Ангелов, Тодор

Тодор Ангелов
Бюст в Кюстендиле
Дата рождения:	12 января 1900(1900-01-12)
Место рождения:	Кюстендил, Болгария
Дата смерти:	30 ноября 1943(1943-11-30) (43 года)
Место смерти:	форт Бреендонк, Бельгия
Награды:

Тодор А́нгелов Дзеков (болг. Тодор Ангелов Дзеков; 12 января 1900, Кюстендил, Болгария — 30 ноября 1943, форт Бреендонк, Бельгия) — болгарский революционер, анархо-коммунист и антифашист. Герой бельгийского Сопротивления нацистской Германии. Отец писательницы Свободы Бычварововой.

Биография

Родился в рабочей семье, отец был каменщиком. С молодости был связан с коммунистами, в 1923 году принимал участие в Сентябрьском восстании.

После нападения на Собор Святой Недели и начала репрессий против левых, в 1925 году вместе с семьей бежал из страны, где был заочно приговорен к смертной казни.

Некоторое время жил в Австрии и Франции, в 1927 году переехал в Бельгию, в 1930—1932 годы — в Люксембурге, а затем возвратился в Бельгию.

Участвовал в войне в Испании, в 1936—1938 гг. воевал в составе болгарского батальона «Георгий Димитров» XV-й интербригады. После окончания войны вернулся в Бельгию, принимал участие в работе коммунистической партии Бельгии.

10 мая 1940 года немецкие войска перешли границу Бельгии, 28 мая 1940 года бельгийская армия капитулировала по приказу короля Леопольда III, а территория Бельгии была оккупирована войсками Третьего рейха.

После начала оккупации Ангелов стал одним из организаторов подполья и партизанской войны против фашистов. Арестован и казнен 30 ноября 1943 года.

Государственные награды

3 февраля 1949 года - решением правительства Бельгии награждён орденом Леопольда I с пальмой (посмертно)

Посмертно присвоено звание полковника бельгийской армии.

Память

• в городе Кюстендил установлен памятник Тодору Ангелову

См. также

• Любен Петков

Отрывок, характеризующий Ангелов, Тодор

– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его:
– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.