Толчиф, Мария
Элизабет Мэри Тол Чиф | |
Имя при рождении: |
Elizabeth Marie Tall Chief |
---|---|
Дата рождения: | |
Место рождения: | |
Дата смерти: | |
Место смерти: | |
Профессия: | |
Гражданство: | |
Театр: | |
IMDb: |
Эли́забет М́эри Тол Чиф[a 1] (на русский переводится как «Высокий Вождь»; 24 января 1925, Фэрфакс, Оклахома — 11 апреля 2013, Чикаго) — одна из т. н. «пяти лун[en]», первая американская прима-балерина[1], первый представитель индейцев — балерина[2]. Старшая сестра балерины Марджори Толчиф, третья супруга Джорджа Баланчина.
Содержание
Биография
Её отец являлся вождём осейджи, а предки матери были шотландских и ирландской кровей. Тол Чиф танцевала почти с самого рождения — уже в возрасте трёх лет она ходила на танцевальные занятия. Когда ей исполнилось восемь, семья переехала в Лос-Анджелес, Калифорния, где у сестёр было больше возможностей для занятий танцем.
В 17 лет в поисках ангажемента она переехала в Нью-Йорк, где по настоянию работодателей взяла псевдоним «Мария Толчиф». В течение пяти лет Толчиф танцевала в компании «Русский балет Монте-Карло», где она познакомилась с Джорджем Баланчиным. Когда Баланчин стал балетмейстером собственной труппы, Толчиф стала одной из основных её солисток. Она покинула компанию в 1956 году вскоре после развода с ним.
Страстная манера танца Толчиф удачно сочеталась с виртуозной хореографией Баланчина, наполненной техническими сложностями. Известность балерине принесла главная партия в балете «Жар-птица» (1949). Другой удачной партией стала Фея Драже в «Щелкунчике». Она объездила весь мир, став первой гражданкой США, выступившей в Большом театре, регулярно выступала на американском телевидении. После завершения исполнительской карьеры в 1966 году Мария Толчиф принимала активное участие в развитии балета в Чикаго: в 1974 она основала труппу Чикагского городского балета, которая первоначально функционировала в составе Лирической Оперы, а затем, в 1981 году, стала самостоятельной компанией.
В Оклахоме установлено несколько статуй балерины. Она стала членом американского Национального зала славы женщин и получила Национальную медаль за вклад в искусство. В 1996 году Толчиф получила награду Центра Кеннеди. Её жизнь была предметом нескольких документальных фильмов и биографий.
Репертуар
- Нью-Йорк Сити балет
(*) — первая исполнительница партии.
Напишите отзыв о статье "Толчиф, Мария"
Комментарии
- ↑ Имя на языке оседжи в написании латиницей: Ki He Kah Stah Tsa. Dance Magazine 1960 Award Winners: Maria Tallchief". Dance Magazine (April 1961)
Примечания
Ссылки
- [danceinteractive.jacobspillow.org/dance/maria-tallchief?ref=artist&refcar=/artist/a-b Фрагмент pas de deux из балета «Сильвия», хореография Джорджа Баланчина] // фестиваль Jacob's Pillow, июль 1951 года.
Это заготовка статьи об артисте балета или балетмейстере. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий Толчиф, Мария
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.