Томиславград

Город Томиславград Tomislavgrad Герб Страна Босния и ГерцеговинаБосния и Герцеговина Энтитет Федерация Боснии и ГерцеговиныФедерация Боснии и Герцеговины Кантон Среднебоснийский Община Томиславград Координаты 43°42′48″ с. ш. 17°13′35″ в. д.43.7135500° с. ш. 17.2265639° в. д. / 43.7135500; 17.2265639    Глава муниципалитета Иван Вукадин Население 30 009 человек (1991) Телефонный код 387 34 Официальный сайт [www.duvno-online.com no-online.com]

Томиславград (хорв. Tomislavgrad) — город в юго-западной части Боснии и Герцеговины. Центр одноимённой общины, которая входит в 10-й кантон Федерации Боснии и Герцеговины.

Название

Название города означает буквально «Город Томислава». Этим названием был заменен исторический топоним Дувно в 1925 году королём Югославии Александром I в честь короля Томислава, который в этой местности в 925 был возведен на престол в качестве короля Хорватии. После Второй мировой войны социалистическая Югославия вернула первоначальное название Дувно. В 1990 город был снова переименован в Томиславград. Несмотря на это, местных жителей часто называют «Duvnjaci» (дувняки, жители Дувно), а сам город часто именуют «Дувно». Кроме того, город иногда называют просто «Томислав». Римско-католическая епархия в этом крае до сих пор называется Епархия Мостар-Дувно. Название Дувно (ранний вариант Думно) происходит от иллирийского слова d’lmno, что значит «пастбище» и соответственно dalma (dëlma), что означает овца, а следовательно, название города сродни названию одной из трех основных исторических составляющих Хорватии — Далмации. Во времена Римской империи город назывался Delminium, а в период Королевства Хорватия — Županjac. Под властью Османской империи селение называлось Županj-potok, а во времена господства Австро-Венгрии — Županjac.

Положение

Томиславград расположен в 38 км от города Ливно, столицы 10-го Кантона Федерации Боснии и Герцеговины, в 88 км от Мостара, в 162 км от Сараево, в 161 км от Баня-Луки и в 91 км от Сплита.

Демография

1971

Всего 33 135 жителей

• Хорваты — 29 272 (88,34 %)
• Мусульмане — 2 760 (8,32 %)
• Сербы — 970 (2,92 %)
• Югославы — 40 (0,12 %)
• Другие — 93 (0,30 %)

1981

Всего 30 666 человек

• Хорваты — 26 712 (87,10 %)
• Мусульмане — 2 895 (9,44 %)
• Сербы — 671 (2,18 %)
• Югославы — 256 (0,83 %)
• Другие — 132 (0,45 %)

1991

В 1991 году в муниципалитете Томиславград проживало 30 009 человек, в том числе:

• 25 976 хорватов (86,56 %)
• 3 148 мусульман (10,49 %)
• 576 сербов (1,91 %)
• 107 югославов (0,35 %)
• 202 других или неизвестных (0,69 %)

Сам город насчитывал 5 993 жителей, в том числе:

• 67 % хорватов
• 27 % мусульман
• 4 % сербов
• 1 % югославов
• 1 % других

История

Древние времена

Первоначально местность населяло иллирийское племя далматов, которые основали в пределах нынешнего Томиславграда свой главный город Делминиум, который располагался на горе Либ. В начале 1-го века, после длительного и ожесточенного сопротивления, далматов покорили римляне и построили новый город Делминиум. Римский Делминиум расположился на месте нынешней римо-католической базилики, названной в честь первого хорватского святого Николая Тавелича.

Королевство Хорватия

Хорваты заселили эту местность в 7-м веке, переименовывав поселение в Жупаняц. Земли вокруг Томиславграда играли важную роль в хорватской истории раннего средневековья. Как показывает Летопись попа Дуклянина, важнейшим событием этого периода был первый Совет (Сабор) Хорватии в 753 г. Именно на дувненской горе Либ с приходом хорватов в районе Дувна был заложен первый хорватский княжеский двор в Боснии и Герцеговине, где князь Будимир принимал послов папы Стефана II и византийского императора Константина V и где была завершена подготовка к Большому государственному и церковному Совету. На этом съезде государство было разделено на три основные области с несколькими меньшими самоуправляющимися краями, границы которых определялись административным делением Древнего Рима. Устанавливались способ управления, налоги и судопроизводство. На съезде составлялся протокол на латыни, который был сразу переведен на хорватский язык. В связи с отсутствием соответствующего термина в хорватском языке, опубликованную работу назвали греческим словом Methodos, то есть книга для системного управления государством. Methodos был первым письменным произведением, написанным на хорватском, как и вообще на славянском языке.

Принято считать, что именно на этом месте в 925 г. состоялась торжественная коронация короля Томислава. По свидетельству трактата Константина VII Багрянородного De Administrando Imperio, хорватское войско в то время насчитывало 60 000 конников, 100 000 пехотинцев, военно-морской флот в 80 крупных судов, на каждом из которых по 10-20 моряков. Таких сильных армий в тогдашней Европе было мало, что помогло Томиславу разбить венгров и болгар. После этих побед князь объединил все мелкие и крупные хорватские земли и города Сплит, Трогир, Задар, Осор, Раб и Крк в одную большую страну. Бесспорным знаком усиления могущества хорватского государства была хорватская королевская корона, которую вместе с мечом и щитом прислал Томиславу папа Иоанн X.

Королевство Босния

Дувненское поле с городом Жупаняц находилось во владении хорватских королей до второй половины 13-го века, когда оно перешло во владение дворянской семьи Шубичей, а в 1325 году — во власть бана Боснии Степана II Котроманича, оставаясь во владении его рода до турецкого завоевания.

Османская империя и Австро-Венгрия

Османы властвовали в этой местности до 1878, после чего она стала частью Австро-Венгрии до развала последней в 1918.

Королевство Югославия

В 1925 году Дувно был переименован в Томиславград королём Александром I. С образованием Хорватской бановины, Дувненский край вошел в её состав.

Вторая мировая война

После образования Независимого государства Хорватия Дувно вошло в его состав. В историческом архиве в Мостаре хранится письмо следующего содержания: «Развалу Королевства Югославия хорваты из Дувно рады, сербы разочарованы, мнение мусульман — двое счастливых против одного несчастливого». Город печально прославился множеством военных преступлений, совершённых за годы войны: так, недалеко от города в деревне Луг-и-Кук от рук нацистов, усташей и четников погибли как минимум 83 человека. Уже в послевоенные годы город фактически был заклеймён как оплот хорватского национализма и фашизма.

Коммунистическая Югославия

После того, как Томиславград был завоеван партизанами, он был переименован в Дувно. Как и большинство городов Западной Герцеговины, Томиславград носил клеймо про-усташского и про-фашистского края.

Во второй половине века город погряз в страшной нищете, и многие жители переселились в Загреб и Далмацию, а также уехали в Германию на заработки. Сегодня многие из уроженцев Томиславграда приезжают отовсюду к своим близким родственникам в город на выходные дни.

Экономика

Сегодняшний Томиславград находится в очень тяжелом экономическом положении. Многие эмигрировали из него в 1960-х и 1970-х годах, но в основном во время войны в 1990-х годах. Большинство из них перебрались в Хорватию (преимущественно в Загреб), Западную Европу (Германия) и Австралию. Оставшиеся работают на стройках в Далмации и Загребе.

Среди фирм, работающих в городе, есть несколько крупных компаний, таких как кабельный завод «Kапис Томиславград», торговый центр «Продекс» и несколько транспортных и строительных компаний. Во время Боснийской войны была закрыта местная фабрика пластмасс, которая так и не возобновила работу.

В городе есть немало баров и букмекерских контор.

Достопримечательности и культура

В центре города Томиславград возвышается величественный памятник в честь королю Томиславу I работы скульптора Венки Багарича из Загреба, установленный в 1990-х годах после войны в Боснии и Герцеговине.

Томиславград — место действия романа Ивицы Джикича «Цирк „Колумбия“», по которому в 2010 г. Данис Танович поставил одноименный фильм (где город не называется).

Ссылки

• www.tomislavgrad.gov.ba
• www.radiotomislavgrad.com
• www.tomislavgrad-online.com
• www.tomislavcity.com
• www.kolo-tg.com

Отрывок, характеризующий Томиславград

– Ты куда ходила? – спросила Наташа.
– Воду в рюмке переменить. Я сейчас дорисую узор.
– Ты всегда занята, а я вот не умею, – сказала Наташа. – А Николай где?
– Спит, кажется.
– Соня, ты поди разбуди его, – сказала Наташа. – Скажи, что я его зову петь. – Она посидела, подумала о том, что это значит, что всё это было, и, не разрешив этого вопроса и нисколько не сожалея о том, опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она была с ним вместе, и он влюбленными глазами смотрел на нее.
«Ах, поскорее бы он приехал. Я так боюсь, что этого не будет! А главное: я стареюсь, вот что! Уже не будет того, что теперь есть во мне. А может быть, он нынче приедет, сейчас приедет. Может быть приехал и сидит там в гостиной. Может быть, он вчера еще приехал и я забыла». Она встала, положила гитару и пошла в гостиную. Все домашние, учителя, гувернантки и гости сидели уж за чайным столом. Люди стояли вокруг стола, – а князя Андрея не было, и была всё прежняя жизнь.
– А, вот она, – сказал Илья Андреич, увидав вошедшую Наташу. – Ну, садись ко мне. – Но Наташа остановилась подле матери, оглядываясь кругом, как будто она искала чего то.
– Мама! – проговорила она. – Дайте мне его , дайте, мама, скорее, скорее, – и опять она с трудом удержала рыдания.
Она присела к столу и послушала разговоры старших и Николая, который тоже пришел к столу. «Боже мой, Боже мой, те же лица, те же разговоры, так же папа держит чашку и дует точно так же!» думала Наташа, с ужасом чувствуя отвращение, подымавшееся в ней против всех домашних за то, что они были всё те же.
После чая Николай, Соня и Наташа пошли в диванную, в свой любимый угол, в котором всегда начинались их самые задушевные разговоры.


– Бывает с тобой, – сказала Наташа брату, когда они уселись в диванной, – бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет – ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?
– Еще как! – сказал он. – У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
– Ах, я это знаю. Знаю, знаю, – подхватила Наташа. – Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех всех жалко. И, главное, я не виновата была, – сказала Наташа, – ты помнишь?
– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.