Толстой, Иван Андреевич

Ива́н Андре́евич Толсто́й (1644 — 5 сентября 1713) — русский государственный деятель петровского времени. Старший в роду Толстых, брат графа П. А. Толстого, свояк царя Фёдора Алексеевича. От него происходит нетитулованная ветвь рода (с 1910 г. известная также как Толстые-Милославские).

Сын Андрея Васильевича Толстого и Степаниды Михайловны Милославской, племянник И. М. Милославского. Служил стрелецким полковником. 18 марта 1672 году возведен в стряпчие. С 1677 по 1692 год — стольник. В 1676—1679 годах сопровождал царя Федора Алексеевича на богомолье. В 1682 году назначен воеводой в Смоленск, позднее — ротмистром 15-й роты стольников в Крымском походе, служил «держальником» боярина И. И. Милославского.

В 1702 году — первый губернатор крепости Троицк (ныне Таганрог), назначенный Петром I. Первоначально резиденция находилась в Азове, которому до 1712 года административно подчинялся Таганрог. В 1704 году переехал в Таганрог на постоянное жительство. После учреждения губерний — первый губернатор города Азова. В 1708 году принимал участие в подавлении бунта Кондратия Булавина.

После неудачного 2-го Прутского похода (1711) Азов был возвращен туркам и Толстой остался без должности. После отставки он прожил всего около двух лет и скончался в чине тайного советника «в новом транжементе у Черкасска».

Толстой был женат на Марии Матвеевне Апраксиной, родной сестре царицы Марфы Матвеевны. Прапрапрадед поэта Ф.И. Тютчева. Предок рода Толстых-Милославских.

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Толстой, Иван Андреевич

На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.