Тодоров-Горуня, Иван

Иван Тодоров-Горуня
болг. Иван Тодоров-Горуня
Имя при рождении:	Иван Тодоров Иванов
Псевдонимы:	Горуня
Дата рождения:	5 января 1916(1916-01-05)
Место рождения:	Горна-Кремена, Болгария
Дата смерти:	8 апреля 1965(1965-04-08) (49 лет)
Место смерти:	София
Гражданство:	НРБ НРБ
Партия:	Болгарская коммунистическая партия
Основные идеи:	коммунизм
Род деятельности:	партизанский политкомиссар; член ЦК БКП, заместитель министра сельского хозяйства; организатор политического заговора

Иван Тодоров-Горуня (болг. Иван Тодоров-Горуня; 5 января 1916, Горна-Кремена — 8 апреля 1965, София), он же Иван Тодоров Иванов — болгарский коммунистический политик, политкомиссар партизанского движения в 1940-х, член ЦК БКП. Ортодоксальный сталинист, сторонник китайского маоизма. В 1965 руководитель заговора с целью отстранения от власти Тодора Живкова. Покончил с собой, дабы избежать ареста.

Партизанский комиссар

Родился в крестьянской семье. Работал каменщиком. В 1932 присоединился к Рабочему молодёжному союзу. С 1939 член БКП. За подпольную деятельность был приговорён к 7,5 годам тюрьмы, в 1941 бежал.

Иван Тодоров был одним из руководителей партизанского движения во Врачанской области. Занимал пост политического комиссара крупного партизанского соединения «Гаврил Генов». В 1943 заочно приговорён к смертной казни. Принял псевдоним Горуня, означающий в просторечии «Стойкий».

Чиновник-сталинист

После прихода БКП к власти Тодоров-Горуня возглавил парторганизацию компартии во Врачанской области. Был кооптирован в ЦК БКП. Занимал пост заместителя министра сельского хозяйства НРБ, курировал водную отрасль.

Иван Тодоров-Горуня придерживался ортодоксально-коммунистических, сталинистских взглядов. Он был противником даже ограниченной либерализации, наметившейся после отстранения Вылко Червенкова при Тодоре Живкове. Он даже считал, будто Живков подчиняется некому масонскому клубу и выполняет его указания по реставрации капитализма.

Негативно относился Тодоров-Горуня и к послесталинскому СССР, поскольку, по его мнению, КПСС отошла от принципов Ленина и Сталина. Свой идейно-политический ориентир Тодоров-Горуня усматривал в маоцзэдуновской компартии Китая.

Заговор и суицид

Отстранение от власти Никиты Хрущёва в октябре 1964 вдохновило болгарских сталинистов. Вокруг Тодорова-Горуни сложилась группа единомышленников из партийно-государственного аппарата и армейского командования. Возник заговор с целью свержения Тодора Живкова. Одни из заговорщиков являлись убеждёнными сталинистами (маоистов было гораздо меньше, реальную ситуацию в КНР мало кто представлял), другие, по примеру титовской Югославии, стремились к независимости от СССР, но больше всего было противников персонально Живкова и его политического стиля.

Переворот намечалось совершить 14 апреля 1965, в день пленума ЦК БКП. Однако заговор был быстро раскрыт Комитетом госбезопасности. 28 марта 1965 оперативники Мирчо Спасова начали аресты. 8 апреля Иван Тодоров-Горуня покончил с собой выстрелом в висок, оставив предсмертную записку:

Живым в руки врагов партии я не привык сдаваться. Я окружён. Умру, но не сдамся.

Тодоров-Горуня оказался единственным, кому участие в заговоре стоило жизни. О его смерти было дано краткое сообщение, в котором самоубийство объяснялось «состоянием депрессии». (Некоторые участники заговора, например, лектор Военной академии Г.С. Раковски Илия Карагонов, утверждали, будто Горуня был убит агентами госбезопасности, однако доказательств этой версии никогда не было представлено.)

Около двухсот человек оказались арестованы, девять (в том числе дипломат Цоло Крыстев, командующий софийским гарнизоном Цвятко Анев, начальник канцелярии министра обороны Иван Велчев, заместитель начальника армейского политуправления Мичо Ерменов) предстали перед судом и получили различные сроки заключения.

Парадоксальная реабилитация

В ноябре 1989, сразу после отставки Тодора Живкова, во Враце состоялся митинг, участники которого требовали реабилитации своего земляка Горуни.

Любопытно, что сторонники Горуни, дожившие до краха коммунизма, воспринимают его едва ли не как борца за демократию. Это не верно. Горуня был сталинистом, он стремился восстановить в Болгарии «правоверный» коммунизм и выступал против Живкова с крайне левых позиций.

15 июня 1990, после падения коммунистического режима в Болгарии, Военная коллегия Верховного суда реабилитировала всех осуждённых по делу об антиживковском заговоре 1965. Парадоксальным образом заговор с целью установления тоталитарного режима, более жёсткого, нежели живковский, были охарактеризован как «выступление против диктатуры».

Ивану Тодорову-Горуне установлен памятник в его родном селе.

См. также

• Казимеж Мияль

Отрывок, характеризующий Тодоров-Горуня, Иван

– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.


Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.