Толочинское гетто

Толочинское гетто
Памятник на месте расстрела евреев Толочина
Тип	закрытое
Местонахождение	Толочин Витебской области
Период существования	сентябрь 1941 — 13 марта 1942
Число узников	около 2000
Число погибших	более 2000
Толочинское гетто на Викискладе

Толо́чинское гетто — (сентябрь 1941 — 13 марта 1942) — еврейское гетто, место принудительного переселения евреев города Толочина и близлежащих населённых пунктов в процессе преследования и уничтожения евреев во время оккупации территории Белоруссии войсками нацистской Германии в период Второй мировой войны.

Оккупация Толочина

Согласно результатам Всесоюзной переписи населения, проводившейся в 1939 году, в Толочине проживало 1292 (979) евреев или 21,2 % от общего числа жителей города.

Толочин был оккупирован немецкими войсками 8 июля 1941 года и вошел в состав территории, административно отнесенной к штабу тыла группы армий «Центр». Оккупация длилась 3 года — до 26 июня (6 июля) 1944 года.

Оккупанты сразу же ввели в отношении еврейского населения ряд дискриминационных мер, первой из которых стало ношение на одежде под страхом смерти двух желтых треугольников, составлявших шестиконечную звезду.

Создание гетто

Немцы, реализуя нацистскую программу уничтожения евреев, в сентябре-октябре 1941 года организовали в местечке гетто на улице Никольской. В 15 домах были размещены примерно 2000 узников. В качестве жилья для евреев нацисты использовали также сараи, хлевы и другие хозяйственные постройки.

Гетто не ограждалось ни колючей проволокой, ни забором, однако было «закрытого» типа, потому что охранялось коллаборационистами.

Условия в гетто

Обитатели гетто голодали. Принудительный труд заключался в использовании узников-мужчин на дорожных работах. Такой вид работ, как чистка отхожих мест, носил откровенно издевательский характер. Оккупанты и полицаи безнаказанно занимались грабежом евреев. Пример — выдержка из протокола заседания исполкома райсовета трудящихся Толочинского района от 17 августа 1944 года: «Акт на гражданина Холенкова, проживающего в городе Толочине о изъятии коровы. В связи с тем, что корова приобретена во время немецкой оккупации, корову отнял у еврейской семьи, работая секретарем райуправы, поэтому изъять корову у Холенкова, как незаконно нажитую». Установлено также, что бургомистр Раниш привел в хлев своего дома корову, отобранную у евреев.

Уничтожение гетто

Нацистами с самого начала применяли в отношении еврейского населения «акции» (таким эвфемизмом нацисты называли организованные ими массовые убийства) устрашения. Так, в октябре 1941 года, на улице Пушкина оккупанты за якобы отказ от работы повесили четверых узников гетто: Я. Слободкина, Я. Лосина, Рачина и ещё одного еврея (фамилия не известна). Подростка, работавшего на крахмальном заводе и пытавшегося вынести банку консервов, нацисты повесили на воротах крахмального завода, где он работал.

Место казни евреев Толочина находится вблизи деревни Райцы. Здесь в поле нацисты взрывали мерзлую землю, подготавливая яму. «12-го марта 1942 года (13 марта) на поле совхоза „Реконструктор“ на расстоянии одного километра от города Толочин немецкие изверги за один день расстреляли около двух тысяч советских граждан по национальности евреев».

Нацисты выводили жертв группами по 30 человек. Некоторые узники пытались бежать, и часть из них уцелела, однако большинство евреев погибло. Два мальчика — Муля и Лёва Клугманы с новорожденным братом — прятались на чердаке своего дома, однако младенец расплакался, когда палачи искали спрятавшихся узников, и непроизвольно выдал место укрытия. Врач Фишкин заранее узнал о готовящемся массовом убийстве, и не дожидаясь казни, дал яд жене, двум детям, а затем принял сам.

На следующий день после ликвидации Толочинского гетто гитлеровцы продолжали разыскивать спасшихся узников. «Видел, как расстреливали убежавших от расстрела накануне евреев. Это были девочка, женщина и старик. Несмотря на мороз и пургу, их раздели и убили выстрелом в затылок».

Случаи спасения и «Праведники народов мира»

Мария Шапиро ночью при помощи знакомого полицейского выбралась из гетто, а затем по поддельным документам ушла в Оршу, откуда её отправили в Германию, как «восточную рабочую». Долго пряталась в деревне Муравницы еврейка Копылова, однако личная неосторожность привела её к гибели. Начальник добровольной пожарной дружины фельдшер Яков Шур прятался в деревне с больной женой. Жена его умерла, а его выдали немцам. Перед расстрелом Шура водили по улицам местечка, при этом издевались и пытали. Тит Зайцев за спасение Маши Борода в Толочине был удостоен почетного звания «Праведник народов мира» от израильского Мемориального комплекса Катастрофы и героизма еврейского народа «Яд Вашем» «в знак глубочайшей признательности за помощь, оказанную еврейскому народу в годы Второй мировой войны».

Память

В 1957 году на месте расстрела евреев Толочина родственники убитых установили памятник. На чугунной плите есть надпись на двух языках (русском и идише): «Здесь покоятся жертвы немецко-фашистского террора: свыше 2000 человек еврейского населения города Толочин и окрестностей, расстрелянные 13 марта 1942 года. Вечная память погибшим!».

Причина несоответствия дат в акте ЧГК и на памятнике не установлена. Расхождение цифр довоенной переписи населения и числа погибших, приведенных в акте ЧГК, объясняется, очевидно, присутствием в гетто Толочина евреев из близлежащих населенных пунктов, — однако, из каких именно, до сих пор неизвестно.

В мае 2012 года жертвам геноцида евреев в Толочине был установлен новый памятник.

Источники

• I. П. Шамякiн, Г. К. Кiсялёў, Я. В. Малашэвiч i iнш. (рэдкал.). «Памяць. Талачынскi раён». — Мн.: Беларуская савецкая энцыклапедыя, 1988. — 654 с. — ISBN 5-85700-007-6.  (белор.)
• Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). — фонд 7021, опись 84, дело 14, лист 6
• Г. Р. Винница. Холокост на оккупированной территории Восточной Беларуси в 1941—1945 годах. — Мн., 2011, ISBN 978-985-6950-96-7

Дополнительная литература

• Л. Смиловицкий, «Катастрофа евреев в Белоруссии, 1941—1944 гг.», Тель-Авив, 2000
• Р. А. Черноглазова, Х. Хеер. Трагедия евреев Белоруссии в 1941—1944 гг.: сборник материалов и документов Мн.: издательство Э. С. Гальперин, 1997, ISBN 985627902X
• Ицхак Арад. Уничтожение евреев СССР в годы немецкой оккупации (1941—1944). Сборник документов и материалов, Иерусалим, издательство Яд ва-Шем, 1991, стр. 16 ISBN 9653080105
• Адамушко В. И., Бирюкова О. В., Крюк В. П., Кудрякова Г. А. Справочник о местах принудительного содержания гражданского населения на оккупированной территории Беларуси 1941-1944. — Мн.: Национальный архив Республики Беларусь, Государственный комитет по архивам и делопроизводству Республики Беларусь, 2001. — 158 с. — 2000 экз. — ISBN 985-6372-19-4.

См. также

• Гетто в Толочинском районе

Отрывок, характеризующий Толочинское гетто

– Изволите слушать, – сказала она Наташе, с улыбкой чрезвычайно похожей на улыбку дядюшки. – Он у нас славно играет, – сказала она.
– Вот в этом колене не то делает, – вдруг с энергическим жестом сказал дядюшка. – Тут рассыпать надо – чистое дело марш – рассыпать…
– А вы разве умеете? – спросила Наташа. – Дядюшка не отвечая улыбнулся.
– Посмотри ка, Анисьюшка, что струны то целы что ль, на гитаре то? Давно уж в руки не брал, – чистое дело марш! забросил.
Анисья Федоровна охотно пошла своей легкой поступью исполнить поручение своего господина и принесла гитару.
Дядюшка ни на кого не глядя сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по крышке гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял (несколько театральным жестом, отставив локоть левой руки) гитару повыше шейки и подмигнув Анисье Федоровне, начал не Барыню, а взял один звучный, чистый аккорд, и мерно, спокойно, но твердо начал весьма тихим темпом отделывать известную песню: По у ли и ице мостовой. В раз, в такт с тем степенным весельем (тем самым, которым дышало всё существо Анисьи Федоровны), запел в душе у Николая и Наташи мотив песни. Анисья Федоровна закраснелась и закрывшись платочком, смеясь вышла из комнаты. Дядюшка продолжал чисто, старательно и энергически твердо отделывать песню, изменившимся вдохновенным взглядом глядя на то место, с которого ушла Анисья Федоровна. Чуть чуть что то смеялось в его лице с одной стороны под седым усом, особенно смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся такт и в местах переборов отрывалось что то.
– Прелесть, прелесть, дядюшка; еще, еще, – закричала Наташа, как только он кончил. Она, вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. – Николенька, Николенька! – говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая его: что же это такое?
Николаю тоже очень нравилась игра дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню. Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны явилось опять в дверях и из за ней еще другие лица… «За холодной ключевой, кричит: девица постой!» играл дядюшка, сделал опять ловкий перебор, оторвал и шевельнул плечами.
– Ну, ну, голубчик, дядюшка, – таким умоляющим голосом застонала Наташа, как будто жизнь ее зависела от этого. Дядюшка встал и как будто в нем было два человека, – один из них серьезно улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и аккуратную выходку перед пляской.
– Ну, племянница! – крикнул дядюшка взмахнув к Наташе рукой, оторвавшей аккорд.
Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движение плечами и стала.
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала – эта графинечка, воспитанная эмигранткой француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел и они уже любовались ею.
Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять всё то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке.
– Ну, графинечка – чистое дело марш, – радостно смеясь, сказал дядюшка, окончив пляску. – Ай да племянница! Вот только бы муженька тебе молодца выбрать, – чистое дело марш!
– Уж выбран, – сказал улыбаясь Николай.
– О? – сказал удивленно дядюшка, глядя вопросительно на Наташу. Наташа с счастливой улыбкой утвердительно кивнула головой.
– Еще какой! – сказала она. Но как только она сказала это, другой, новый строй мыслей и чувств поднялся в ней. Что значила улыбка Николая, когда он сказал: «уж выбран»? Рад он этому или не рад? Он как будто думает, что мой Болконский не одобрил бы, не понял бы этой нашей радости. Нет, он бы всё понял. Где он теперь? подумала Наташа и лицо ее вдруг стало серьезно. Но это продолжалось только одну секунду. – Не думать, не сметь думать об этом, сказала она себе и улыбаясь, подсела опять к дядюшке, прося его сыграть еще что нибудь.
Дядюшка сыграл еще песню и вальс; потом, помолчав, прокашлялся и запел свою любимую охотническую песню.
Как со вечера пороша
Выпадала хороша…
Дядюшка пел так, как поет народ, с тем полным и наивным убеждением, что в песне все значение заключается только в словах, что напев сам собой приходит и что отдельного напева не бывает, а что напев – так только, для складу. От этого то этот бессознательный напев, как бывает напев птицы, и у дядюшки был необыкновенно хорош. Наташа была в восторге от пения дядюшки. Она решила, что не будет больше учиться на арфе, а будет играть только на гитаре. Она попросила у дядюшки гитару и тотчас же подобрала аккорды к песне.
В десятом часу за Наташей и Петей приехали линейка, дрожки и трое верховых, посланных отыскивать их. Граф и графиня не знали где они и крепко беспокоились, как сказал посланный.
Петю снесли и положили как мертвое тело в линейку; Наташа с Николаем сели в дрожки. Дядюшка укутывал Наташу и прощался с ней с совершенно новой нежностью. Он пешком проводил их до моста, который надо было объехать в брод, и велел с фонарями ехать вперед охотникам.
– Прощай, племянница дорогая, – крикнул из темноты его голос, не тот, который знала прежде Наташа, а тот, который пел: «Как со вечера пороша».
В деревне, которую проезжали, были красные огоньки и весело пахло дымом.
– Что за прелесть этот дядюшка! – сказала Наташа, когда они выехали на большую дорогу.
– Да, – сказал Николай. – Тебе не холодно?
– Нет, мне отлично, отлично. Мне так хорошо, – с недоумением даже cказала Наташа. Они долго молчали.
Ночь была темная и сырая. Лошади не видны были; только слышно было, как они шлепали по невидной грязи.
Что делалось в этой детской, восприимчивой душе, так жадно ловившей и усвоивавшей все разнообразнейшие впечатления жизни? Как это всё укладывалось в ней? Но она была очень счастлива. Уже подъезжая к дому, она вдруг запела мотив песни: «Как со вечера пороша», мотив, который она ловила всю дорогу и наконец поймала.
– Поймала? – сказал Николай.
– Ты об чем думал теперь, Николенька? – спросила Наташа. – Они любили это спрашивать друг у друга.
– Я? – сказал Николай вспоминая; – вот видишь ли, сначала я думал, что Ругай, красный кобель, похож на дядюшку и что ежели бы он был человек, то он дядюшку всё бы еще держал у себя, ежели не за скачку, так за лады, всё бы держал. Как он ладен, дядюшка! Не правда ли? – Ну а ты?
– Я? Постой, постой. Да, я думала сначала, что вот мы едем и думаем, что мы едем домой, а мы Бог знает куда едем в этой темноте и вдруг приедем и увидим, что мы не в Отрадном, а в волшебном царстве. А потом еще я думала… Нет, ничего больше.
– Знаю, верно про него думала, – сказал Николай улыбаясь, как узнала Наташа по звуку его голоса.
– Нет, – отвечала Наташа, хотя действительно она вместе с тем думала и про князя Андрея, и про то, как бы ему понравился дядюшка. – А еще я всё повторяю, всю дорогу повторяю: как Анисьюшка хорошо выступала, хорошо… – сказала Наташа. И Николай услыхал ее звонкий, беспричинный, счастливый смех.
– А знаешь, – вдруг сказала она, – я знаю, что никогда уже я не буду так счастлива, спокойна, как теперь.
– Вот вздор, глупости, вранье – сказал Николай и подумал: «Что за прелесть эта моя Наташа! Такого другого друга у меня нет и не будет. Зачем ей выходить замуж, всё бы с ней ездили!»
«Экая прелесть этот Николай!» думала Наташа. – А! еще огонь в гостиной, – сказала она, указывая на окна дома, красиво блестевшие в мокрой, бархатной темноте ночи.


Граф Илья Андреич вышел из предводителей, потому что эта должность была сопряжена с слишком большими расходами. Но дела его всё не поправлялись. Часто Наташа и Николай видели тайные, беспокойные переговоры родителей и слышали толки о продаже богатого, родового Ростовского дома и подмосковной. Без предводительства не нужно было иметь такого большого приема, и отрадненская жизнь велась тише, чем в прежние годы; но огромный дом и флигеля всё таки были полны народом, за стол всё так же садилось больше человек. Всё это были свои, обжившиеся в доме люди, почти члены семейства или такие, которые, казалось, необходимо должны были жить в доме графа. Таковы были Диммлер – музыкант с женой, Иогель – танцовальный учитель с семейством, старушка барышня Белова, жившая в доме, и еще многие другие: учителя Пети, бывшая гувернантка барышень и просто люди, которым лучше или выгоднее было жить у графа, чем дома. Не было такого большого приезда как прежде, но ход жизни велся тот же, без которого не могли граф с графиней представить себе жизни. Та же была, еще увеличенная Николаем, охота, те же 50 лошадей и 15 кучеров на конюшне, те же дорогие подарки в именины, и торжественные на весь уезд обеды; те же графские висты и бостоны, за которыми он, распуская всем на вид карты, давал себя каждый день на сотни обыгрывать соседям, смотревшим на право составлять партию графа Ильи Андреича, как на самую выгодную аренду.