Токийский залив

Токийский залив (яп. 東京湾) — бухта на тихоокеанском побережье Японии. У Токийского залива расположена крупнейшая в мире агломерация столицы Токио, в которой живут 33 миллиона человек. Залив простирается с севера на юг на 60 км, а с запада на восток на 40 км. В нём находится также один из крупнейших портов Азии, а именно порт Йокогамы. На востоке залив отделён от открытого океана полуостровом Босо. С одного берега залива на другой можно попасть через Tōkyō-wan-Aqua-Line, уникальную комбинацию из моста и тоннеля.

География

В широком смысле Токийский залив — это водное пространство севернее линии, связывающей мыс Цуруги («Мыс меча») полуострова Миура и мыс Су («Островной мыс») полуострова Босо, включая в себя пролив Урагава. Площадь этого пространства составляет 1 320 км².

В узком смысле — Токийский залив — это водное пространство севернее линии, связывающей мыс Каннон («Мыс бодхисаттвы Каннон») полуострова Миура и мыс Фуццу («Мыс богатого порта») полуострова Босо. Площадь этого пространства составляет 922 км².

В залив впадают реки Тама, Цуруми, Эдо и Ара. Поскольку берега пролива Урагава узкие, процент морской воды из океана, который смешивается с речными водами в северной части залива, невысок. Это часто приводит к цветению вод. В противоположность этому, южная часть залива находится под влиянием тёплого течения Куросио и имеет солёную хорошую воду, которая служит местом обитания южных рыб и кораллов.

Во второй половине XIX—XX вв. в Токийском заливе было возведено много искусственных островов, преимущественно под морские крепости. Единственным естественным островом остаётся остров Сару («Обезьяний остров»), принадлежащий городу Йокосука префектуры Канагава.

Инфраструктура

В Токийском заливе находится много портов. Наибольшими являются порты Йокогамы, Токио, Тибы, Кавасаки, Йокосуки и Кисарадзу. В порту Йокосука находится морская военная база Вооруженных Сил США в Японии и Морских Сил Самообороны Японии.

Залив имеет выход в префектуру Канагава, Токио и Тиба. На побережьях этих префектур расположены заводы и предприятия промышленного района Токио-Иокогама, важного экономического центра Японии еще с XIX века.

Издавна песчаные и мелководные берега и ватт Токийского залива рекультивировались местными жителями. С 21 века площадь рекультивированных земель составляет 249 км². На отвоеванных у моря участках находятся Токийский Международный аэропорт Ханеда и Токийский диснейленд, треть площади города Ураясу и весь район Михама города Тиба. Традиционно рекультивированы зоны использовались под промышленные предприятия, однако после 1990-х годов они служат спальными районами, центрами торговли и т. д.

Токийский залив является важным транспортно-торговым узлом. Через города Кавасаки и Кисадзару проходят городов и подводный тоннель Aqua-Line Токийского залива. Паромы соединяют оба берега пролива Урагава.

История

В 5—4 тысячелетиях до н. э. в связи с таянием последнего ледника воды Токийского залива занимали площадь в полтора раза больше современной, глубоко вклиниваясь в русла рек равнины Канто. С постепенным похолоданием залив приобрёл сегодняшние очертания. До XIX века береговая линия была удалена от современной на 10—20 км вглубь острова Хонсю. Токийский залив упоминается в хрониках XI века как стратегически важная местность, один из морских районов Восточной Японии. В XIV—XVI веках здесь активно действовали японские пираты. В XVI веке залив был местом постоянных боев самурайских флотилий родов Сатоми и Ходзе.

В XVI—XIX веках Токийский залив назывался морем Эдо, заливом Эдо или Внутренним заливом, так как находился перед замком Эдо, главной крепостью сегуната Токугава.

В 1850-х годах Токийский залив стал местом переговоров японского правительства с иностранными делегациями, которые привели к сворачиванию режима «изоляции» Японии от Запада.

2 сентября 1945 года на борту судна США «Миссури», стоявшего в заливе, был подписан акт капитуляции Японии, закончивший Вторую мировую войну.

В популярной культуре

Токийский залив упоминается в романе Роджера Желязны «Остров мёртвых»

…жизнь сильно напоминает мне берег Токийского Залива… Я помню огромное пространство вонючей мутной воды, холодной и склизкой на ощупь, возможно, чуть более светлой и чистой подальше от берега. Подобно Времени, вода то извлекает из небытия самые разные предметы, то прячет их обратно. Каждый день волны Токийского Залива что‑нибудь да выбрасывают на берег. Что ни назови, рано или поздно вода вынесет это на песок: мертвеца, раковины — белые, как алебастр, розовые или желтые, как тыковки, они зловеще завивались в страшный с виду рог, который, однако, так же безобиден, как рог единорога; бутылку, иногда с запиской, которую чаще всего уже нельзя было прочесть; человеческий зародыш; кусок отполированного дерева с дыркой от гвоздя — возможно, частицу того самого Святого Креста; белую гальку, темную гальку, дохлую рыбу, пустые рыбачьи лодки, обрывки веревок, кораллы, водоросли — словом «не счесть жемчужин…» и так далее. Если вы оставляете предмет в покое, то вскоре море забирает его обратно. Таковы правила игры.

Ссылки

• [www.pa.ktr.mlit.go.jp/kyoku/tokyowan100/ 100 видов Токийского залива.]  (яп.)
• [ungan.jp/ Интерактивная карта Токийского залива.]  (яп.)
• [www.geog.or.jp/journal/back/pdf113-6/p785-801.pdf Эндо Цуёси. История рекультивации земли в Токийском заливе // Географический журнал. 2004]  (яп.)
• [www.tbeic.go.jp/index2.html Эколого-информационный центр Токийского залива Министерства земли, инфраструктуры и транспорта Японии.]  (яп.)
• [www1.kaiho.mlit.go.jp/KANKYO/SAISEI/ Эколого-информационный сайт Береговой охраны Токийской залива.]  (яп.)

Отрывок, характеризующий Токийский залив

– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.


После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.