Токугава Хидэтада

Токугава Хидэтада
徳川秀忠
Годы жизни
Дата рождения	30 июля 1579(1579-07-30)
Дата смерти	14 марта 1632(1632-03-14) (52 года)
Имена
Детское имя	Такэтиё (竹千代)
Должности
Сёгунат	Токугава
Титулы	сёгун
Годы правления	1605—1623
Род и родственники
Род	Токугава
Отец	Токугава Иэясу
Мать	О-Ай (госпожа Ходай)
Братья	10 братьев
Сёстры	5 сестёр
Преемник	Токугава Иэмицу
Жёны
Законная жена	Ого
Дети
Сыновья	Токугава Иэмицу, Токугава Таданага
Дочери	Сэн-химэ

Токугава Хидэтада (яп. 徳川 秀忠, 30 июля 1579 — 14 марта 1632) — 2 -й сёгун сегуната Токугава с 1605 по 1623 год. Сын Токугавы Иэясу, основателя и первого сёгуна из рода Токугава.

Биография

Молодые годы

Токугава Хидэтада родился 2 мая 1579 года в замке Хамамацу провинции Тотоми. Он был третьим сыном Токугавы Иэясу, даймё провинций Микава и Тотоми. Матерью мальчика была наложница, госпожа О-Ай из рода Сайго (госпожа Ходай). В детстве Хидэтаду называли Нагамацу, а впоследствии — Такетиё.

После гибели старшего брата Токугавы Нобуясу, Хидетада стал основным наследником своего отца, следующим главой родаТокугава. В 1587 году он получил от Императорского двора 5 -й младший чиновничий ранг и должность Главы императорских кладовых (яп. 蔵人頭, くろうどのかみ [kuɾoːdo no kamʲi̥]^?).

В 1590 году Хидэтада выехал из провинции в столицу Киото на аудиенцию к объединителю Японии Тоётоми Хидэёси. В столице он прошел церемонию совершеннолетия и выбрал имя Хидэтеда, взяв себе иероглиф «Хидэо» из имени Хидэёси. Императорский двор даровал юноше 4-й младший ранг и должность Слуги Императора (яп. 侍従, じじゅう [d͡ʑid͡ʑuː]^?). В следующем году Хидэтада получил титул Младшего генерала императорской гвардии (яп. 少将, しょうしょう [ɕoːɕoː]^?) и 4-й старший ранг, а в 1592 году — 3-й младший ранг и должность Временного среднего государственного советника (яп. 権中納言, ごんちゅうなごん [goɴ t͡ɕuːnagoɴ]^?).

В 1595 году Хидэтада женился на Ого, дочери Адзаи Нагамасы, племяннице Оды Нобунаги. От их брака родилось 2 сыновей и 5 дочерей.

Сэкигахара

В 1600 году Хидэтада отправился с войском против Уэсуги Кагэкацу, даймё северо-восточной оконечности Айдзу, во время противостояния даймё после смерти Хидэёси. В городке Ояма провинции Симоцукэ он узнал, что союзник его врага — Исида Мицунари, глава рода Тоетоми, поднял войска в Западной Японии. Хидэтада остановил поход и вместе с отцом, Токугавой Иэясу двинулся на запад. По договоренности Иэясу выбрал прибрежный путь Токайдо, а сын — Межгорный путь.

По дороге Хидэтада натолкнулся на сопротивление местного даймё Санады Масаюки, хозяина замка Уэда, в провинции Синано. После нескольких безуспешных дней штурма в штаб Хидэтады прибыл посланник от Иэясу, который принёс весть о начале решающей битвы при Сэкигахара. Хидэтада бросил замок и быстро двинулся на помощь, но опоздал к битве. Отец сильно отругал сына и простил его только из-за покровительства союзных даймё.

30 апреля 1601 года Хидэтада получил от Императорского двора 2 -й младший ранг и должность Временного дайнагона. 23 марта 1603 года, в связи с назначением его отца сёгуном Японии, он был удостоен титулов Генерала Правой Императорской гвардии (яп. 右近衛大将, みぎこのえたいしょう [mʲigʲi kono.e taiɕoː]^?) и Главы Правого управления императорских конюшен (яп. 右馬寮御監　うめりょうぎょうかん [umeɾʲoː gʲoːkaɴ]^?). В этом же году дочь Хидэтады, Сенхимэ, была выдана замуж за Тоётоми Хидэёри, хозяина замка в Осаке и сына покойного Хидэёси.

Сёгун

12 апреля 1605 года Хидэтада отправился в Киото из родового замка Эдо в сопровождении стотысячного войска и 28 апреля прибыл в столицу. 24 мая Иэясу передал сыну должность сёгуна и председательство в роде Токугава. 2 июня Императорский двор утвердил Хидэтаду сёгуном и одновременно предоставил титулы Старшего рода Минамото, главы образовательных центров Дзюннаин и Сёгакуин, а также министра печати 2-го старшего ранга. Кроме этого, ему были подарены аристократическая карета, запряженная быками и вооруженная охрана.

24 октября 1606 года сёгун Хидэтада вернулся к своей перестроенной и расширенной резиденции в замке Эдо. 28 июля 1607 года он принял корейское посольство доброй воли, прибывшего с целью заключения мирного договора после имджинской войны. В следующем году сёгун дал разрешение роду Симадзу осуществить поход на Государство Рюкю.

Хотя Хидэтада занимал пост главы сёгуната, реальная власть в стране принадлежала его отцу — дайдзё тэнно Токугаве Иэясу. Полномочия сына ограничивались управлением в землях Восточной Японии и формальным утверждением решений, принятых дайдзё тэнно в замке Сумпу.

17 апреля 1614 года Императорский двор повысил Хидэтаду до удайдзина 1-го младшего ранга. В этом же году, вместе с отцом он участвовал в зимней Осакской кампании, а в следующем — в летней Осакской кампании, которые завершились самоубийством Тоётоми Хидэёри и ликвидацией вражеского для Токугава рода Тоётоми.

14 мая 1615 года, после смерти отца, Хидэтада стал полноправным правителем Японии и начал строительство собственного авторитарного правительства. В этом же году он издал «Законы о военных домах», ограничивавшие права даймё и закреплявшие за сёгунатом статус главного арбитра всей самурайской прослойки. В 1619 году, под предлогом нарушения этих «законов», сёгун конфисковал владения Фукусимы Масанори, руководителя автономного удела княжества Хиросима, а также земли ещё 41 ненадежного даймё, преимущественно главных вассалов покойного отца, таких как Хонда Масадзуми. Для ослабления центробежных тенденций правительство вынуждало даймё участвовать в изнурительных работах по укреплению замков Эдо и Осаки.

Впоследствии Хидэтада принял законы, которые ограничивали политические и имущественные права Императорского двора, столичной аристократии и духовенства. В 1620 году он женил свою дочь Кадзуко на наследнике Императорского престола, а в 1627 году, в результате инцидента с пурпурной одеждой, добился отставки Императора Го-Мидзуноо и передал императорский трон своей молодой внучке, будущей Императрице Мэйсё.

В области международной политики Хидэтада начал курс изоляции Японии от Запада, получившей название «сакоку». Европейцам запрещалось торговать в Японии за исключением городов Нагасаки и Хирадо. Был наложен полный запрет на импорт иностранного оружия и пиратство в японских прибрежных водах. Хидэтада продолжил репрессивную политику по отношению к христианству, начатую его отцом в 1612 году.

Дайдзё тэнно

23 августа 1623 года Хидэтада передал должность сёгуна своему сыну Иэмицу и принял титул дайдзё тэнно. Он оставил за собой основные рычаги власти и перенес свою резиденцию в Западный двор замка Эдо. Управление государственными делами Хидэтада поручил Дойи Тосикацу.

8 октября 1626 года Императорский двор пожаловал Хидэтаде 1-й младший ранг и даровал высший пост Дайдзё-дайдзин.

14 марта 1632 года Токугава Хидэтада умер в Западном дворе замка Эдо в возрасте 52 лет. Его похоронили в монастыре Дзодзёдзи в городе Эдо (район Минато в Токио).

В японской историографии периода Эдо Хидэтада описывался как очень честный, но слабый духом воин. Он любил цветы — камелию и пион и увлекался чайной церемонией. На фоне прославленных Токугавы Иэясу и Токугавы Иэмицу, Хидэтада выглядел как посредственный политик. Этот негативный образ был пересмотрен новейшими историками. Именно Хидэтада заложил законодательную базу сёгуната Токугава, определив политико-социальную модель страны на следующие два с половиной века.

Литература

Токугава Хидэтада // 日本大百科全書 : 全26冊. — 2版. — 東京 : 小学館, 1994—1997.

Ссылки

• [www.tokugawa.ne.jp/ Фонд памяти Токугава] (яп.)

Отрывок, характеризующий Токугава Хидэтада

– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.