Толстая, Сарра Фёдоровна

Сарра Фёдоровна Толстая
Дата рождения:	20 августа 1820(1820-08-20)
Дата смерти:	24 апреля 1838(1838-04-24) (17 лет)

Графиня Са́рра Фёдоровна Толста́я (20 августа 1820 — 24 апреля 1838) — автор юношеских стихов и прозы на английском, итальянском, французском и немецком языках.

Биография

Родилась в семье графа Фёдора Ивановича Толстого («Американца») и Евдокии Михайловны, урожд. Тугаевой, бывшей цыганской плясуньи. Была пятым ребенком в семье, родители очень боялись за её здоровье, так как рождавшиеся у них дети умирали в младенчестве. Здоровье её было крайне слабо и вскоре появились первые признаки истерии.

Получив прекрасное воспитание, графиня Сарра уже в шесть лет свободно говорила и писала по-французски и по-немецки, а в 9 лет полностью изучила английский язык. Русский язык она знала плохо и только за год до смерти принялась за его изучение по сочинениям Жуковского. Из немецких поэтов она изучала: Шиллера, Гёте, Гердера, Шлегеля, Новалиса, Уланда, Тика, Гельти, Фосса, Кернера, песни миннезингеров. Из английских — Байрона, Мура и др. С девяти лет прекрасно играла на фортепьяно, с успехом занималась живописью, любила верховую езду, плавание, с 12 лет зачитывалась сочинениями Вальтера Скотта.

В 1836 году у Сарры начались периодические приступы психического расстройства, которые заставили родителей искать помощи гомеопатов. В том же году родители отвезли Сарру в Дрезден, где она с особенным усердием посещала галерею живописи, которую очень любила. В начале весны 1837 года она переехала в Теплиц, откуда в середине переехала в Царское Село, а затем в Петербург, где начала брать уроки русского языка у профессора Бутырского. Но чахотка, развивавшаяся в ней постепенно, несмотря на все усилия известного доктора Мандта, свела её в могилу.

Скончалась в Санкт-Петербурге на 18-м году жизни. Погребена на Ваганьковском кладбище в Москве. Белинский назвал её «одной из самых странных, самых оригинальных, самых поэтических и по натуре, и по судьбе, и по таланту, и по духу личностей; это прекрасное явление промелькнуло без следа и памяти».

Творчество

Писать она стала в 14 лет. Некоторые её произведения — «Бедная мать», «Песнь матери», «Любовь и музыка», «Чувство, которому нет имени», «Порыв души», «О горе», «Фиалка», «Сирота», «К луне», «Погибшее счастье», «Уныние», «Могила», «К вечерней звезде», «Пламенное желание сочувствия». По отзыву Белинского, «все эти стихотворения проникнуты одним чувством, одною думою, и то чувство — меланхолия, та дума — мысль о близком конце, о тихом покое могилы, украшенной весенними цветами».

В 1830-е годы Сарра опубликовала на английском языке стихотворение «Вечерний звон». В 1839 году, вскоре после её смерти, обратный русский перевод этого стихотворения был сделан М. Н. Лихониным:

«Вечерний звон! О, как много говорят эти звуки для чувствующего сердца о днях давно прошедших, о минувшей радости, о каждой слезе, о каждом вздохе, обо всем, что дорого нашему сердцу: как красноречив этот вечерний звон!».

Никаких указаний ни на Мура, ни на Козлова при этой публикации не содержалось. Английское стихотворение Толстой, видимо, не сохранилось. Исследователи, тем не менее, пишут: «в биографическом очерке, которым открывалось то же издание 1839 г., Томас Мур был назван в числе английских поэтов, питавших „поэтическую, пламенную душу, восторженную фантазию“ С. Ф. Толстой, из чего можно сделать предположение о непосредственном влиянии на русскую писательницу Мура». Большей частью она писала на английском языке, меньше на немецком, кроме стихотворении она написала две повести на немецком и отрывок романа на английском языке.

Её сочинения в переводе на русский язык М. Н. Лихонина (прозой), были изданы в 1839 году в Москве в небольшом количестве экземпляров, предназначенных для родных и друзей графа Толстого. Издание под заглавием «Сочинения в стихах и прозе гр. С. Ф. Толстой» состояло из двух частей: в первой части размещена её биография, предисловие переводчика и всё законченные пьесы, а во второй — различные отрывки и черновые наброски, даже самые незначительные.

При написании этой статьи использовался материал из Русского биографического словаря А. А. Половцова (1896—1918).

Ссылки

• Лев Бердников. [www.stosvet.net/11/berdnikov/index2.html Об одном автографе Толстого-Американца].
• Масанов И. Ф. [feb-web.ru/feb/masanov/man/09/man16791.htm Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей: В 4 т. — Т. 4. — М., 1960. — С. 472].

Отрывок, характеризующий Толстая, Сарра Фёдоровна

– А, знамена! – сказал Кутузов, видимо с трудом отрываясь от предмета, занимавшего его мысли. Он рассеянно оглянулся. Тысячи глаз со всех сторон, ожидая его сло ва, смотрели на него.
Перед Преображенским полком он остановился, тяжело вздохнул и закрыл глаза. Кто то из свиты махнул, чтобы державшие знамена солдаты подошли и поставили их древками знамен вокруг главнокомандующего. Кутузов помолчал несколько секунд и, видимо неохотно, подчиняясь необходимости своего положения, поднял голову и начал говорить. Толпы офицеров окружили его. Он внимательным взглядом обвел кружок офицеров, узнав некоторых из них.
– Благодарю всех! – сказал он, обращаясь к солдатам и опять к офицерам. В тишине, воцарившейся вокруг него, отчетливо слышны были его медленно выговариваемые слова. – Благодарю всех за трудную и верную службу. Победа совершенная, и Россия не забудет вас. Вам слава вовеки! – Он помолчал, оглядываясь.
– Нагни, нагни ему голову то, – сказал он солдату, державшему французского орла и нечаянно опустившему его перед знаменем преображенцев. – Пониже, пониже, так то вот. Ура! ребята, – быстрым движением подбородка обратись к солдатам, проговорил он.
– Ура ра ра! – заревели тысячи голосов. Пока кричали солдаты, Кутузов, согнувшись на седле, склонил голову, и глаз его засветился кротким, как будто насмешливым, блеском.
– Вот что, братцы, – сказал он, когда замолкли голоса…
И вдруг голос и выражение лица его изменились: перестал говорить главнокомандующий, а заговорил простой, старый человек, очевидно что то самое нужное желавший сообщить теперь своим товарищам.
В толпе офицеров и в рядах солдат произошло движение, чтобы яснее слышать то, что он скажет теперь.
– А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они – видите, до чего они дошли, – сказал он, указывая на пленных. – Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?
Он смотрел вокруг себя, и в упорных, почтительно недоумевающих, устремленных на него взглядах он читал сочувствие своим словам: лицо его становилось все светлее и светлее от старческой кроткой улыбки, звездами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как бы в недоумении опустил голову.
– А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в г…. – вдруг сказал он, подняв голову. И, взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура, расстроивавших ряды солдат.
Слова, сказанные Кутузовым, едва ли были поняты войсками. Никто не сумел бы передать содержания сначала торжественной и под конец простодушно стариковской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты, выраженное этим, именно этим стариковским, добродушным ругательством, – это самое (чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим криком. Когда после этого один из генералов с вопросом о том, не прикажет ли главнокомандующий приехать коляске, обратился к нему, Кутузов, отвечая, неожиданно всхлипнул, видимо находясь в сильном волнении.


8 го ноября последний день Красненских сражений; уже смерклось, когда войска пришли на место ночлега. Весь день был тихий, морозный, с падающим легким, редким снегом; к вечеру стало выясняться. Сквозь снежинки виднелось черно лиловое звездное небо, и мороз стал усиливаться.
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.
Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.