать, что одна из областей Королевства Наварра была выделена в непосредственное управление Тоде.

Тода Аснарес похоронена в атриуме монастыря Сан-Мильян-де-Суса (около города Нахеры). Саркофаг, в который было положено её тело, сохранился до наших дней. Рядом с Тодой находятся захоронения некоторых членов королевской семьи Наварры, а также ставших героями испанского эпоса семи графов Лара, погибших в борьбе с маврами.

Ссылки

• [www.papelesdeermua.com/html/modules.php?op=modload&name=News&file=article&sid=139&mode=thread&order=0&thold=0 Toda Aznar (876—958) — La reina Toda] (исп.)(недоступная ссылка — история). Проверено 11 октября 2008. [web.archive.org/20071108150454/www.papelesdeermua.com/html/modules.php?op=modload&name=News&file=article&sid=139&mode=thread&order=0&thold=0 Архивировано из первоисточника 8 ноября 2007].
• [www.fmg.ac/Projects/MedLands/NAVARRE.htm#TodaAznarezdied970 Foundation for Medieval Genealogy] (англ.). Проверено 11 октября 2008. [www.webcitation.org/65QCGWSJR Архивировано из первоисточника 13 февраля 2012].

Отрывок, характеризующий Тода Аснарес

Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
– Как я рада, что ты приехал. Ты устал, хочешь чаю? – Наташа подошла к ней. – Ты похорошел и возмужал, – продолжала графиня, взяв дочь за руку.
– Маменька, что вы говорите!..
– Наташа, его нет, нет больше! – И, обняв дочь, в первый раз графиня начала плакать.


Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.
Душевная рана, происходящая от разрыва духовного тела, точно так же, как и рана физическая, как ни странно это кажется, после того как глубокая рана зажила и кажется сошедшейся своими краями, рана душевная, как и физическая, заживает только изнутри выпирающею силой жизни.
Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни – любовь – еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь.
Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей. Последние недели, проведенные Наташей в комнате матери, надорвали ее физические силы.
Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она придумала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.
Другой раз она позвала Дуняшу, и голос ее задребезжал. Она еще раз кликнула ее, несмотря на то, что она слышала ее шаги, – кликнула тем грудным голосом, которым она певала, и прислушалась к нему.
Она не знала этого, не поверила бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и не заметно. Рана заживала изнутри. В конце января княжна Марья уехала в Москву, и граф настоял на том, чтобы Наташа ехала с нею, с тем чтобы посоветоваться с докторами.


После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.
Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.
Быстрое движение русских за французами действовало на русскую армию точно так же разрушительно, как и бегство французов. Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французской армией, и в том, что отсталые больные у французов оставались в руках врага, отсталые русские оставались у себя дома. Главная причина уменьшения армии Наполеона была быстрота движения, и несомненным доказательством тому служит соответственное уменьшение русских войск.
Вся деятельность Кутузова, как это было под Тарутиным и под Вязьмой, была направлена только к тому, чтобы, – насколько то было в его власти, – не останавливать этого гибельного для французов движения (как хотели в Петербурге и в армии русские генералы), а содействовать ему и облегчить движение своих войск.
Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомления и огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причина представлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цель русских войск была – следование за французами. Путь французов был неизвестен, и потому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше они проходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было по кратчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны, была направлена деятельность Кутузова – не случайно, не временно, но так последовательно, что он ни разу не изменил ей.
Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.
Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться, удивить кого то, забрать в плен для чего то какого нибудь герцога или короля, – генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко и бессмысленно, им казалось, что теперь то самое время давать сражения и побеждать кого то. Кутузов только пожимал плечами, когда ему один за другим представляли проекты маневров с теми дурно обутыми, без полушубков, полуголодными солдатами, которые в один месяц, без сражений, растаяли до половины и с которыми, при наилучших условиях продолжающегося бегства, надо было пройти до границы пространство больше того, которое было пройдено.