Толь, Карл Фёдорович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Карл Фёдорович Толь
нем. Karl Wilhelm von Toll

Портрет Карла Фёдоровича Толя,
мастерской[1] Джорджа Доу. Военная галерея Зимнего Дворца, Государственный Эрмитаж (Санкт-Петербург)
Дата рождения

8 (19) апреля 1777(1777-04-19)

Место рождения

Ляэнемаа Эстляндская губерния

Дата смерти

23 апреля (5 мая) 1842(1842-05-05) (65 лет)

Место смерти

Санкт-Петербург

Принадлежность

Россия Россия

Звание

генерал-квартирмейстер
генерал-адъютант

Сражения/войны

Смоленск
Бородино
Бриен
Фер-Шампенуаз
Париж

Награды и премии

Граф (с 1829) Карл Фёдорович Толь (Карл Вильгельм фон Толль, нем. Karl Wilhelm von Toll; 8 [19] апреля 1777 — 23 апреля [5 мая] 1842, Санкт-Петербург) — российский генерал от инфантерии (1826), участник войн с Наполеоном и совета в Филях, генерал-квартирмейстер во время Отечественной войны 1812 года, с 1833 года — главноуправляющий путями сообщения и публичными зданиями.





Биография

Происходил из старинного немецко-балтийского дворянского рода фон Толь, имеющего также голландско-шведские корни. Отец — Конрад Фридрих фон Толь (1749—1821).

Службу начал в 1796 году. Воспитывался в сухопутном кадетском корпусе, откуда выпущен был в свиту Его Величества по квартирмейстерской части (генеральный штаб); боевое поприще начал в швейцарском походе Суворова; участвовал в войне 1805 года против французов и в турецких кампаниях 1806 и 1809 годов.

Принял участие в войнах с Францией. В 1812 году Толь был назначен генерал-квартирмейстером 1-й армии и оставался на этом месте до отступления русских из Москвы, а затем исправлял должность генерал-квартирмейстера главной армии, причем все события Отечественной войны, с 6 октября, совершались при непосредственном и весьма деятельном его участии. В декабре 1812 года Толь назначен был генерал-квартирмейстером главного штаба Его Величества; в 1814 году участвовал в сражениях под Бриенном, Фер-Шампенуазом и Парижем.

  • 1815—1824 — генерал-квартирмейстер Главного штаба и одновременно начальник Училища колонновожатых;
  • 1823—1824 — исполнял обязанности начальника штаба 1-й Армии;
  • 1824—1829 — начальник Главного штаба Действующей Армии.

В турецкую кампанию 1829 года Толь состоял начальником штаба армии графа И. И. Дибича; его распоряжения немало способствовали успешному окончанию войны, которое доставило ему графское достоинство и орден Святого Георгия 2-й степени. Его имя выгравировано на юбилейной медали «В память 50-летия Корпуса военных топографов».

Активно участвовал в подавлении восстания декабристов, чем заслужил доверие Николая I. В начале 1830 года назначен членом Государственного совета, а в конце того же года — начальником штаба армии, посланной для усмирения польского восстания. В сражении под Гроховым Толь много содействовал победе, но ему не удалось склонить Дибича к немедленному затем штурму варшавского предместья Праги. По смерти Дибича Толь, до прибытия И. Ф. Паскевича, временно командовал армией. Во время штурма Варшавы, когда Паскевич был контужен и командование армией опять перешло к Толю, он ввёл российские войска в столицу Польши.

Мирная жизнь

С 1833 года Толь был главноуправляющим путями сообщений и публичными зданиями. Именно Толь принимал решение о выдаче разрешения на строительство Царскосельской железной дороги Ф. А. Герстнеру. Это решение базировалось на выводах комиссии во главе с М. М. Сперанским[2].

К. Ф. Толь был корреспондентом Пушкина; в одном из своих последних писем (накануне дуэли с Дантесом) Пушкин благодарит Толя за доставленные им сведения о И. И. Михельсоне и приводит по поводу незаслуженно забытого военачальника библейскую цитату: «Истина сильнее царя».

Награды

иностранные:

Оценки современников

А. П. Ермолов: «В должности генерал-квартирмейстера находился полковник Толь, офицер отличных дарований, способный со временем оказать большие заслуги; но смирять надобно чрезмерное его самолюбие, и начальник его не должен быть слабым, дабы он не сделался излишне сильным. Он при полезных способностях, по роду служебных его занятий, соображение имеет быстрое, трудолюбив и деятелен, но столько привязан к своему мнению, что иногда вопреки здравому смыслу не признает самых здравых возражений, отвергая возможность иметь не только превосходные способности, ниже допускает равные»[3].

Семья

Был женат на Ольге Густавовне Штрандман (1796—1861), дочери сибирского генерал-губернатора Густава Штрандмана; с 1819 года кавалерственной даме Ордена. Св. Екатерины (меньшого креста). У графа родились четыре сына и четыре дочери, среди которых:

Библиография

Напишите отзыв о статье "Толь, Карл Фёдорович"

Примечания

  1. Государственный Эрмитаж. Западноевропейская живопись. Каталог / под ред. В. Ф. Левинсона-Лессинга; ред. А. Е. Кроль, К. М. Семенова. — 2-е издание, переработанное и дополненное. — Л.: Искусство, 1981. — Т. 2. — С. 260, кат. № 7889. — 360 с.
  2. Марговенко, Алексей [magazines.russ.ru/ural/2004/10/mar11.html «Дороги царей»] (рус.). журнал «Урал» 2004 год, № 10. Проверено 9 февраля 2008. [www.webcitation.org/619rX4S71 Архивировано из первоисточника 23 августа 2011].
  3. [militera.lib.ru/memo/russian/ermolov_ap/index.html Записки А. П. Ермолова]. 1798—1826 гг. / Сост., подгот. текста, вступ. ст., коммент. В. А. Федорова. — М.: Высш. шк., 1991. — 463 с.: ил. Тираж 170 000 экз. isbn 5-06-002005-3

Ссылки

  • [www.hrono.ru/biograf/bio_t/tol_kf.php Биография на сайте ХРОНОС]

Отрывок, характеризующий Толь, Карл Фёдорович

– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.