Томас де Бошан, 12-й граф Уорик

Томас де Бошан англ. Thomas de Beauchamp<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Томас де Бошан, 12-й граф Уорик, и его жена. Иллюстрация из Sepulchral Monuments in Great Britain. Vol 2.</td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
12-й граф Уорик
13 ноября 1369 — 9 августа 1398
Предшественник:	Томас де Бошан, 11-й граф Уорик
Преемник:	Титул конфискован
12-й граф Уорик
19 ноября 1399 — 8 апреля 1401
Предшественник:	Титул восстановлен
Преемник:	Ричард де Бошан, 13-й граф Уорик
Рождение:	1337/1339
Смерть:	8 апреля 1401(1401-04-08)
Место погребения:	Уорик, Коллегиальная церковь Святой Марии
Род:	Бошаны
Отец:	Томас де Бошан, 11-й граф Уорик
Мать:	Кэтрин Мортимер
Супруга:	Маргарет Феррерс
Дети:	сын: Ричард де Бошан дочери: Кэтрин де Бошан, Маргарет де Бошан

Томас де Бошан (англ. Thomas de Beauchamp; до 16 марта 1338 — 8 апреля 1401) — 12-й граф Уорик с 1369 года, английский аристократ и военачальник, рыцарь ордена Подвязки с 1373 года, 2-й сын Томаса де Бошана, 11-го графа Уорика, и Кэтрин Мортимер.

Как и отец, Томас принимал участие в Столетней войне, но особого успеха там не добился. Позже он оказался в оппозиции королю Ричарду II, став одним из лордов-апеллянтов, фактически захвативших власть в Англии в 1388—1397 годах, существенно ограничив власть короля. Но в 1397 году король смог избавиться от опеки, расправившись с апеллянтами. Граф Уорик был схвачен и приговорён к смерти, хотя король согласился заменить казнь на пожизненную ссылку на остров Мэн. После свержения Ричарда II Генрихом IV Болинброком в 1399 году был восстановлен в правах, но вскоре умер.

Биография

Молодые годы

Томас родился между 1337 и 16 марта 1339 года. Его отец, Томас де Бошан, 11-й граф Уорик, был одним из соратников короля Эдуарда III во время первой фазы Столетней войны и одним из учредителей Ордена Подвязки. В июле 1355 года незадолго до королевской кампании в Северной Франции его вместе со старшим братом, Ги, посвятили в рыцари, после чего они приняли участие в экспедиции.

В 1359 году Ги и Томас участвовали в Реймсской экспедиции 1359 года, но в 1360 году был заключён мир в Бретиньи, который на долгое время положил конец крупномасштабным военным действиям во Франции.

В 1360 году умер старший брат Томаса, Ги, оставивший только дочерей, в результате чего Томас стал наследником отца.

В 1362 году Томас отправился в Бретань, где на стороне герцога Жана V де Монфора принимал участие в войне за бретонское наследство против поддерживаемого французами Карла де Блуа. А в 1367 году Томас вместе с младшим братом Уильямом приняли участие в Крестовом походе в Пруссию, организованным Тевтонским орденом.

В 1360-е году Томас входил в состав королевского двора. В 1366 году он упоминается как рыцарь-вассал, в том же году он был сделан рыцарем Палаты и оставался им как минимум до 1369 года.

Граф Уорик

После смерти отца в 1369 году Томас унаследовал его владения и титул графа Уорика.

В 1369 году возобновилась Столетняя война. В этом же году Томас с небольшой свитой отправился в Кале вместе с одним из сыновей короля — Джоном Гонтом, герцогом Ланкастером. В 1372 году Томас с отрядом, в составе которого было 100 тяжеловооружённых всадников, 140 лучников, 2 рыцаря-баннерета, 30 рыцарей и 77 оруженосцев, присоединился к экспедиции короля Эдуарда III во Францию, целью которой было осадить Ла-Рошель. Однако из-за сильного встречного ветра англичане так и не смогли высадиться на берег и были вынуждены отказаться от своей цели и вернуться в Англию.

В 1373 году Томас был посвящён в рыцари Ордена подвязки. В этом же году он присоединился к армии Джона Гонта и герцога Жана V Бретонского, которая отправилась во Францию. После того, как в 1374 году было заключено перемирие между Англией и Францией, Томас вместе с Джоном Гонтом вернулся в Англию.

В 1375 году Томас был одним из королевских уполномоченных для переговоров с графом Уильямом Дугласом, представлявшим короля Шотландии, о землях в составе Шотландии, которые принадлежали англичанам. В том же году Томас в составе армии Эдмунда Лэнгли, 1-го графа Кембриджа, воевал в Бретани. Вместе с ним в войне участвовали Хью Стаффорд, 2-й граф Стаффорд, и Эдмунд Мортимер, 3-й граф Марч, которые в будущем будут тесно с ним связаны. Но в это время он уже не был так близок к королевскому двору. Кроме того, ни одна из экспедиций не принесла Уорику и его соратникам славы. Возможно, что участие в неудачной Бретонской кампании склонило Уорика к поддержке оппозиции королевскому двору.

В 1376 году Томас стал губернатором Нормандских островов. В том же году он участвовал в заседании так называемого «Доброго парламента».

В 1377 году умер король Эдуард III, наследником которого стал малолетний внук Ричард II. Томас при этом стал одним из пэров, участвовавших в управлении королевством. В 1378 году Томас в составе комиссии из 5 пэров рассматривал в парламенте показания против бывшей фаворитки Эдуарда III Элис Перрерс. В 1379 и 1381 годах Томас был членом комиссии по ревизии расходов королевского двора и государственных расходов, а с февраля 1381 года стал одним из воспитателей Ричарда II. В 1385 году он сопровождал короля в шотландском походе.

В 1381 году погиб родственник Уорика — Эдмунд Мортимер, 3-й граф Марч, оставив малолетнего сына Роджера. Первоначально поместья наследника, исключая те, которые оказались в руках исполнителей завещания покойного графа Марча, оказались разделены между несколькими незначительными сеньорами. Однако это вызвало недовольство крупной знати. Они заявили, что их интересы, как и интересы самого Роджера, не были учтены. В итоге король согласился удовлетворить их претензии, и 16 декабря 1383 года владения графа Марча в Англии и Уэльсе оказались под управлением графов Арундела, Нортумберленда, Уорика и барона Невилла. Большие владения Мортимеров, которые были сосредоточены в Уэльсе и Валлийской марке, в будущем дали управлявшим ими графам Арунделу и Уорику достаточно могущества для борьбы против короля Ричарда II.

Мятеж лордов-апеллянтов

В 1387 году Ричард Фицалан, 11-й граф Арундел, вместе с дядей короля Томасом Вудстоком, герцогом Глостером, недовольные сумасбродством Ричарда II, восстали против короля и укрылись в Уолтем-Кроссе (Хартфордшир), куда к ним стали стекаться сторонники. К восставшим присоединился и граф Уорик. Когда 14 ноября к ним прибыли 8 членов «Большого постоянного совета», лорды предъявили апелляцию (лат. accusatio) на действия фаворитов короля — канцлера Майкла де ла Поля, графа Саффолка, Роберта де Вера, 9-го графа Оксфорда, Александра Невилла, архиепископа Йоркского, верховного судьи Роберта Тресилиана и бывшего мэра Лондона сэра Николаса Брембра. В ответ посланники пригласили лордов в Вестминстер на встречу к королю. Из-за этой апелляции они получили в истории прозвание лорды-апеллянты.

17 ноября лорды-апеллянты встретились с королём в Вестминстер-Холле. Однако они не распускали свою армию и действовали с позиции силы, потребовав от короля ареста фаворитов и суда над ними на следующем заседании парламента. Король согласился, назначив слушание на 3 февраля 1388 года. Однако он не спешил удовлетворять требования апеллянтов, не желая устраивать суд над своими приближёнными, которые сбежали.

Вскоре лорды-апеллянты узнали о том, что король их обманул. Судебные приказы парламенту, которые были выпущены от его имени, призывали всех забыть о раздорах. В итоге апеллянты вновь начали активные действия. Именно в этот период к апеллянтам присоединились ещё двое лордов. Одним из них был Генри Болингброк, граф Дерби, сын и наследник Джона Гонта, дяди короля. Второй лорд — Томас де Моубрей, 1-й граф Нортгемптон и граф Маршал, бывший фаворит Ричарда II, а теперь зять графа Арундела.

19 декабря армия апеллянтов подстерегла возвращавшегося из Нортгемптона графа Оксфорда около Рэдкот Бриджа. Сопровождавшие Оксфорда люди были захвачены, а сам он смог бежать и затем перебраться во Францию, где и прожил оставшиеся годы своей жизни.

После этой битвы примирения апеллянтов с королём уже быть не могло. После Рождества в конце декабря армия мятежников подошла к Лондону. Испуганный король укрылся в Тауэре и начал через посредничество архиепископа Кентерберийского вести переговоры с апеллянтами. Однако те на уступки идти не хотели и заявили о возможном низложении короля. Желая любым способом сохранить корону, Ричард сдался. Он издал новые судебные приказы для парламента, а также предписал шерифам задержать пятерых беглецов, доставив их для суда.

3 февраля 1388 года в Уайтхолле Вестминстерского дворца собрался парламент, который вошёл в историю под названием «Безжалостный». В результате его работы четверо фаворитов короля были приговорены к казни. Двое, Оксфорд и Саффолк успели бежать, но Брембр и Тресилиан были под нажимом апеллянтов казнены. Архиепископу Йорскому как духовному лицу сохранили жизнь, но все его владения и имущество были конфискованы. Также было казнено несколько менее знатных соратников короля. Королева Анна умоляла сохранить жизнь Саймону Берли, однако безрезультатно. Всего было казнено 8 человек. Кроме того, ряд приближённых короля был изгнан из Англии.

После того, как парламент был распущен, король в течение года старался вести себя тихо. Всё управление Англией находилось в руках лордов-апеллянтов.

Расправа с лордами-апеллянтами

До 1392 года в Англии было всё спокойно, но лорды-апеллянты постепенно утратили былое единство. Граф Уорик удалился в свои имения. Томас Моубрей и Генри Болингброк после примирения с королём стали его сторонниками. Только герцог Глостер и граф Арундел продолжали придерживаться прежней политики, хотя и у них были разногласия между собой. И со временем от Арундела, который вёл себя всё более несговорчиво и вздорно, начали отворачиваться его бывшие соратники. Король же постепенно обретал уверенность.

О графе Уорике в период с 1388 до 1397 года известно очень мало. Он занимал достаточно высокое положение, однако, в отличие от Арундела и Глостера, его деятельность в хроники практически не попадала. В 1396 году у него произошёл конфликт с бывшим союзником Томасом Моубреем, графом Ноттингемом, из-за владения Гауэр.

В это же время отношения Ричарда II с Арунделом и Глостером испортились. Вскоре пошли слухи, что Глостер, Арундел и Уорик замышляют что-то против короля. Неизвестно, насколько слухи были правдивы, но Ричард решил перестраховаться и расправиться с лордами-апеллянтами. 10 июля 1397 года король пригласил Глостера, Арундела и Уорика на королевский банкет. Позже историк Томас Уолсингем сравнил этот банкет с пиром царя Ирода, на котором Саломея в награду за танец потребовала голову Иоанна Крестителя. Глостер и Арундел приглашение отклонили, а Уорик пришёл. После окончания пира по приказу короля Уорика схватили. По другой версии, которая приведена в парламентских отчётах, Уорика арестовали в доме Эдмунда де Стаффорда, епископа Эксетера.

Через пару недель Ричард приказал схватить и Арундела, причём он опять прибегнул к обману, пообещав архиепископу Кентерберийскому, брату Арундела, что с тем ничего не случится. Арундел был отправлен в заключение в замок Карисбрук на острове Уайт. Затем настала очередь герцога Глостера. Для его ареста Ричард собрал внушительную свиту, в которую вошли в том числе его единоутробный брат Джон Холланд, граф Хантингдон, и племянник Томас Холланд, граф Кент, после чего ночью прибыл в замок Плеши в Эссексе, где находился герцог. Король объявил, что он прибыл к Глостеру, поскольку тот не смог сам прибыть на банкет. Герцог запросил пощады, но Ричард был твёрд, напомнив, как тот 9 лет назад отказался выполнить мольбу королевы о пощаде Саймону Берли. Глостера отправили в заключение в Кале.

Первоначально Уорика заключили в Тауэр — в башне, получившей позже известность как башня Бошана. Позже его перевели в замок Тинтаджел в Корнуолле, где он пробыл до 9 августа.

17 сентября 1397 года в Вестминстере собрался парламент, который стал своеобразным зеркальным отображением «Безжалостного парламента», но теперь обвиняемыми были бывшие обвинители — Глостер, Арундел и Уорик. Порядок судебного разбирательства был тем же, что и 9 лет назад. В качестве апеллянтов выступили 8 лордов.

Первым был вызван граф Арундел. Несмотря на то, что он отверг все обвинения и заявил, что получил от короля два прощения, ему был вынесен смертный приговор — казнь через повешение, который король заменил на менее позорную казнь — отсечение головы. Приговор был приведён в исполнение сразу же на Тауэрском холме.

Следующим должен был предстать герцог Глостер, но парламенту сообщили, что тот умер в Кале. Никто не сомневался, что герцог был убит по приказу короля. Но Глостера всё равно обвинили в измене и конфисковали владения в пользу короны. Третий обвиняемый, граф Уорик, признал свою вину и умолял короля о прощении, плача «как ничтожная старая баба», по сообщению Адама из Уэска. Его также приговорили к повешению, но король милостиво согласился заменить казнь на пожизненную ссылку на остров Мэн. Его титул и владения были конфискованы и розданы фаворитам короля.

Восстановление в правах и смерть

В изгнании Томас пробыл недолго. 12 июля 1398 года его перевели в Тауэр. В августе 1399 года Ричард II был свергнут Генри Болингброком, а Томас получил свободу. В октябре на заседании парламента в Вестминстере было принято отречение Ричарда II, а Генри Болингброк был провозглашён королём и 13 октября коронован под именем Генриха IV. На это же заседание парламента явился и Томас, где попытался отрицать своё признание в измене, сделанное в 1397 году, но Генрих заставил его замолчать. Только 19 ноября приговор 1397 года был отменён, и Томас получил назад свои владения и титул графа Уорика.

В январе 1400 года открылся заговор некоторых бывших соратников Ричарда, которые замыслили убить Генриха IV и его сыновей. Граф Уорик 6 января вместе с Генрихом IV отправился из Лондона в поход против мятежников. После того как мятежники были схвачены и казнены, имя графа Уорика исчезло из источников.

Томас умер 8 апреля 1401 года. Его тело похоронили в южном нефе Коллегиальной церкви Святой Марии в Уорике. Наследовал ему единственный сын Ричард.

Брак и дети

Жена: до апреля 1381 Маргарет Феррерс (ум. 27 января 1407), дочь Уильяма Феррерса, 3-го барона Феррерса из Гроуби, и Маргарет Уффорд. Дети:

• Ричард де Бошан (25 января 1382 — 30 апреля 1439), 13-й граф Уорик с 1401
• Кэтрин де Бошан
• Маргарет де Бошан; муж: Джон, лорд Дадли

Литература

• Round John Horace. Beauchamp, Thomas de // Dictionary of National Biography. — 1885. — Vol. 4 Beal — Biber. — P. 32.
• Норвич Д. История Англии и шекспировские короли. — М.: Астрель, 2012. — 414, [2] с. — ISBN 978-5-271-43630-7.
• Устинов В. Г. Столетняя война и Войны Роз. — М.: АСТ: Астрель, Хранитель, 2007. — 637 с. — (Историческая библиотека). — 1500 экз. — ISBN 978-5-17-042765-9.
• Tuck Anthony. [dx.doi.org/10.1093/ref:odnb/1841 Beauchamp, Thomas, twelfth earl of Warwick (1337x9–1401)] // Oxford Dictionary of National Biography. — Oxford: Oxford University Press, 2004—2014.

Ссылки

• [fmg.ac/Projects/MedLands/ENGLISH%20NOBILITY%20MEDIEVAL.htm#ThomasWarwickdied1369B Earls of Warwick 1263—1449 (Beauchamp)] (англ.). Foundation for Medieval Genealogy. Проверено 6 октября 2013.
• [www.thepeerage.com/p349.htm#i3484 Thomas de Beauchamp, 12th Earl of Warwick] (англ.). thePeerage.com. Проверено 6 октября 2013.

Предки Томаса де Бошана

Уильям IV де Бошан (ум. 1268)                 Уильям де Бошан (ок. 1237/1241 — 5/9 июня 1298) 9-й граф Уорик                       Изабель де Модит (ум. до 1267)                 Ги де Бошан (ок. 1270/1271 — 28 июля 1315) 10-й граф Уорик                             Джон Фиц-Джефри (ум. 23 ноября 1258) лорд Шир, юстициарий Ирландии               Матильда Фиц-Джон (ум. 16/18 апреля 1301)                         Изабель Ле Биго (ок. 1212 — 1250)                 Томас де Бошан (14 февраля 1313 — 13 ноября 1369) 11-й граф Уорик                                   Роджер V де Тосни (29 сентября 1235 — 10 июня 1263/14 мая 1264)                 Рауль VII де Тосни (1255 до 29 июля 1295)                         Изабель (ум. после февраля 1265)                 Элис де Тосни (ок. 1282/1285 — 7 ноября 1324/8 января 1325)                               Мария                         Томас де Бошан 12-й граф Уорик                                         Роджер де Мортимер (ок. 1231 — до 5 октября 1282) 1-й барон Вигмор               Эдмунд Мортимер (1251 — 17 июля 1304) 2-й барон Вигмор                       Матильда (Мод) де Браоз (ум. до 23 марта 1301) наследница Раднора               Роджер Мортимер (25 апреля 1287 — 29 ноября 1330) 3-й барон Вигмор, 1-й граф Марч                             Гильом (Уильям) II де Фиенн (ум. 11 июля 1302) сеньор де Фиенн и барон де Тенгри, лорд Уэндовер               Маргарита де Фиенн (ум. 1334)                         Бланка де Бриенн (ум. после 8 октября 1285) дама де Ла Лупеланд               Кэтрин Мортимер (ум. 4 августа/6 сентября 1369)                                     Жоффруа де Жуанвиль (ум. 21 октября 1314) сеньор де Вокулёр, 1-й барон Женевиль               Пьер де Жуанвиль (ум. до 8 июня 1292) лорд Стэнтон Ласи                       Мод де Ласи (ум. 11 апреля 1304) наследница Стентон Ласи               Джоанна (Жанна) де Жуанвиль (Женевиль) (1286—1356)                               Гуго XIII де Лузиньян (ум. после 25 августа 1270) сеньор де Лузиньян, граф де Ла Марш и д’Ангулем               Жанна де Лузиньян (ум. до 18 апреля 1323)                         Жанна де Фужер (ум. после 1273) дама де Фужер

Отрывок, характеризующий Томас де Бошан, 12-й граф Уорик

Общее выражение лица Кутузова было сосредоточенное, спокойное внимание и напряжение, едва превозмогавшее усталость слабого и старого тела.
В одиннадцать часов утра ему привезли известие о том, что занятые французами флеши были опять отбиты, но что князь Багратион ранен. Кутузов ахнул и покачал головой.
– Поезжай к князю Петру Ивановичу и подробно узнай, что и как, – сказал он одному из адъютантов и вслед за тем обратился к принцу Виртембергскому, стоявшему позади него:
– Не угодно ли будет вашему высочеству принять командование первой армией.
Вскоре после отъезда принца, так скоро, что он еще не мог доехать до Семеновского, адъютант принца вернулся от него и доложил светлейшему, что принц просит войск.
Кутузов поморщился и послал Дохтурову приказание принять командование первой армией, а принца, без которого, как он сказал, он не может обойтись в эти важные минуты, просил вернуться к себе. Когда привезено было известие о взятии в плен Мюрата и штабные поздравляли Кутузова, он улыбнулся.
– Подождите, господа, – сказал он. – Сражение выиграно, и в пленении Мюрата нет ничего необыкновенного. Но лучше подождать радоваться. – Однако он послал адъютанта проехать по войскам с этим известием.
Когда с левого фланга прискакал Щербинин с донесением о занятии французами флешей и Семеновского, Кутузов, по звукам поля сражения и по лицу Щербинина угадав, что известия были нехорошие, встал, как бы разминая ноги, и, взяв под руку Щербинина, отвел его в сторону.
– Съезди, голубчик, – сказал он Ермолову, – посмотри, нельзя ли что сделать.
Кутузов был в Горках, в центре позиции русского войска. Направленная Наполеоном атака на наш левый фланг была несколько раз отбиваема. В центре французы не подвинулись далее Бородина. С левого фланга кавалерия Уварова заставила бежать французов.
В третьем часу атаки французов прекратились. На всех лицах, приезжавших с поля сражения, и на тех, которые стояли вокруг него, Кутузов читал выражение напряженности, дошедшей до высшей степени. Кутузов был доволен успехом дня сверх ожидания. Но физические силы оставляли старика. Несколько раз голова его низко опускалась, как бы падая, и он задремывал. Ему подали обедать.
Флигель адъютант Вольцоген, тот самый, который, проезжая мимо князя Андрея, говорил, что войну надо im Raum verlegon [перенести в пространство (нем.) ], и которого так ненавидел Багратион, во время обеда подъехал к Кутузову. Вольцоген приехал от Барклая с донесением о ходе дел на левом фланге. Благоразумный Барклай де Толли, видя толпы отбегающих раненых и расстроенные зады армии, взвесив все обстоятельства дела, решил, что сражение было проиграно, и с этим известием прислал к главнокомандующему своего любимца.
Кутузов с трудом жевал жареную курицу и сузившимися, повеселевшими глазами взглянул на Вольцогена.
Вольцоген, небрежно разминая ноги, с полупрезрительной улыбкой на губах, подошел к Кутузову, слегка дотронувшись до козырька рукою.
Вольцоген обращался с светлейшим с некоторой аффектированной небрежностью, имеющей целью показать, что он, как высокообразованный военный, предоставляет русским делать кумира из этого старого, бесполезного человека, а сам знает, с кем он имеет дело. «Der alte Herr (как называли Кутузова в своем кругу немцы) macht sich ganz bequem, [Старый господин покойно устроился (нем.) ] – подумал Вольцоген и, строго взглянув на тарелки, стоявшие перед Кутузовым, начал докладывать старому господину положение дел на левом фланге так, как приказал ему Барклай и как он сам его видел и понял.
– Все пункты нашей позиции в руках неприятеля и отбить нечем, потому что войск нет; они бегут, и нет возможности остановить их, – докладывал он.
Кутузов, остановившись жевать, удивленно, как будто не понимая того, что ему говорили, уставился на Вольцогена. Вольцоген, заметив волнение des alten Herrn, [старого господина (нем.) ] с улыбкой сказал:
– Я не считал себя вправе скрыть от вашей светлости того, что я видел… Войска в полном расстройстве…
– Вы видели? Вы видели?.. – нахмурившись, закричал Кутузов, быстро вставая и наступая на Вольцогена. – Как вы… как вы смеете!.. – делая угрожающие жесты трясущимися руками и захлебываясь, закричал он. – Как смоете вы, милостивый государь, говорить это мне. Вы ничего не знаете. Передайте от меня генералу Барклаю, что его сведения неверны и что настоящий ход сражения известен мне, главнокомандующему, лучше, чем ему.
Вольцоген хотел возразить что то, но Кутузов перебил его.
– Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге. Ежели вы плохо видели, милостивый государь, то не позволяйте себе говорить того, чего вы не знаете. Извольте ехать к генералу Барклаю и передать ему назавтра мое непременное намерение атаковать неприятеля, – строго сказал Кутузов. Все молчали, и слышно было одно тяжелое дыхание запыхавшегося старого генерала. – Отбиты везде, за что я благодарю бога и наше храброе войско. Неприятель побежден, и завтра погоним его из священной земли русской, – сказал Кутузов, крестясь; и вдруг всхлипнул от наступивших слез. Вольцоген, пожав плечами и скривив губы, молча отошел к стороне, удивляясь uber diese Eingenommenheit des alten Herrn. [на это самодурство старого господина. (нем.) ]
– Да, вот он, мой герой, – сказал Кутузов к полному красивому черноволосому генералу, который в это время входил на курган. Это был Раевский, проведший весь день на главном пункте Бородинского поля.
Раевский доносил, что войска твердо стоят на своих местах и что французы не смеют атаковать более. Выслушав его, Кутузов по французски сказал:
– Vous ne pensez donc pas comme lesautres que nous sommes obliges de nous retirer? [Вы, стало быть, не думаете, как другие, что мы должны отступить?]
– Au contraire, votre altesse, dans les affaires indecises c'est loujours le plus opiniatre qui reste victorieux, – отвечал Раевский, – et mon opinion… [Напротив, ваша светлость, в нерешительных делах остается победителем тот, кто упрямее, и мое мнение…]
– Кайсаров! – крикнул Кутузов своего адъютанта. – Садись пиши приказ на завтрашний день. А ты, – обратился он к другому, – поезжай по линии и объяви, что завтра мы атакуем.
Пока шел разговор с Раевским и диктовался приказ, Вольцоген вернулся от Барклая и доложил, что генерал Барклай де Толли желал бы иметь письменное подтверждение того приказа, который отдавал фельдмаршал.
Кутузов, не глядя на Вольцогена, приказал написать этот приказ, который, весьма основательно, для избежания личной ответственности, желал иметь бывший главнокомандующий.
И по неопределимой, таинственной связи, поддерживающей во всей армии одно и то же настроение, называемое духом армии и составляющее главный нерв войны, слова Кутузова, его приказ к сражению на завтрашний день, передались одновременно во все концы войска.
Далеко не самые слова, не самый приказ передавались в последней цепи этой связи. Даже ничего не было похожего в тех рассказах, которые передавали друг другу на разных концах армии, на то, что сказал Кутузов; но смысл его слов сообщился повсюду, потому что то, что сказал Кутузов, вытекало не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека.
И узнав то, что назавтра мы атакуем неприятеля, из высших сфер армии услыхав подтверждение того, чему они хотели верить, измученные, колеблющиеся люди утешались и ободрялись.


Полк князя Андрея был в резервах, которые до второго часа стояли позади Семеновского в бездействии, под сильным огнем артиллерии. Во втором часу полк, потерявший уже более двухсот человек, был двинут вперед на стоптанное овсяное поле, на тот промежуток между Семеновским и курганной батареей, на котором в этот день были побиты тысячи людей и на который во втором часу дня был направлен усиленно сосредоточенный огонь из нескольких сот неприятельских орудий.
Не сходя с этого места и не выпустив ни одного заряда, полк потерял здесь еще третью часть своих людей. Спереди и в особенности с правой стороны, в нерасходившемся дыму, бубухали пушки и из таинственной области дыма, застилавшей всю местность впереди, не переставая, с шипящим быстрым свистом, вылетали ядра и медлительно свистевшие гранаты. Иногда, как бы давая отдых, проходило четверть часа, во время которых все ядра и гранаты перелетали, но иногда в продолжение минуты несколько человек вырывало из полка, и беспрестанно оттаскивали убитых и уносили раненых.
С каждым новым ударом все меньше и меньше случайностей жизни оставалось для тех, которые еще не были убиты. Полк стоял в батальонных колоннах на расстоянии трехсот шагов, но, несмотря на то, все люди полка находились под влиянием одного и того же настроения. Все люди полка одинаково были молчаливы и мрачны. Редко слышался между рядами говор, но говор этот замолкал всякий раз, как слышался попавший удар и крик: «Носилки!» Большую часть времени люди полка по приказанию начальства сидели на земле. Кто, сняв кивер, старательно распускал и опять собирал сборки; кто сухой глиной, распорошив ее в ладонях, начищал штык; кто разминал ремень и перетягивал пряжку перевязи; кто старательно расправлял и перегибал по новому подвертки и переобувался. Некоторые строили домики из калмыжек пашни или плели плетеночки из соломы жнивья. Все казались вполне погружены в эти занятия. Когда ранило и убивало людей, когда тянулись носилки, когда наши возвращались назад, когда виднелись сквозь дым большие массы неприятелей, никто не обращал никакого внимания на эти обстоятельства. Когда же вперед проезжала артиллерия, кавалерия, виднелись движения нашей пехоты, одобрительные замечания слышались со всех сторон. Но самое большое внимание заслуживали события совершенно посторонние, не имевшие никакого отношения к сражению. Как будто внимание этих нравственно измученных людей отдыхало на этих обычных, житейских событиях. Батарея артиллерии прошла пред фронтом полка. В одном из артиллерийских ящиков пристяжная заступила постромку. «Эй, пристяжную то!.. Выправь! Упадет… Эх, не видят!.. – по всему полку одинаково кричали из рядов. В другой раз общее внимание обратила небольшая коричневая собачонка с твердо поднятым хвостом, которая, бог знает откуда взявшись, озабоченной рысцой выбежала перед ряды и вдруг от близко ударившего ядра взвизгнула и, поджав хвост, бросилась в сторону. По всему полку раздалось гоготанье и взвизги. Но развлечения такого рода продолжались минуты, а люди уже более восьми часов стояли без еды и без дела под непроходящим ужасом смерти, и бледные и нахмуренные лица все более бледнели и хмурились.
Князь Андрей, точно так же как и все люди полка, нахмуренный и бледный, ходил взад и вперед по лугу подле овсяного поля от одной межи до другой, заложив назад руки и опустив голову. Делать и приказывать ему нечего было. Все делалось само собою. Убитых оттаскивали за фронт, раненых относили, ряды смыкались. Ежели отбегали солдаты, то они тотчас же поспешно возвращались. Сначала князь Андрей, считая своею обязанностью возбуждать мужество солдат и показывать им пример, прохаживался по рядам; но потом он убедился, что ему нечему и нечем учить их. Все силы его души, точно так же как и каждого солдата, были бессознательно направлены на то, чтобы удержаться только от созерцания ужаса того положения, в котором они были. Он ходил по лугу, волоча ноги, шаршавя траву и наблюдая пыль, которая покрывала его сапоги; то он шагал большими шагами, стараясь попадать в следы, оставленные косцами по лугу, то он, считая свои шаги, делал расчеты, сколько раз он должен пройти от межи до межи, чтобы сделать версту, то ошмурыгывал цветки полыни, растущие на меже, и растирал эти цветки в ладонях и принюхивался к душисто горькому, крепкому запаху. Изо всей вчерашней работы мысли не оставалось ничего. Он ни о чем не думал. Он прислушивался усталым слухом все к тем же звукам, различая свистенье полетов от гула выстрелов, посматривал на приглядевшиеся лица людей 1 го батальона и ждал. «Вот она… эта опять к нам! – думал он, прислушиваясь к приближавшемуся свисту чего то из закрытой области дыма. – Одна, другая! Еще! Попало… Он остановился и поглядел на ряды. „Нет, перенесло. А вот это попало“. И он опять принимался ходить, стараясь делать большие шаги, чтобы в шестнадцать шагов дойти до межи.
Свист и удар! В пяти шагах от него взрыло сухую землю и скрылось ядро. Невольный холод пробежал по его спине. Он опять поглядел на ряды. Вероятно, вырвало многих; большая толпа собралась у 2 го батальона.
– Господин адъютант, – прокричал он, – прикажите, чтобы не толпились. – Адъютант, исполнив приказание, подходил к князю Андрею. С другой стороны подъехал верхом командир батальона.
– Берегись! – послышался испуганный крик солдата, и, как свистящая на быстром полете, приседающая на землю птичка, в двух шагах от князя Андрея, подле лошади батальонного командира, негромко шлепнулась граната. Лошадь первая, не спрашивая того, хорошо или дурно было высказывать страх, фыркнула, взвилась, чуть не сронив майора, и отскакала в сторону. Ужас лошади сообщился людям.
– Ложись! – крикнул голос адъютанта, прилегшего к земле. Князь Андрей стоял в нерешительности. Граната, как волчок, дымясь, вертелась между ним и лежащим адъютантом, на краю пашни и луга, подле куста полыни.
«Неужели это смерть? – думал князь Андрей, совершенно новым, завистливым взглядом глядя на траву, на полынь и на струйку дыма, вьющуюся от вертящегося черного мячика. – Я не могу, я не хочу умереть, я люблю жизнь, люблю эту траву, землю, воздух… – Он думал это и вместе с тем помнил о том, что на него смотрят.
– Стыдно, господин офицер! – сказал он адъютанту. – Какой… – он не договорил. В одно и то же время послышался взрыв, свист осколков как бы разбитой рамы, душный запах пороха – и князь Андрей рванулся в сторону и, подняв кверху руку, упал на грудь.
Несколько офицеров подбежало к нему. С правой стороны живота расходилось по траве большое пятно крови.
Вызванные ополченцы с носилками остановились позади офицеров. Князь Андрей лежал на груди, опустившись лицом до травы, и, тяжело, всхрапывая, дышал.
– Ну что стали, подходи!
Мужики подошли и взяли его за плечи и ноги, но он жалобно застонал, и мужики, переглянувшись, опять отпустили его.
– Берись, клади, всё одно! – крикнул чей то голос. Его другой раз взяли за плечи и положили на носилки.
– Ах боже мой! Боже мой! Что ж это?.. Живот! Это конец! Ах боже мой! – слышались голоса между офицерами. – На волосок мимо уха прожужжала, – говорил адъютант. Мужики, приладивши носилки на плечах, поспешно тронулись по протоптанной ими дорожке к перевязочному пункту.
– В ногу идите… Э!.. мужичье! – крикнул офицер, за плечи останавливая неровно шедших и трясущих носилки мужиков.
– Подлаживай, что ль, Хведор, а Хведор, – говорил передний мужик.
– Вот так, важно, – радостно сказал задний, попав в ногу.
– Ваше сиятельство? А? Князь? – дрожащим голосом сказал подбежавший Тимохин, заглядывая в носилки.
Князь Андрей открыл глаза и посмотрел из за носилок, в которые глубоко ушла его голова, на того, кто говорил, и опять опустил веки.
Ополченцы принесли князя Андрея к лесу, где стояли фуры и где был перевязочный пункт. Перевязочный пункт состоял из трех раскинутых, с завороченными полами, палаток на краю березника. В березнике стояла фуры и лошади. Лошади в хребтугах ели овес, и воробьи слетали к ним и подбирали просыпанные зерна. Воронья, чуя кровь, нетерпеливо каркая, перелетали на березах. Вокруг палаток, больше чем на две десятины места, лежали, сидели, стояли окровавленные люди в различных одеждах. Вокруг раненых, с унылыми и внимательными лицами, стояли толпы солдат носильщиков, которых тщетно отгоняли от этого места распоряжавшиеся порядком офицеры. Не слушая офицеров, солдаты стояли, опираясь на носилки, и пристально, как будто пытаясь понять трудное значение зрелища, смотрели на то, что делалось перед ними. Из палаток слышались то громкие, злые вопли, то жалобные стенания. Изредка выбегали оттуда фельдшера за водой и указывали на тех, который надо было вносить. Раненые, ожидая у палатки своей очереди, хрипели, стонали, плакали, кричали, ругались, просили водки. Некоторые бредили. Князя Андрея, как полкового командира, шагая через неперевязанных раненых, пронесли ближе к одной из палаток и остановились, ожидая приказания. Князь Андрей открыл глаза и долго не мог понять того, что делалось вокруг него. Луг, полынь, пашня, черный крутящийся мячик и его страстный порыв любви к жизни вспомнились ему. В двух шагах от него, громко говоря и обращая на себя общее внимание, стоял, опершись на сук и с обвязанной головой, высокий, красивый, черноволосый унтер офицер. Он был ранен в голову и ногу пулями. Вокруг него, жадно слушая его речь, собралась толпа раненых и носильщиков.
– Мы его оттеда как долбанули, так все побросал, самого короля забрали! – блестя черными разгоряченными глазами и оглядываясь вокруг себя, кричал солдат. – Подойди только в тот самый раз лезервы, его б, братец ты мой, звания не осталось, потому верно тебе говорю…
Князь Андрей, так же как и все окружавшие рассказчика, блестящим взглядом смотрел на него и испытывал утешительное чувство. «Но разве не все равно теперь, – подумал он. – А что будет там и что такое было здесь? Отчего мне так жалко было расставаться с жизнью? Что то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю».


Один из докторов, в окровавленном фартуке и с окровавленными небольшими руками, в одной из которых он между мизинцем и большим пальцем (чтобы не запачкать ее) держал сигару, вышел из палатки. Доктор этот поднял голову и стал смотреть по сторонам, но выше раненых. Он, очевидно, хотел отдохнуть немного. Поводив несколько времени головой вправо и влево, он вздохнул и опустил глаза.
– Ну, сейчас, – сказал он на слова фельдшера, указывавшего ему на князя Андрея, и велел нести его в палатку.
В толпе ожидавших раненых поднялся ропот.
– Видно, и на том свете господам одним жить, – проговорил один.
Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.